Водяной - Карл-Йоганн Вальгрен

Он словно рассказывал историю из книги, но при этом плохо помнил, в какой последовательности разворачивались события. Он и сам это почувствовал.

— К тому же Педер — единственный, кто унес ноги. Штрафом отделался. А меня отсылают в какой-то интернат на следующее полугодие. Он-то утверждает, что ничего никому не говорил, а откуда же все вылезло на допросах? Странно, правда? Как ты считаешь, Доска?

Я никак не считала — не хотела ничего знать, не хотела иметь с Герардом ни дел, ни разговоров.

— А почему ты ему напрямую не скажешь, если ты так уверен?

Он допил фанту и достал следующую бутылку. Что у него там, склад, что ли, под моей курткой?

— А зачем? Я ведь могу и ошибаться… И потом, так интереснее.

Он специально держит Педера в подвешенном состоянии. То дает понять, что знает, а в следующую секунду притворяется — всё, мол, как всегда.

— Не знаю, что ты по этому поводу думаешь, Доска, но когда человек ни в чем не уверен, он на все готов. На все что угодно. Страшные вещи готов сделать. И все для того, чтобы доказать свою… как это называется? Лояльность?

— Могу я взять свою куртку? — спросила я. — Мне надо идти.

— Конечно можешь, какой разговор. Договорим только… Кстати, ты успела собрать деньги?

— Что?

— Кончай выламываться, ты же должна мне тысячу спенн. Какая разница, кто проболтался про котенка… договор есть договор.

Он все время улыбался, точно все это было шуткой.

— Ничего я больше платить не буду. Ты получил пять сотен и «Walkman». Этого больше чем достаточно.

— Пошли, Нелла, нам пора. — Томми взял мою куртку с колен Герарда и протянул мне.

Герард не мешал ему, даже развел руками, точно мы могли давным-давно получить это чертову куртку.

— Правда, теперь будет побольше тысячи. Мы же договаривались, что я получу их две недели назад. Двадцать процентов в неделю — обычный счетчик в таких случаях, можешь спросить своего папашу. Скажем так: полторы.

Я так и не поняла, при чем тут отец. И что ему ответить? Я промолчала, взяла куртку у Томми и проверила карманы, все ли на месте.

— А ты ничего в этом платье, — сказал Герард. — Оно тебе идет. Ты даже лучше среднего уровня. По шкале от одного до десяти я бы поставил тебе семь… или даже восемь. Я теперь вижу… макияж делает чудеса. И цвет помады подходит.

Меня мгновенно затошнило — появилось чувство, будто он меня лапает, а пальцы скользкие и холодные, как жабы.

— А вот и мои посыльные, — сказал Герард.

В дверях появились Педер и Ула.

— И что там происходит?

— Ловиса хочет, чтобы мы ушли, — сказал Педер, неодобрительно глянув на нас с Томми. — Меня не удивит, если она позвонит в полицию.

— Твоя главная беда, Педер, что ты начинаешь метать икру по пустякам. И не Ловисе решать, уходить нам или оставаться. — Он опять повернулся ко мне: — Самое позднее — в понедельник. На этот раз я говорю серьезно. И я не хочу больше торговаться и не хочу слышать никаких оправданий. А то смотри, не ровен час, что-нибудь случится…

Срок, назначенный Герардом, вышел в понедельник, а о нем ничего не слышно. Денег у меня все равно нет… и потом — сколько можно бояться? Будь что будет. После Рождества его отправят в интернат для малолетних преступников, так что надо только продержаться.

К тому же у меня был забот полон рот. На следующий день после вечеринки вернулся из больницы Улуф. Брат увел его в подвал и рассказал, как и что. Они чуть не шептались там, в подвале, но Томми удалось подслушать. Монстр, как они его называли, исчез бесследно. Они не знали, что и думать. Это ведь практически невозможно — проникнуть на звероферму, освободить чудище от цепей и вывезти. Ничто не взято, все целым-целехонько, если не считать задушенного пса во дворе. Сплошная мистика. Улуф облазил все углы, пытаясь найти хоть что-то, что помогло бы решить загадку, — безуспешно. Дождь нам очень помог, он смыл все следы, кроме разрезанной сетки, — в ту ночь, как я потом прочла, выпало больше тридцати миллиметров осадков. На нас братья даже не думали, но были очень обеспокоены, не связано ли таинственное исчезновение монстра с их темными делишками. На этом фронте у них тоже были какие-то неприятности, Томми так и не понял, какие именно, но они решили «залечь на грунт». Так и сказали — «надо залечь на грунт».

И мы наконец перевели дыхание. Но расслабляться было рано. Если мы хотим помочь водяному, надо выждать немного. Не показываться пока на заброшенном хуторе.

И еще одна радость — братишка решил вернуться в школу. Во время ланча он появился у моего шкафа. Выглядел как всегда, только без очков.

— Желудок победил, — сказал он с кривой улыбкой. — Не могу больше ходить голодным.

Дома никому не было до него дела, а в школе по крайней мере раз в день горячий обед.

— Хотя… я же все равно ничего не увижу, что учителя пишут на доске. Без очков я почти совсем слепой.

— Хочешь, пойду к школьной медсестре и попрошу ее раздобыть для тебя новые? Или поговорю с куратором.

Он покачал головой:

— Позже… пока-то я пришел поесть. И объяснить, почему отсутствовал. И сегодня хороший день — у нас домоводство.

— И что вы будете готовить?

— Торт из блинчиков.

Никто не поверит, если рассказать, думала я, глядя ему вслед, — неуверенная походка, чуть ссутулился… ни один человек не поверит, что кое-кто приходит в школу, только чтобы поесть. Вдруг мне стало мерзко — я вспомнила, как некоторые прятали под кучей салфеток куски недоеденной рыбы, которая им, видите ли, не нравилась. Но очки надо раздобыть как можно быстрее… я мысленно записала очки в список первоочередных дел.

Может, и у мамы был такой список, только мы не замечали. Последнее время она, похоже, ложилась спать только для того, чтобы больше не вставать. В доме с каждым днем становилось все грязнее, комнаты никто не убирал, она сутками лежала в спальне с задернутыми шторами. Отец где-то пропадал. Он приходил поздно вечером, когда мы уже спали. После Гётеборга он нас будто не замечал. Я-то была совершенно уверена — у него неприятности. Что-то произошло за эту поездку, и теперь он, как мне казалось, перепуган до полусмерти. Лейф и другие уголовники не появлялись. Наверное, вышли из игры. А может, и нет — как-то вечером я пришла домой и увидела, что отец сидит на диване и дожидается меня.

— Поговорим?

Я остановилась в проеме двери, и этого ему хватило.

— Мне надо отсюда уехать. И может быть, надолго. Не пойми меня превратно — я не собираюсь опять за решетку. Просто надо какое-то время держаться в стороне.

— От чего?

— Не от чего, а от кого. От некоторых типов. Я собираюсь освободить твою комнату, так что ты можешь переехать назад.

— Я могу идти?

Он посмотрел на меня с удивлением:

— Конечно. Только, будь любезна, позаботься о Роббане. Ему одному не справиться.

По твоей вине, подумала я, но вслух не сказала.

— И мама… — Он показал пальцем на потолок. — Сама видишь, в каком она состоянии.

— Не беспокойся.

— Я хочу, чтобы ты знала: я очень ценю то, что ты делаешь, Нелла. Это ты держишь дом на плаву. Мне очень жаль, что все так получилось. Я знаю, каково это… когда тебе пятнадцать и тебе не к кому прислониться. Я был беспризорником в твои годы…

Он замолчал. Рассматривал свои руки, точно никак не мог найти им применения.

— Ты сильная, Нелла… ты справишься. Я в тебя верю. — Он неожиданно подмигнул правым глазом: — Скажи Роберту: мне жаль, что так получилось с очками. Я ведь хотел как лучше…

Отец встал с дивана. С трудом, как будто ему лет сто.

— Странную штуку я видел недавно, — тихо сказал он. — Никогда даже подумать не мог, что такое бывает. В мире есть много такого… понять невозможно.

Водяной, подумал я. Он говорит о водяном. Может быть, ему стыдно за их зверства?

— И знаешь, когда видишь что-то странное, то и реагируешь странно, правда?

Не знаю, что на него нашло. Так, языком чешет. Какая мне разница? Не хочу даже думать, что он натворил, что собирается натворить и вообще кто он такой.

— Послезавтра я уезжаю, если ничего не случится. А когда вернусь — не знаю. Посмотрим…

На следующий день на большой перемене в школу явилась мать, что само по себе было совершенно невероятно — видеть ее среди вывалившихся из классов толп учеников. Красиво одета, накрашена, сумочка на плече. Подошла поближе, и я заметила фингал под левым глазом.

— Давай выйдем, Нелла… Мне надо с тобой поговорить.

Я сняла с вешалки куртку и пошла за ней. Она, ни слова не говоря, подвела меня к месту для курения, выщелкнула из пачки две сигареты и одну протянула мне.

— Как все нелепо… — протянула она. — Я так мало о тебе знаю. Даже не знаю, куришь ты или нет.

Уже выпила с утра, определила я. Выхлоп есть, хоть и сжевала не меньше полпачки «Fishermans friend».[25] Я покачала головой — не курю.