Катынь - Юзеф Мацкевич

Похоже, что каждого военнопленного убивали три палача: двое держали его с боков, за руки под мышками, третий стрелял. Как в больнице при операции. Об индивидуальных, личных последних рефлексах и страданиях нередко можно судить по тому, что от них осталось: выбитые зубы, сдвинутая ударом приклада челюсть, колотые раны, нанесенные советским четырехгранным штыком. Многие были связаны веревкой со сложным узлом. Некоторым задраны на голову мундиры или шинели, завязанные на шее, а внутри набитые стружками, чтоб заглушить крики. Рты раскрытые, полные песку, и пустые глазницы, которые, кроме смерти, уже ничего не выражают.

Но индивидуальность каждого выражается не только мундиром, офицерскими знаками различия, крестом на груди или в кармане. Прежде всего ее характеризуют вещи, которые были с ним до последней минуты и которые еще живут, потому что говорят буквами, которые можно прочесть. Фамилия за фамилией… тысячи.

– Хотите посмотреть этот список? – говорит безразличным тоном немец, подавая мне длинные столбцы машинописи.

Цишевский Тадеуш… Его я знал на Браславщине.

Антон Константы, ротмистр… Это мой одноклассник по гимназии.

Вершилло Тадеуш, поручик. № 233. Тадзё. Не знаю, но почему-то мне больше вспоминаются его причуды, а не достоинства. Еще бы! Тадзё, адвокат с начинающим расти брюшком, он любил выпить, пожить в свое удовольствие. «Ну, ну, – говорил он, – ну, ну, – и поднимал бровь кверху, когда был моим секундантом на дуэли. – Ну, ты, брат, стреляешь… на волосок и…». «Я обзавелся сапогами, – говорил он уже в июле 1939 года и качал головой. – Война, понимаешь ли, а я поручик танковых войск… Советую и тебе… Впрочем, как хочешь. Пане Михале! Маслица и еще один графинчик». Рядом с фамилией в списке стоит: две открытки, два письма. Одно от 8 сентября 1939 года на восьми страницах.

– На восьми страницах…

– Что вы сказали?

– Ничего. Письмо на восьми страницах…

– А он кто: ваш знакомый или родственник? Какой номер? Двести тридцать третий. Если вы хотите, то можете взять письмо или прочитать, а потом рассказать семье.

– Нет, я не буду читать.

А вот мой свойственник Пётрусь. «Не будь свиньей, – говорил он, подвигая блюдо, – ешь, как положено». Это была его обычная, глупая шутка. Всегда, всегда, всегда веселый. Его улыбка расплывается в моей памяти, вот как этот туман за окном, в котором сейчас купаются сосны.

№ 1078. Крахельский Петр. В мундире без знаков различия. Письма и почтовые открытки. Свидетельство прививки №318. Вот и все.

Следующий: № 1079. Кадымовский Станислав Мариан, подпоручик. Письмо жене, написанное в Козельске и не отосланное. Военная книжка. Служебное удостоверение № 1260. С ним я никогда не был знаком.

Следующий…

Этот список, лежащий на столе в бараке-времянке тоже уже пропитан трупным запахом. Здесь душно.

– Нельзя ли открыть окна?

– Нет, – отвечает немецкий унтер-офицер. – Будет вонять еще больше. Из леса.

* * *

Письма, письма, письма. Письма от родных, близких. Большинство сохранилось в таком состоянии, что их еще можно прочитать. Много писем, написанных еще в Козельске, но – так и не отправленных. На телах было найдено около 1650 писем, 1640 открыток и 80 телеграмм. Ни одно из этих писем, ни одна открытка и ни одна телеграмма не датированы позднее апреля 1940 года!

Тот, кто не держал в своих руках писем, добытых из могил, из слепившейся груды трупов, – тот еще может усмотреть в катынском убийстве дело, которое следует расценивать в плане политической игры. Но кто читал их, зажимая рот и нос носовым платком, кто вдыхал их сладковатый трупный запах над телом того «дорогого», кому они были написаны, – у того нет и не может быть иных побуждений, кроме долга бросить правду в лицо всему миру.

Письма хранились на груди, в боковых и задних карманах, в голенищах сапог – так, как хотел адресат, тогда еще живой. Они хранились как реликвия. И вот они выставлены напоказ и грубо используются вражеской немецкой пропагандой.

В двух километрах от Козьих Гор, в Грущенке, немцы устроили, на веранде одного из домов, выставку катынских экспонатов – в застекленных витринах, как в музее. Каждый мог осматривать характерные предметы и состояние их сохранности. Рядом с документами, погонами, банкнотами, квитанциями, медалями, орденами и множеством других вещей – были и письма. Немецкая пропаганда умела устраивать такие выставки ради своих политических целей. Но это больше не имеет отношения к делу и ни в чем не изменяет его сути.

Однажды я и по-настоящему плакал – не от трупного угара или спасительного дыма костров, а именно там, на веранде дома в Грущенке.

Это было на третий день моего пребывания в Катыни. Мы вернулись из Козьих Гор, и перед моими глазами стояла картина, к которой я начал привыкать: сотни, тысячи гниющих трупов. А здесь, за чистым стеклом витрины, подгнившие открытки, расправленные кнопками, крупный, разборчивый почерк – письма детей своим отцам:

8 января 1940 г. – Папочка милый! Самый дорогой!.. Почему ты не возвращаешься. Мамочка говорит, что этими мелками, что ты подарил мне на именины… Я не хожу теперь в школу, потому что холодно. Когда ты вернешься, ты наверно обрадуешься, что у нас новая собачка. Мамочка назвала ее Филюсь… – Чесь.

12.II.40. – Дорогой папа, наверно война скоро кончится. Мы очень скучаем по тебе и страшно тебя целуем. Ирка подстригла себе волосы, и мама очень сердилась. Мама хотела послать тебе теплые перчатки, но… В апреле поедем к дяде Адаму и я тогда напишу тебе, как там…

В апреле… в апреле 1940 года… милый папочка Чеся и папа Ирки были убиты выстрелом в затылок.

Глава 15.ПЕРЕД ЛИЦОМ НОВОГО ПРЕСТУПЛЕНИЯ

В Катыни найдены только военнопленные из Козельска. – Число жертв выдает убийц!

Я уехал из Катыни в конце мая 1943 года, пробыв там четыре дня. Отчитываясь перед польскими подпольными властями в Варшаве и в Вильно, я уже столкнулся с какой-то туманной убежденностью (основанной на предыдущих сведениях), что в Катыни отнюдь не обнаружено 10-12 тысяч тел, как утверждает немецкая пропаганда, и что там лежат только офицеры из Козельского лагеря. Подробностей никто не знал, так как эксгумационные работы еще шли полным ходом. Сведения, представленные мною, были самыми точными, хотя тоже не окончательными.

Через несколько дней, 6 июня, немцы заканчивают работы в Катыни и в официальных сообщениях, опубликованных, кстати, с некоторым опозданием, предают гласности как полицейский рапорт Фосса, так и отчет доктора Бутца, из которых следует, что в семи могилах обнаружено 4143 тела.

Цифра эта не совпадает не только с прежними сообщениями, но и с общим числом без вести пропавших военнопленных. Она не совпадает даже с числом военнопленных Козельского лагеря.

Где остальные?

Разъяснение наступает быстро. За несколько дней до окончания эксгумационных работ, 1 июня, рабочие обнаруживают очередную, восьмую могилу. Это небольшая могила. Согласно оценке Польского Красного Креста, в ней не может быть больше ста тел. На первых трупах, извлеченных из этой могилы, нет ни теплой одежды, ни шинелей. Найденные на них русские газеты «Рабочий путь» за 1 и 6 мая 1940 года указывают на то, что они были убиты позднее, в мае, когда уже было тепло. Это вполне совпадает со свидетельством о ликвидации лагеря в Козельске, согласно которому 10 и 11 мая 1940 года оттуда вывезли 100 человек, впоследствии пропавших без вести (см. Приложение 4). Если этих сто человек прибавить к 4143 обнаруженных в остальных могилах, сумма будет почти точно соответствовать числу без вести пропавших из Козельска.

В Катыни были найдены только тела военнопленных из Козельского лагеря.

Первоначально чисто гипотетические предположения находят позднее полное подтверждение. Прежде всего, когда сопоставили опубликованный немцами список опознанных жертв Катыни со временным списком, включавшим 3845 фамилий, который генерал Сикорский вручил Сталину 3 декабря 1941 года, – оказалось, что 80% фамилий в списке генерала Сикорского принадлежало офицерам, тела которых позднее были опознаны в Катыни, и что рядом с каждой из этих фамилий стояла пометка «Козельск». Итак, при сравнении эти два списка согласуются друг с другом подобно тому, как согласуется число без вести пропавших военнопленных из Козельска с числом эксгумированных в Катыни.

Кроме того, на телах убитых было найдено много памятных безделушек, жалких деревянных мундштуков, коробочек для папирос вместо портсигаров и т.п. – и на всех было вырезано «Козельск». Что еще важнее, дневники и записные книжки также помечены только Козельском. Между тем, известно, что и в Старобельске и в Осташкове военнопленные тоже мастерили себе из дерева разные мелочи, тоже вели дневники. Если бы они тоже находились в Катыни, то трудно себе представить, чтобы среди тысяч убитых у кого-нибудь не нашлось хотя бы нескольких такого рода предметов, помеченных Осташковым или Старобельском.