Горячий след - Олег Верещагин

— Лихо, мое лихо, что ж ты не голубишь,

Что же ни спиною, ни лицом стоишь?

Ой, милый мой товарищ, ой, что ж ты мене губишь,

Что же не спросивши в грудь мою палишь?..

Девчонка, покачиваясь в седле, пела, глядя поверх голов мальчишек, и те выровняли шаг коней, чтобы оказаться слева и справа.

— За чью-то жинку, что не стоит дроби,

Засылаешь в дуло пулю из свинца.

Ой, милый мой товарищ, ой, что ж ты мене гробишь,

Что же ты дырявишь грудь у молодца?..

Казачья песня, казалось, совершенно дико звучит в оранжевых песках, в другом мире, в жарком послеполуденном мареве… Но, в конце-то концов — где только не пели своих песен русские казаки?

65.

— Мама, моя мама, ты не плачь, голуба,

С ног сымайте, мама, мои сапоги.

Ой, что ж ты, мой товарищ, ой, что ж ты мене, глупый,

Я ж еще и года в них не отходил…

Что же скажет батько, коли вин побаче,

Оселок казачий ляжет на витру.

Ой, что ж ты, мой товарищ, отось яки горячий,

Як же ты проснешься завтрачки с утру?

Тай с горы зеленой кровь моя солёна,

Ручейком из раны вниз бежит, звеня.

И дождичком умытый я лежу убитый,

А в голове копыто моего коня.(1.)

— Откуда ты это знаешь? — удивился Артур, когда Саша допела и каким-то равнодушным взглядом смотрела в барханы.

— Папка — казачий атаман в Тамбове, — отозвалась девчонка. — Не парадный, настоящий атаман. Я поэтому и верхом ездить умею, и стрелять… Он хотел сына, вот и меня даже Сашей назвал…

Кадет и казачка, подумал Олег. Набрать из таких партизанский отряд и начать исправлять мировое зло в глобальном масштабе. Но иронии не получилось, не вышло спрятаться за спасительный смешок. Солнышком, что ли, иронию выжгло?

Он послал коня вперёд. А когда оглянулся через несколько минут — то увидел, что Саша и Артур едут рядом и о чём-то разговаривают.

И Олегу стало скучно. Не грустно, а именно как-то скучно. Он подумал о Вальке и закрыл глаза, сам себе сказав, что они устали от песка…

* * *

На ночь остановились в оазисе, где уже стоял караван. Впрочем, караванщики, увидев хаттов (а за кого они ещё могли принять ребят?) тут же уползли куда-то в другой конец оазиса и там притихли, как померли.

— Ну и чёрт с ними, — буркнул Артур, плюхаясь на седло к огню. — Видеть их не могу.

Девчонки распаковывали продукты. Борька улёгся на живот и смотрел в огонь, подперев подбородок ладонями. Кони, напившиеся из каменной колоды, вкопанной в песок у родничка, похрустывали чем-то в темноте.

— А мне их всех жалко, — признался Олег, стаскивая расшнурованные ботинки. — Честное слово… Они ведь даже не знают, что можно жить по-другому…

— А нас тебе не жалко? — Артур не сдержался — перекосил лицо, устраиваясь удобнее.

— Больно? — сразу спросила Саша. И напрасно — Артур не ответил, отвернулся. Олег про себя усмехнулся — всё-таки девчонки потрясающие дуры. Не вообще, а в некоторых вопросах… Мальчишку нельзя жалеть, нельзя замечать, что ему плохо или больно. А они этого почти никогда не понимают. Валька, например, понимает. Но она — редкость.

— Жалко, — сказал Олег Артуру. — И нас жалко. Было бы не жалко — я бы в это не влез.

Артур и тут отмолчался — наверное, спина болела сильно. Олег лёг лицом вверх. Сначала после пламени костра было темным-темно, потом из темноты стали одна за другой проклёвываться звёзды. И вскоре их были уже тысячи, небо казалось серебряным. Потом оно продолжилось во сне, и Олег не сразу понял, что проснулся, когда Саша разбудила его — есть.

_________________________________________________________________________________________________________

1. Слова Александра Розенбаума

66.

Просыпаться, если честно, не хотелось, а хотелось снова увидеть звёздное небо. Олег вяло жевал мясо и вдруг подумал, что без часового засыпать не стоит. И, естественно, "на часы" можно было поставить только самого себя. По крайней мере, на первые два часа.

При мысли об этом Олег чуть не взвыл по-настоящему. Ему так хотелось спать, что челюсти замирали (хотя и есть хотелось тоже), а мозги переставали воспринимать то, что видели глаза, которые он держал открытыми усилием воли. И он с невероятным облегчением услышал голос Артура:

— Без часового нельзя. Я посижу, подежурю.

— Через два часа разбуди меня, — приказал Олег равнодушным тоном. На самом деле всё тело буквально застонало от наслаждения, когда мальчишка вытянулся на широкой кошме и ею же закинулся почти с головой.

Спать, спать, спа-а-ать…

* * *

Когда утром Олег продрал глаза, то начисто не мог вспомнить, дежурил ли он ночью. Караванщики отсутствовали, с той стороны, где они ночевали, натягивало горьковатым дымом (костры тут не тушат, гореть-то нечему…). Артур спал. Борька с Олей рылись в песке возле поилки как следует намочили его и теперь возводили грандиозную крепость — работали довольно дружно, только Борька иногда покрикивал, что "не так", а Оля послушно исправляла "нетаки". Саша, сидя возле костра, наблюдала за спящими лошадьми. Между колен она держала двустволку. Сонно глядя на эту картину и чувствуя, что отдохнул как следует, Олег подумал, что понял: оружие похоже на ансоновскую "тулку", какие выпускали в начала ХХ века — у Князя была такая в его неслабой коллекции оружия. Мысль была глупой и несвоевременной. Следующей мыслью — когда Саша откинулась назад и потянулась — было, что она всё-таки очень красивая. Подумав так, Олег испуганно оглянулся, но за ближайшим барханом не таилась Валька.

Жаль… Хотя нет. Пусть остаётся там, где она есть. Нечего ей тут делать.

Он сел, потом встал на ноги. Песок был холодный, не успел ещё нагреться. Всё-таки мерзкое место — пустыня, никакой романтики.

Саша обернулась через плечо. Олег неловко улыбнулся, вдруг ощутив себя на редкость глупо — растрёпанный, босиком на песке, майка перекрутилась, штаны сползли, глаза с сонным прищуром. Но Саша совершенно спокойно кивнула:

— Доброе утро.

— Ты что, дежурила? — Олег подошёл к костру.

— Ага, я тебя сменила, — она погладила стволы ружья.

— Не помню, — признался мальчишка. — Ничего не помню, устал сильно…

Олька тем временем начала брызгаться водой в Борьку, тот сорвал какую-то хворостинку с пальмы и с грозными воплями погнался за девчонкой, которая, упоённо визжа, рванулась бежать по периметру оазиса. Олег постоял ещё и переместился к родничку — приводить себя в порядок.

* * *

В отличие от Гарбея, этот город не заявлял о себе сразу. Сначала караванная тропа вывела на берег широкого и мутного канала. В канале болтался катер — под флагом с быком, на носу — спаренный пулемёт. Потом тропа превратилась в дорогу, и пятеро всадников, переехав провисший мост, оказались в царстве зелени. Зелень была принудительная — сады и поля тянулись вдоль берегов целой сетки каналов. Тут и там работали люди — местные, явно рабы, если судить по количеству одежды и по ошейникам. За ними наблюдали пешие