Преступная история США. Статуя кровавой свободы - Лев Вершинин

Профессионалам зарплата навалом

Положение было аховое. Мириться индейцы не желали, они хотели мести. Ждать помощи из метрополии тоже не приходилось: власти Нидерландов не имели никакого отношения к Новому Амстердаму – формально частной фактории, – а ЧОПы владельца как раз в это время были заняты подавлением бунтов в Суринаме. Отказались помочь и могикане, и ирокезы, к которым Кифт, смирив гордыню, сплавал лично, они гарантировали только нейтралитет, да и то лишь в ответ на уважение и подарки. Оставалось только нанимать солдат, а следовательно, бить челом городам Новой Англии, которые вполне могли и не уважить просьбу конкурентов. Однако, опасаясь, что люди Пачама, вырезав «датчей», войдут во вкус и возьмутся за белых вообще, все-таки пошли навстречу. После чего посланцы Кифта обратились к лучшему из лучших специалистов – капитану Джону Андерхиллу. Тому самому, известному нам по Пекотской войне, в результате которой он, тогда еще лейтенант, заработал репутацию специалиста по индейцам высокого уровня. Деньги у голландцев были, – аж 25 000 гульденов (умопомрачительная сумма, собранная после введения чрезвычайного налога), и возражений не последовало: Андерхилл, подписав контракт, вскоре сформировал два отряда, 150 и 120 человек, а также группу следопытов-могикан. Теперь у Нового Амстердама появился шанс: капитан был человеком слова, людей выбирал добротных, снабжая их наилучшим снаряжением, да и сам по себе, опытный и талантливый, стоил роты. Во всяком случае, он хорошо понимал, что в войне, хотя бы и маневренной, обречен на поражение, а единственной стратагемой, обещающей успех, может быть только методика «выжженной земли», и в соответствии с этим действовал.

Сразу по прибытии на театр военных действий, Андерхилл фактически отстранил не посмевшего возражать Кифта от командования и, не обращая внимания на отряды противника, принялся методично опустошать земли племен, так или иначе участвовавших в войне или хотя бы сочувствовавших Пачаму. Сперва мелких, потом более сильных, ставя перед собой задачу не столько уничтожать людей, сколько уничтожать посевы и продовольствие, которое отправлял в голодающий Новый Амстердам. Манхэттен был зачищен быстро, затем пришла очередь Лонг-Айленда, обитатели которого, даже при том, что их воины, покинув Пачама, пришли на выручку, ничего противопоставить мушкетам и стали не смогли. В итоге Лонг-Айленд был полностью избавлен от населения, причем большую часть пленных голландцы демонстративно, под музыку и фейерверки, казнили на страх всем, кто не сложит оружия, а капитан, успокоив острова, переправился на материк, где атаковал поселки, используя «пекотский» опыт и не щадя никого. Это, безусловно, было очень жестоко, но зато и максимально эффективно: уяснив, что остаются без припасов на зиму, и видя, что белые не оставляют в живых никого, индейцы теряли боевой дух, все чаще задумываясь о мире, но Андерхилл требовал не переговоров, а полной капитуляции на условиях нанимателя. Что, в конце концов, и произошло: в 1645-м Пачам сгинул невесть куда, а изрядно поредевшие племена запросили мира, изъявив готовность платить дань голландцам.

Итак, Новый Амстердам был спасен, но карьера Кифта покатилась под откос: колония была разорена, даже богатые после выплаты «военного» налога стали бедными, и более того, на уплату жалованья наемникам ушли все запасы пушнины, собранные для Компании. Директора ненавидели, в Голландию одна за другой шли жалобы и требования отдать Кифта под суд за самоуправство и (что куда страшнее) казнокрадство, благо Роозевелт, который уезжать никуда не собирался, восстанавливая свою репутацию в общине, многое на эту тему рассказал, а защищать виновника убытков в Гааге никто не собирался. И летом 1648 года глава колонии стал «врио директора» с очень узкими полномочиями. А спустя год, по прибытии сменщика, отбыл в Голландию, имея все основания не ждать от встречи с Родиной ничего хорошего, вплоть до тюрьмы, а то и плахи, однако до Европы так и не добрался: по ошибке капитана его корабль сел на рифы у берегов Уэльса; большинство пассажиров, в том числе и пастор Нового Амстердама, намеревавшийся выступать обвинителем в суде над Кифтом, погибло, но среди 21 спасшегося оказались два ассистента экс-директора, позже заявившие, что «перед смертью минеер Кифт признал административные ошибки». Кому достались сундуки мертвеца, не знаю, Новый же Амстердам, как известно, вскоре перешел под власть Англии и стал Нью-Йорком, – уже не точкой на карте крохотного Манхэттена, а полноценным городом, имеющим полную возможность принимать новых граждан на уютных, но безлюдных островах и даже кусочке побережья.

Глава 16. Филиппок

Ну что ж. Продолжаем разговор, медленно-медленно продвигаясь вслед за фронтиром…

Никто не хотел умирать

Войны не хотел никто. Война была неизбежна. Число белых увеличивалось слишком быстро, они передвигали фронтир, строили города, – а это уже било по интересам даже самых лояльных племен. Не менее раздражала активность пуританских миссионеров, уводивших неофитов в особые «города молитвы», ослабляя и без того слабеющие племена. А белым было плевать. После отжима Нового Амстердама у минееров они замкнули на себя «особые отношения» голландцев с Лигой ирокезов, выигравшей первый этап «бобровых войн», и союз, тем более равноправный с ранее «добрыми друзьями». А вот земля была нужна. Очень нужна. Аж до «земельной лихорадки», как назвал эпидемию хвори, охватившую колонии, почтенный Роджер Уильямс, основатель Провиденса в Род-Айленде, изгнанный из Массачусетса за призыв обходиться с индейцами по справедливости, – и старому Массасойту, сашему вампаноагов, без которых первые «белые братья» хрен выжили бы, все это было понятно. Его племя обитало впритык к землям белых, и к его родовым угодьям их руки тянулись в первую очередь, но противиться этому он, некогда научивший плимутских поселенцев правильно сеять маис и табак, не мог. Ни словом, ибо его не слушали, ни, помня о судьбе пекотов, делом. Поэтому и отступал все дальше в леса, безропотно ставя закорючки под все новыми актами о продаже участков земли, а утешая себя тем, что товары, полученные взамен, все-таки очень полезны. И эту же покорную линию поведения завещал сыновьям, старшему, Вамсутте, ставшему сашемом, и Метакому, лет 30 от роду, перед смертью, в январе 1661 года, велев ехать в Плимут и заручиться поддержкой поселенцев. Что они и сделали, произведя на белых приятное впечатление и, судя по всему, крестившись, вернулись домой уже Александром и Филиппом, в статусе «королей» и «друзей Англии».

Вместе с тем что-то, видимо, плимутцам не понравилось. Всего год спустя в Плимуте заподозрили братьев в чем-то нехорошем, после чего отряд мушкетеров, явившись в Монтауп, «столицу» вампаноагов, арестовали Александра и увезли его в город белых. Там он, правда, блестяще оправдал себя, убедив совет и народ города в своей непреходящей дружбе, и получил разрешение ехать домой, но в путь тронулся уже тяжелобольным и по дороге скончался при крайне смутных обстоятельствах, а лекари, осмотревшие тело, предположили, что вождя могли отравить. Так это было или не так, уже никто не скажет, но племя, давно не считавшее англичан друзьями, поверив, заговорило о мести, и могло пролиться немало крови, не успокой сородичей Метаком, ставший отныне единственным «королем» вампаноагов. Он явно намерен был продолжать политику отца и в следующие девять лет держал курс на мир с Плимутом и другими колониями пуритан, уже объединившимися в Конфедерацию Новой Англии, по первому требованию уступая приглянувшиеся соседям участки. И так аж до момента, когда вопрос зашел о земле под городок Суонси, который белые собирались строить в самом сердце территории племени, и согласии с запретом на продажу земли кому угодно, кроме Плимута. Терпеть и дальше, тем паче при полном понимании той аксиомы, что белые не остановятся, было невозможно, и «король Филипп» – об этом практически ничего не известно, но логика событий говорит, что «да» – начал понемногу наводить контакты с вождями соседних племен, обеспокоенных не меньше. А то и больше, ибо если с вампаноагами, помня былое вась-вась, белые еще как-то церемонились, но всех прочих вообще уже за людей не считали.

Обсуждения тянулись медленно, муторно, год за годом. Все понимали, чем может кончиться война с белыми (только на юге Новой Англии их уже было 35 000, тогда как тех же вампаноагов вдесятеро меньше). Все сознавали, что рассчитывать на какой-то успех можно только в том случае, если выступить вместе. И все отдавали себе отчет в том, что война, если все же начнется, должна идти на уничтожение, чтобы выжившие «белые братья» сами бежали прочь. Такие решения с кондачка не принимаются; сашемы нипнуков, покумнуков и наррангасетов, в общем, склоняясь к решению о войне, продолжали размышлять, а тем временем кое-что (сеть информаторов и лазутчиков была развита) дошло и до англичан. Метакома вызывали на ковер в Плимут, он отнекивался, клялся в лояльности, его, – поскольку доказательств не было, – отпускали, затем вызывали снова. И наконец, летом 1671 года под прямым нажимом соседей Метком подписал с плимутцами Таутонский договор, обязавшись платить ежегодную «дань верности» – 100 фунтов, а кроме того, разоружить своих воинов и сдать в арсенал Плимута все мушкеты, купленные не у англичан. А поскольку оружие «король» сдавать не спешил, мотивируя тем, что воины не хотят и заставить их невозможно, 29 сентября, опять в Таутоне, ему пришлось подписать еще один договор, на сей раз признав себя «младшим братом губернатора и вассалом короля Англии». То есть, по сути, присягу на верность и согласие на смертную казнь в случае измены.