Красные части. Автобиография одного суда - Мэгги Нельсон

них команда. Было невозможно забыть, что каждый из них потерял отца. Утрате было всего несколько недель, и они не могли предсказать, как она повлияет на их будущую жизнь. Глядя на их маленькие тела, я гадала, где помещается скорбь в таких небольших сосудах. Если бы я смотрела достаточно долго, может, мне бы удалось разглядеть.

Сцена была трогательной и горькой и в конечном счете невыносимой. Я вернулась к работе.

Ну конечно, ты горевала, — ответила моя мать.

Много лет я испытывала тайную ярость к нашей матери за то, что она не пустила нас с Эмили в спальню отца в тот вечер, когда нашла его тело. Все всегда говорили, что он умер во сне. Но моя мать рассказывала нам, что всё выглядело так, будто он завалился назад из положения сидя; должно быть, он бодрствовал достаточно времени, чтобы понять, что происходит что-то ужасное, что что-то ужасное случилось прямо сейчас, внутри его тела. Внутри его сердца. Может быть, он проснулся рывком, сел и подумал: О боже, что это со мной? Может быть, он попытался нащупать на ночном столике телефон, подумав: Мне нужна помощь. А может быть, он попытался нащупать очки, думая, в последний раз: Что это со мной? Если бы я увидела следы этого нащупывания, я бы узнала, как долго он мучился. Было ли ему больно. Какой звук он издал перед смертью. О чем подумал. У подножия лестницы, за закрытой дверью его спальни таился секрет, который мне несправедливо запретили знать. Если бы меня допустили к нему, мои дневники снов на протяжении следующих двадцати лет не полнились бы несовершенными воскрешениями.

ПАПА ОЖИВАЕТ И ГОВОРИТ, ЧТО ВСЕ ЭТИ ГОДЫ ОН ПРОСТО БЫЛ В КОМЕ. ОН ОБЪЯСНЯЕТ, ЧТО ПОСЛЕ РАЗВОДА НАПИЛСЯ И ПРИНЯЛ ЦЕЛУЮ КУЧУ АНТИДЕПРЕССАНТОВ И КАКИХ-ТО МИСТИЧЕСКИХ МЕКСИКАНСКИХ СНАДОБИЙ И ПОЭТОМУ ВПАЛ В КОМУ. ОН ГОВОРИТ, ЧТО КАКИЕ-ТО РЕБЯТА ПРИНЯЛИ ЕГО В РЕАБИЛИТАЦИОННУЮ КЛИНИКУ, ВЕРИЛИ В НЕГО И НАБЛЮДАЛИ ЗА ЕГО ТЕЛОМ МНОГО ЛЕТ В ОЖИДАНИИ, ЧТО ОН ШЕВЕЛЬНЕТСЯ. Я ЧУВСТВУЮ ОГРОМНОЕ ОБЛЕГЧЕНИЕ, ХОТЯ И ОТЧАСТИ ВИНУ ЗА ТО, ЧТО ПЕРЕСТАЛА В НЕГО ВЕРИТЬ, И ОТЧАСТИ ЗЛОСТЬ ИЗ-ЗА ТОГО, ЧТО ОН ТАК ДОЛГО НЕ МОГ НАС НАЙТИ. ЗАТЕМ ПОЯВЛЯЕТСЯ МОЯ МАТЬ И ГОВОРИТ ШЕПОТОМ: НЕ ВЕРЬ ЕМУ, ЭТО ВСЁ НЕПРАВДА, ТВОЙ НАСТОЯЩИЙ ОТЕЦ УМЕР.

ПАПА, СНОВА ВОССТАВШИЙ ИЗ МЕРТВЫХ. ОН БЕЗБОРОД И МЯГОК, И В НАШИХ ОТНОШЕНИЯХ ЕСТЬ ЧТО-ТО СЕКСУАЛЬНОЕ. Я ШЕПЧУ ЕМУ, ПРИБЛИЗИВШИСЬ К ЕГО ЛИЦУ: Я УЖЕ В АСПИРАНТУРЕ. ОН ГОВОРИТ: ТЫ БУДЕШЬ ДОКТОРОМ ИЛИ ЮРИСТОМ? Я ГОВОРЮ: НЕТ, ПАП, Я БУДУ ПРОФЕССОРОМ. ОН УЛЫБАЕТСЯ И КИВАЕТ. МЫ ГОВОРИМ ОБО ВСЕМ, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ В ЕГО ОТСУТСТВИЕ. Я РАССКАЗЫВАЮ ЕМУ О ЗЕМЛЕТРЯСЕНИИ 1989 ГОДА; ОН ДЕЛИТСЯ ВОСПОМИНАНИЕМ О ЗЕМЛЕТРЯСЕНИИ В МИЧИГАНЕ, КОТОРОЕ ПРОИЗОШЛО, КОГДА ОН ИГРАЛ В ТЕННИС. КОГДА ОН ГОВОРИТ, ЧТО ВЕСЬ ДВОР ЗАВАЛИЛО ОБЛОМКАМИ, Я ПОДОЗРЕВАЮ, ЧТО ОН ЛЖЕТ. В МИЧИГАНЕ НЕ БЫВАЕТ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЙ. МОЖЕТ БЫТЬ, ЭТО ПРИТВОРЩИК. МОЖЕТ БЫТЬ, МОЙ НАСТОЯЩИЙ ОТЕЦ ПО-НАСТОЯЩЕМУ МЕРТВ ИЛИ НАХОДИТСЯ ГДЕ-ТО ЕЩЕ. ПОТОМ ОН ГОВОРИТ, ЧТО ОН ПО-ПРЕЖНЕМУ БЕССМЕРТЕН, НО ЕМУ ПОРА. У НЕГО ДЕЛА. О ДА, ДЕЛА НЕБЕСНЫЕ. РАЙСКИЕ ДЕЛИШКИ.

Как ни крути, моя мать была проклята. Главным образом за то, что осталась в живых. Если бы тем вечером мы обнаружили ее труп, возможно, наши симпатии оказались бы на ее стороне.

Также, в отсутствие иного объяснения взявшемуся невесть откуда обширному инфаркту со смертельным исходом в возрасте сорока лет, между нами тихим ядом начала распространяться версия, что он умер буквально от разбитого сердца.

Однажды я подслушала, как Эмили сказала друзьям на школьной игровой площадке: Она его убила, — и пожала плечами.

Я тоже поверила в эту версию тогда. Но постепенно, с годами, я осознала ее ошибочность. Мало того, что она была сомнительной с медицинской точки зрения, она упускала из вида тот факт, что мой отец умер на пике счастья. В самом расцвете сил, как говорится. И после года или пары лет беспорядочных половых связей, принесших ему, как казалось, много радости, он наконец собирался снова жениться. На женщине по имени Джейн.

Я надеялась, что годы облегчили это бремя для моей матери, так же, как надеялась, что когда-нибудь перестану ставить себя во всё более и более дрянные ситуации, в которых я пытаюсь исправить что-то, что стоило бы оставить неправильным. Затем, приехав как-то в Калифорнию во время второго развода матери, я подслушала ее с моим будущим бывшим отчимом бурную ссору, в которой он попытался оправдать свои измены напоминанием о том, что они с моей матерью когда-то тоже были замешаны в адюльтере. Со своего наблюдательного поста в гостевой комнате я расслышала, как она процедила сквозь зубы: Ты отлично знаешь, что я заплатила за это кровью.

Я поняла, что она говорила о моем отце, двадцать лет спустя. А тогда я могла лишь представлять, как вырываюсь из дома, бегу в сторону шоссе, останавливаю первую попавшуюся машину и умоляю водителя увезти меня отсюда как можно дальше, прочь из этой истории.

Моя мать преподает художественную литературу. Она прочла все романы, какие только есть на свете. Она писала магистерскую диссертацию в Университете Сан-Франциско по «Миссис Дэллоуэй», пока была беременна Эмили. Чтобы поздравить меня с поэтической публикацией много лет назад, она прислала мне открытку с надписью: Мы рассказываем себе истории, чтобы жить. — Джоан Дидион. Я тогда жила в каморке на Сейнт-Маркс-Плейс и приколола открытку к осыпающейся стене в напоминание о ее поддержке и внимательности.

Но чем больше я смотрела на открытку, тем больше она меня расстраивала. Мои стихи не рассказывали истории. Я стала поэтом отчасти потому, что не хотела рассказывать историй. Насколько я могу судить, истории, может, и помогают нам жить, но также они ограничивают нас, приносят нам феноменальную боль. В попытке найти смысл в бессмысленных вещах они искажают, кодифицируют, обвиняют, возвеличивают, ограждают, пренебрегают, предают, мифологизируют и всё такое. Мне всегда это казалось поводом для сожаления, а не хвалы. Как только какой-нибудь писатель начинает говорить о «человеческой потребности в нарративе» или об «архаической силе повествования», я обычно ловлю себя на желании выйти вон из зала. Потому что иначе кровь приливает к лицу и начинает кипеть.

Я убежден, что история борьбы и надежды вашей семьи очень актуальна для нашей аудитории, — писал мне молодой продюсер с канала CBS. О какой истории он говорил?

Образцом семейной истории, основанной на ложных посылках, для меня всегда было угасание моего двоюродного деда Дона, который умер от рассеянного склероза много лет назад в Мичигане. В детстве я жутко боялась его навещать: помню, как он лежал без движения в постели после трахеотомии и приветствовал нас сиплой вибрацией, загадочным образом доносившейся, как из динамика, из темной дыры в его горле. Когда бы я ни спрашивала, что такого случилось с дедушкой Доном, что у