Незабудка - Евгений Воробьев

Их привезли уже затемно, когда торжественный вечер закончился. Вечер открыли в большом теплом сарае, приспособленном под полковой клуб. Устроили ужин для командования и гостей. Трое девчат с батареи к гостям причислены не были, за стол их не усадили, они выполняли обязанности официанток.

В том, что Незабудка хлопотала за столом, она не видела для себя ничего зазорного. У фронтового гостеприимства свои законы.

Но где-то в глубине души шевелилась обида: как же их не пригласить к столу, если с батареи отправили еще до ужина?

Это кто же — подполковник, что-ли, распорядился, такой внимательный к начальству и такой нечуткий к их сестре?

После ужина стол придвинули к стене, начались танцы под трофейный аккордеон. Незабудка убирала со стола, от приглашений танцевать отказывалась. Хорошо бы пораньше уехать восвояси, а танцевать на голодный желудок...

Подполковник представил ей гостя, капитана химической службы, и предложил:

— Танцуйте.

Она отказалась. В конце концов, танцевать ей или не танцевать и с кем именно — этого за нее решать никто не вправе.

— Старший сержант Легошина, почему не танцуете с гостями? — подозвал ее подполковник, спустя какое-то время.

— Нет желания. — Незабудка стояла руки по швам.

— Я приказываю вам!

— Дурацких приказов не выполняю, — Глаза у Незабудки сделались почти темными.

Она круто повернулась, левое плечо вперед, и строевым шагом направилась к двери, за которой хлопотал повар со своим помощником и санитаркой-судомойкой.

Через несколько минут она вернулась с подносом за грязной посудой.

Капитан химслужбы перехватил ее возле печки, облапил, дохнув в лицо винным перегаром, ткнулся слюнявыми губами ей в грудь и прижал крепче, чем это полагается даже в танго.

Она пыталась вывернуться, но он цепко держал ее за талию.

Ей удалось вырваться лишь после того, как она наотмашь ударила капитана по лицу. Он грубо выругался и достал платок — из носу шла кровь.

Аккордеон замолк, танцующие остановились.

Подполковник, красный от спиртного и от злости, приказал старшему сержанту Легошиной немедленно покинуть помещение, отбыть на батарею пешим ходом и доложить своему командиру, что она получила пять суток строгого ареста.

— Пусть у тебя не забудут отобрать ремень!.. — И чтобы еще больше ее унизить, добавил: — И подвязки!..

По лесной дороге, заметенной кое-где сугробами, время от времени тускло и скупо подсвечиваемой далекими немецкими ракетами, Незабудка добиралась до батареи.

Батарея на самом переднем крае, совсем близко от противника; несколько орудий стояли на прямой наводке. Когда прогревали моторы тягачей «Ворошиловец», немцы открывали огонь по звуку. Блиндажи и землянки, замаскированные на лесной опушке, не разрешалось отапливать днем и в ясную погоду, чтобы дымок не подсказал немцам точного адреса. Землянку, где ютились три подружки, отрыли на открытом месте, ее прикрывал только сугроб и поэтому печку в ней топили осторожно.

С начала зимы на ничейной земле виднелось тело немецкого сапера. Он был настигнут пулей или очередью, когда перелезал ночью через колючую проволоку, и повис на ней неподвижным темным пятном на снежном фоне. Командир дивизиона приказал разведчикам сторожить мертвеца, чтобы фашисты не смогли утащить его к себе. Командир батареи с начальством был не согласен, но оспорить приказ не мог. Так девушки и жили в своей землянке, в трехстах метрах от замороженного фрица...

Незабудка шагала по проселку строго на запад. И чем больше пробирал морозец, тем охотней думалось о печке в землянке. Если соседи из второго расчета не подбросили дровишек — землянку выстудило. Впрочем, еще неизвестно, где она будет сидеть под строгим арестом и удастся ли ей погреться у печурки?

Промерзшие дни и прогретые ночи. При таком ежесуточном тепле-морозе и ремни заплесневеют, и оружие заржавеет, если его тщательно не протирать, и зеркальце покроется изморозью, и конверты сами собой склеятся и даже струны гитарные нужно аккуратно протереть обрывком бинта или краем портянки.

В сильные морозы хлебная корка мягче мякоти, и, чем хлеб свежее до того как он промерзнет, тем труднее его откусить и разжевать. Она знала, почему ей померещился промерзший хлеб и такой же промерзший пшенный концентрат — от голода.

Среди ночи Незабудка доложила старшему лейтенанту о приказе начальства и сняла с себя ремень с твердой немецкой кобурой. А про подвязки умолчала. Ей так не хотелось отдавать трофейный парабеллум, подарок разведчиков...

Старший лейтенант не мог спросонок уразуметь о чем идет речь. Он зябко поеживался и яростно тер глаза, а те никак не хотели разлипаться.

Наконец он растерянно взял протянутый ему ремень, обругал и ее и подполковника: еще чего недоставало! Будто он тут, на батарее, под маскировочными сетями прячет гауптвахту, на которой положено отбывать строгий арест. Раздражение помогло ему превозмочь сонливость.

Ну куда он денет Легошину? Строгий арест предполагает пребывание взаперти, а где взять в лесу замок?

— А ты сними замок с орудия, — посоветовала Незабудка с издевкой.

Она так замерзла, что опьянела, выпив кружку кипятку.

Пришлось переселить двух батарейных связисток, которые еще не вернулись с танцев, из маленькой землянки, специально вырытой для слабого пола. Имущество их перенесли в блиндаж, потеснили мужичков из третьего расчета. В землянке остался только «сидор» Легошиной, — он лежал на нарах у нее в изголовье, — да гитара на бревенчатой стене.

Если бы дверца землянки открывалась наружу, можно было бы подпереть ее березовой жердью — чем не запор? Но дверца, как назло, открывается внутрь, снаружи она завешена плащ-палаткой, чтобы не демаскировал огонек в снарядной гильзе, когда входят-выходят.

Командир, потягиваясь и чертыхаясь, приказал разбудить кого-то из подносчиков снарядов и поставить часовым у землянки.

Строгий арест Легошиной вызвал на батарее много кривотолков. Все уже знали про чэпэ во время танцев в клубе-сарае, девчата-связистки обеспечили батарею подробной информацией.

Утром на пост заступил молоденький солдатик с забинтованной головой. Во время налета «юнкерсов» на батарею его ранило осколком в голову, возле виска. Незабудка сделала перевязку. Ранение было не из легких, но он остался на батарее.

— Когда я тебе перевязку меняла? — спросила арестованная, стоя на пороге землянки у раскрытой настежь дверцы.

— Третьего дня.

— Ну-ка, сними ушанку... Ранение касательное, но малость кровоточит... Надо бы перевязать, — и она сделала жест, будто уже начала его бинтовать.

— Принести твою санитарную сумку?

— Не боишься, что сбегу?

— Беглая Незабудка? Ха-ха. В тыл или к фашистам?

— Если тебе нарушать устав караульной службы, то по-быстрому. Одна нога здесь, другая там! — и она пропела: — Стерегите, как хотите, я и так не убегу...

Никто из начальства так и не узнал, что Незабудка делала перевязки своему конвойному.

Сидя под арестом, Незабудка узнала, что снижена в звании. Спорола с погон одну широкую и пришила три узенькие лычки — сержант, да только не старший.

В первый же день принудительного ничегонеделания Незабудка настроила гитару. Сперва напевала тихо, а затем запела во весь голос. Песни выбирала печальные, берущие за душу.

Звездным вечером у землянки собрались кучкой слушатели из ближних расчетов, так что часовому с забинтованной головой скучать не пришлось. Незабудка не видела своих слушателей, только слышала их заявки. С чувством спела «Выхожу один я на дорогу...». А когда дошла до слов «и звезда с звездою говорит», сама прослезилась, дуреха. Дыхание дало осечку

В землянку пожаловал старший лейтенант и попросил прекратить концерт. Он признался, что сам с удовольствием слушает, но не полагается устраивать концерт, находясь под строгим арестом.

— Концерт? — хмыкнула Незабудка. — Просто бренчу себе на гитаре. Разве я приглашала кого?

— Смотрите, Легошина.

— Сама я под арестом. Но имущество мое не конфисковано? — упрямилась Незабудка.

— Могут наказать еще строже.

— Строже строгого ареста? А в каком уставе написано, что я не имею права петь, играть самой себе?

— Я предупредил вас, товарищ старший сержант:

Незабудка так и не поняла — то ли он оговорился, назвав ее старое звание, то ли сказал так умышленно.

Конвойный по утрам выпускал ее из землянки, а умывалась, она тут же, в десяти шагах от входа. Меж березками висела на ремешке, на поперечной жердочке, угловатая трофейная каска, приспособленная под рукомойник. Незабудка сама прострелила бронебойной пулей каску на макушке и вдела в дырку нерасстрелянный патрон. Патрон уперся шляпкой в днище каски, и, когда Незабудка подталкивала пулю ладонью, патрон приподымался, позволяя воде литься тонкой струйкой.