Капитан полевой артиллерии - Сергей Карпущенко

Лихунов, прикуривая от еще горящего окурка вторую папиросу, помедлил с ответом, но потом ответил тихо:

– Маша, эта война нужна, – он даже сделал ударение на слове «эта», и девушка испуганно и немного неприязненно посмотрела на него:

– Ну что вы говорите такое? Как может быть нужна война? Это же вы дикости… несуразности какие говорите! Или вы хотите сказать, что война нужна вам, военным, чтобы не скучать, чтобы кровь не кисла в жилах, чтобы ваши пушки не ржавели? Почему вы так говорите?

Лихунов был сильно взволнован и смущен. Он, видела Маша, что-то хотел рассказать ей, очень важное, что мучило его, но не решался, и эта борьба с собой страшно терзала сейчас Лихунова.

– Давайте не будем сейчас об этом,- наконец вымолвил он. – Когда-нибудь я, наверное, все расскажу вам, но не теперь…

Маша видела его смятение, и состояние Лихунова не понравилось ей. Она думала о нем все время со дня их знакомства, хотела видеть его снова, в Новогеоргиевск попросилась нарочно, зная, что найдет Лихунова здесь, но слабости в нем, сомнений она видеть не хотела. Ей очень дорог был образ того сдержанного, молчаливого офицера, который пил квас у них в доме, офицера с немного загадочным лицом, с каким-то давним горем в глазах. Но теперь она ощущала в нем присутствие какой-то слабости, сомнения в себе самом, – иначе почему бы и не поведать ей, отчего ему так нужна эта война? И тонкое жало сомнения в этом сильном с виду мужчине начинало тихонько пронзать ее.

Лихунов достал из кармана часы.

– Вы помните? Замечательный подарок, куда бы я без них. Ну а где вы оставили вашего брата?

Маша заметила в голосе Лихунова искреннюю теплоту и отвечала охотно:

– Я вовремя успела. Сестра уже собиралась уезжать. Что делать в Варшаве? И Станислава, слава Богу, с собой в Москву забрала. А мы вот здесь… Скажите, Константин Николаевич, германцы не смогут взять Новогеоргиевск?

Лихунов собрался ответить, но не успел. Дикий страх, который он вдруг увидел в широко раскрытых ужасом карих глазах Маши, остановил его. Она пристально смотрела куда-то через его плечо, рот ее открылся в безмолвном восклицании, и подрагивали губы. Вдруг выстрел, сухой и неожиданно громкий, раздался буквально в нескольких шагах от сидящих. Пуля сочно вспорола воздух недалеко от головы Лихунова, который машинально пригнулся, но тут же сдернул клапан с кобуры и выхватил наган. Другая пуля пролетела еще ближе, и Лихунов почувствовал, как горячий воздух легко коснулся его щеки. Он повернулся. Стреляли из-за куста барбариса, совсем уже черного в сумерках, росшего в пятнадцати шагах от скамейки, на которой сидели Лихунов и Маша. В темноте он не видел никого, но выстрелы могли делаться снова и снова, поэтому, целясь почти наугад, в черную массу куста, Лихунов трижды нажал на спуск. Зашуршали упавшие за землю срезанные ветки, и чей-то приглушенный животный стон, стон боли и ненависти за неудачу, послышался за кустами. Лихунов вскочил на ноги, собираясь бежать к кустам, но Маша обеими руками ухватила его за руку, державшую револьвер, и, умоляя, закричала:

– Нет, прошу, прошу вас, не ходите туда! Он вас убьет! Он живой еще! Не ходи, не ходи!

Лихунов оцепенело смотрел в темноту, откуда слышались стоны и которая тянула его к себе, но не в силах был освободиться – Маша буквально повисла на его руке. Внезапно топот сапог раздался рядом с ними, в лицо брызнул яркий свет электрического фонаря, и Лихунов увидел жандармского офицера, молодого, возбужденно-деловитого. Два рядовых с винтовками сопровождали его, составляя вместе с офицером патрульный пикет.

– Кто стрелял?! – взвизгнул жандарм, дыхнув в лицо Лихунову перегаром и луком. – Извольте сейчас же отвечать на мой вопрос! – потребовал он строго, хотя Лихунов и не думал отмалчиваться.

– Вначале он, – показал Лихунов в направлении кустов и отвернулся, не вынеся кислого запаха перегара.

Жандарм осветил фонарем всю фигуру Лихунова, задержал взгляд на револьвере и вновь бесцеремонно направил фонарь прямо в лицо капитана.

– Кто это – он? Я вижу, что оружие держите вы…

– Подойдите к кустам и посмотрите! – раздраженно посоветовал взволнованный Лихунов. – В меня стреляли из-за кустов, оттуда…

– За мной, – приказал жандарм солдатам и, вытаскивая на ходу револьвер, осторожно двинулся к кустам. Лихунов пошел за ними и, когда они оказались на другой стороне барбарисовых кустов, один из солдат от неожиданности вскрикнул:

– Гляньте-ка, там человек навроде!

Подошли поближе, осветили фонарем фигуру неизвестного, неловко, в чудной, нелепой позе упавшего лицом в кусты, державшие его грузное тело под углом к земле, не давая падать. Руки разбросаны в разные стороны, колени согнуты. Человек был недвижим.

– Поверните его! – брезгливо морщась, приказал жандармский офицер. – Положите на землю!

Солдаты осторожно сняли с куста грузное тело неизвестного, в крепко сжатой руке которого масляно блеснул вороненый ствол пистолета, положили навзничь на траву. Жандарм направил луч фонаря на круглое, одутловатое лицо мужчины – это был тот самый лавочник, что продал Лихунову краковскую колбасу.

– Вам известен убитый? – коротко спросил жандарм у Лихунова.

– Да, я впервые увидел его вчера. Это продавец лавки.

– Это вы застрелили его, как понимаю?

– Должно быть, я, но он первым в меня стрелял.

– Кто это может подтвердить? Та женщина? Это ваша знакомая или… так…

– Да, знакомая, – переборол Лихунов желание нагрубить жандарму, – только я прошу вас не впутывать ее в эту историю. Мне не нужно свидетелей, я оправдаюсь. Теперь я даже рад, что так получилось, и смогу все рассказать кому следует.

– Ваши слова мне мало что говорят, но объясниться вам, капитан, конечно, придется. Передайте свою шашку и револьвер солдату – вы арестованы по подозрению в преднамеренном убийстве. Извольте следовать за мной.

Лихунов видел, с какой затаенной, плотоядной, дикой радостью сообщает жандарм ему свое решение, слышал запах лука, долетавший до него, и чувствовал полное бессилие, какую-то младенческую беспомощность, совершенную невозможность противостоять ужасной, всеразрушающей силе хорошо отработанной кем-то системы, методично, шаг за шагом двигающей огромную стотысячную толпу людей, заключенных в стенах крепости, к полному уничтожению.

Когда Лихунова вывели из-за кустов, Маша сидела на скамейке с крепко сцепленными на коленях руками и смотрела на них. Вскинула голову и, посмотрев на Лихунова, сразу все поняла.

– Константин Николаевич, я во второй госпиталь определена. При нем и жить буду…

Но Лихунов ничего не ответил девушке, только посмотрел на нее благодарно и прямо. Он знал, что уже любит ее и будет любить Машу долго, может быть, всегда. Лихунов также знал, что и она полюбила его, но капитан догадывался еще и о том, что между ними стоит что-то очень высокое, крепкое, надежнонепрошибаемое и безжалостно-тупое, как тот форт, что он недавно видел. Эта преграда будет разделять их всю жизнь, никогда не позволяя быть им вместе.