Восстание среднего класса - Борис Кагарлицкий

Неудивительно, что сопоставление «реальной России» с «идеальным Западом» оказывается не в пользу нашего общества. Как может реальность – любая реальность – выдержать сравнение с идеалом? Не только российская, но и европейская практика мгновенно рушится перед такой теорией, а потому отечественные публицисты, сталкиваясь в Европе или в Америке с фактами повседневной и политической жизни, не вписывающимися в их схемы, реагируют на них с изумлением и раздражением.

Кризис, охватывающий сегодня Европейский Союз и Соединенные Штаты, с точки зрения либеральной теории в принципе невозможен. Но вывод, который делает идеолог, состоит не в том, что его теория неверна, поскольку очевидным образом на каждом шагу противоречит действительности, а в том, что неверна сама действительность, в ней что-то кем-то сломано или испорчено. Надо только найти виноватого, и все встанет на свои места.

В последнее время у нас появился новый тип антизападной литературы, сочиненной отнюдь не националистами или защитниками православной святости, а самыми отъявленными либералами и западниками, только разочаровавшимися в своем реальном западном обществе. Именно несоответствие их реальности нашему идеальному представлению о ней ставится им в вину. Хотя, согласитесь, это не совсем логично: сначала приписывать человеку или обществу некие черты, которых у них нет и заведомо быть не может, а потом осуждать за то, что на самом деле этих черт у них нет…

Что бы ни произошло, какие бы факты ни обнаружились, каков бы ни был наш жизненный и социальный опыт, идеал безупречного капитализма, беспроблемного общества, направляемого никогда не ошибающейся невидимой рукой рынка, остается в силе. Но теперь уже реальная Европа и Америка осуждаются как ему не соответствующие. Откуда происходит это несоответствие, никто не интересуется. Дело не в том, что трудно анализировать социально-экономические процессы, разбираться в статистике, критиковать господствующую идеологию. Просто подобные умственные операции изначально не считаются необходимыми. Корень зла видят в слишком большом числе инородцев, арабов и «черных», заполонивших улицы европейских столиц. В этом месте отечественный либерализм благополучно смыкается с фашизмом и расизмом. Если капитализм безупречен, но все равно не работает, значит, виноваты «черные». Что может быть проще и убедительнее такого объяснения.

Антидемократизм российского либерализма вполне органично открывает возможность «диалога» с крайне правыми, тем более что и фашизм сегодня не тот, что во времена Третьего рейха. Это относится, кстати, и к западным странам. Партии крайних националистов, набирающие вес в Бельгии, Голландии, Франции и теперь даже Финляндии, не предлагают обществу сколько-нибудь серьезных социальных реформ, они лишь призывают очистить рыночную экономику от иностранной рабочей силы. Что вполне может быть осуществлено на практике, никак не влияя на структурные проблемы капитализма.

Сегодня российский либерал с тайной надеждой смотрит на французский Национальный фронт, молчаливо восхищается Сандрой Муссолини и завидует партии «Истинных финнов». Западные фашисты для него пока еще симпатичнее отечественных, ибо они все-таки цивилизованные европейцы – со всеми вытекающими отсюда замечательными последствиями.

Однако надежды на то, что с помощью твердой руки ультраправых «нормы» капитализма будут восстановлены и порядок наведен, заведомо обречены на такой же крах, как и вера в безупречную европейскую либеральную демократию. И не потому, что рука националистов окажется недостаточно твердой, а потому что никакой твердой рукой не удастся навести порядок, если не будет что-то сделано с источником проблем. А этим источником является сам экономический либерализм.

«Гражданское общество наоборот»

Западная теория гражданского общества предполагает, что у людей есть некий частный интерес, но поскольку этот частный интерес является типичным, одинаковым для большого количества людей, то они объединяются, и тогда сумма этих частных интересов превращается в общественный интерес. То есть они коллективно начинают свои интересы защищать и осознают свои частные интересы в качестве общественных. И к тому моменту начинается демократия в современном понимании. Поэтому у вас будут профсоюзы и объединения работодателей, филателистов и собаководов, экологов, которые борются против собаководов, и так далее.

Картина западного гражданского общества опирается на такого сознательного, добросовестного бюргера, который очень хорошо понимает, чего он хочет, что имеет и что защищает, который при этом уважает другого бюргера, у которого несколько иные потребности и проблемы. Путем демократического торга они приходят к соглашению, а сам бюргер возвышается над собой и становится чем-то большим, чем просто обыватель, начинает осознавать понятие гражданского интереса и где-то даже может поступиться собственным интересом ради более высокого уровня гражданской ответственности.

Был момент в середине 2000-х годов, когда показалось, и мне в том числе, что у нас пусть медленно, пусть не очень стабильно, но движение идет по этой же схеме. Но в последнее время мой опыт работы с социальными движениями показывает иную, достаточно парадоксальную картину, не похожую на то, что мы видим на Западе.

Когда смотришь на конфликт гаражников в Петербурге, когда власти сносят гаражи, а люди эти гаражи защищают, первое, что ты думаешь, – гаражники встают на защиту своих гаражей, дают бой властям, олигархам, героически сопротивляются. На самом деле картина получается почти обратная. Как раз среди гаражников в Питере лишь меньшинство защищало свои гаражи. Мне говорили, что так или иначе процессом затронуты, допустим, 100 человек, а на защиту, скажем, гаражей вышло 12–15 человек. А вот зато помогать им со всего города съехалась куча всякого народу, которые не имеют никакой материальной заинтересованности в этих гаражах, но которые видят здесь проявление гражданского сопротивления, проявление несправедливости, или им просто власти надоели. Вот тут набирается толпа народу. И эта толпа действительно бросается под бульдозеры, ложится на пути ОМОНа, и потому уже заводит некоторое количество заинтересованных лиц: «Ого! Из-за нашего-то дела люди дерутся с милицией. А почему бы нам тоже им немножечко не помочь».

Очень похожая ситуация с Химкинским лесом. Сколько химчан участвовало в этом сопротивлении и сколько народу со всего города и со всей страны собралось участвовать? В Химках было и есть определенное сопротивление, более того, опрос общественного мнения говорил, что химчане против сноса Химкинского леса, но не более того. Они против и все – сидят дома и по телевизору смотрят, как какие-то анархисты приехали в их город их защищать. Они сидят и сочувствуют этим анархистам, очень за них переживают.

У нас возникло некое извращенное гражданское общество, в котором все наоборот. Но в этом есть что-то очень русское и на самом деле очень возвышенное. Для нас все идет не от частного интереса, когда бюргер возвышается, а ровно противоположным образом. Человек, вдохновленный общими идеями, понемножку начинает понимать, что есть еще частные интересы, которые тоже нужно решать. И это необязательно его личные вопросы. Он просто понимает их значимость.

Это по-своему замечательная черта нашего общества. Солидарность развивается быстрее собственного интереса. Да, это парадокс. Да, это очередная русская загадка, но она объяснима, исходя из нашей истории, культуры и социальной ситуации. Человек, в общем, не очень верит в успех. Если так, то почему он дерется? Ради принципа. Ради принципа человек может бороться даже тогда, когда понимает, что будет побежден. Это замечательная черта, которая в обществе еще осталась и которая дает надежду на будущее.

Арабская весна и «синдром 1991 года»

На протяжении нескольких месяцев я пытаюсь понять ту упорную и агрессивную неадекватность, которая то и дело обнаруживается в российских дискуссиях, посвященных Арабским революциям. Понятное дело, что официальным политологам платят за то, чтобы они рассказывали о вредоносности и бесполезности любых революций. Ясно, что националистические публицисты просто воспроизводят свои расистские предрассудки и фобии, доказывая, что у мусульман и «черных» заведомо ничего хорошего получиться не может. Но те же самые рассуждения под иным идеологическим соусом приходится то и дело слышать от людей, придерживающихся левых взглядов или вовсе не ангажированных политически.

Неадекватность зашкаливает. Ливия, конечно, здесь чемпион по числу ошибочных и просто абсурдных оценок и прогнозов. Прочили победу Каддафи, обещали распад Ливии и войну племен, затем, в тот самый момент, когда западные правительства с облегчением сворачивали операции и отзывали свои флоты, говорили о базах НАТО в этой стране как о чем-то решенном. Пока в ливийской прессе идет дискуссия о необходимости развернуть программу масштабных инвестиций в систему общественного транспорта и обеспечить здравоохранение квалифицированными национальными кадрами, чтобы не зависеть от иностранных специалистов, в России опять же как о чем-то само собой разумеющемся рассказывают, что в Ливии вот-вот начнется приватизация и бесплатная медицина будет ликвидирована. Говорили о разделе ливийской нефти между западными компаниями, как будто не знали, что она была разделена еще при Каддафи, а все, что можно, было его же режимом приватизировано – что и послужило одной из объективных предпосылок восстания. Не только официальная пресса, но и левые издания демонстративно игнорируют сообщения о становлении свободных профсоюзов, забастовках и попытках рабочих участвовать в управлении предприятиями.