ИВАН БОРОДУЛИН - разведка

Пятеро остались. Они чуть позднее вместе со мной проберутся к опорному пункту немцев напрямик. Мы должны ворваться в немецкие траншеи первыми.

Подполковник Пасько сказал, что сам он останется в траншеях и обеспечит поддержку огнем. Потом подо­звал меня, лейтенанта Горобца и назвал время артил­лерийской подготовки и атаки — 5 часов утра. Я упросил командира разрешить Фомичеву идти с нами.

Настало время выходить. Витя Фомичев молча стоял в траншее, но весь его вид говорил, что парень вне себя от обиды. И тогда я, отдавая команду, первым называю Виктора. Он сначала как-то сжался, затем, не сказав ни

PAGE196

а, тронул меня за локоть и пружинисто, одним прыжком бросился через бруствер.

Потом все время, пока мы шли, ползли, стояли, при­слушиваясь, я чувствовал рядом с собой Виктора Фо­мичева, молчаливого и благодарного. Кроме Фомичева, со мной неизменный Ромахин, Николай Ерофеев, Сергей Смирнов, Михаил Сырин.

Через два часа мы достигли своего рубежа и залег­ли метрах в сорока от проволочного заграждения нем­цев. Земля перед нами изрыта, исковеркана взрывами. Мы лежим за небольшим выступом скалы, невидимые противнику. До начала артиллерийской обработки еще часа четыре, и мы, кто как может, устраиваемся спать. Все, кроме часового.

Не спится и мне, в голову все время назойливо лез«г нелепый случай в строю.

Едва .забрезжило, как я поднял ребят. Скоро атака. Остаются считанные минуты. Мы кладем автоматы пе­ред собой. Даю команду приготовиться. В ту же минуту громовой удар потрясает воздух.

Нашей пятерке надо идти следом за разрывами сна­рядов, чтобы успеть проскочить проволочные загражде­ния до того, как немцы откроют заградительный огонь.

Вскакиваем, несемся что есть духу к проходам, про­деланным нашей артиллерией в проволочных загражде­ниях. Только успели проскочить — ударили разрывы за­градительного огня.

Справа слышно «Ура!»—это пошла вторая рота, и там же, справа, из вражеских траншей навстречу атакующим выбросились длинные языки пламени — фашисты приме­нили огнеметы. Мы принимаем влево и успеваем увер­нуться от огневых струй. На ходу бросаем гранаты в траншеи и прыгаем следом.

197

Черт возьми, в окопах — никого! Бежим вдоль по траншее, стреляя из автоматов. И вдруг выстрелы нам ■ спину. Вот в чем дело! В окопах всюду вырыты лисьи норы, прикрытые броневыми щитами, а в них немцы. Выбить их оттуда нет возможности, и мы совершенно бессмысленно несем потери. Наша артиллерия обраба­тывает уже вторую линию траншей, а мы ведем проиг­рышный бой в первой.

Видим, как несколько солдат из роты Горобца, пы­таясь отойти, перелезают через бруствер и все до еди­ного валятся под огнем пулеметов.

Наша группа вскакивает в один из дзотов. Он пуст. Но амбразура его достаточна велика, чтобы пролезть человеку. Первым протискивается Ромахин, за ним я. Скорей к своим траншеям!

Что-то горячее и сильное бьет меня сзади в шею. Падаю и оказываюсь за небольшим плоским камнем, прижимаюсь к его холодной шершавой поверхности. Тут же чувствую удар в левый бок. Ощупываю бок. В гимнастерке — дыра, а ладонь алеет от крови. Страш­но, но боли почти не чувствую. Вдруг что-то мягкое и тяжелое наваливается на меня. Хочу высвободиться, но меня давят еще сильнее. Свободной рукой—левая сжимает автомат — хватаю за голову человека, нава­лившегося на меня, и слышу голос Фомичева:

— Спокойно, старшина.

Он продолжает с силой прижимать меня к земле.

Близкий разрыв. И я чувствую, как в бок одновремен­но вонзается несколько осколков.

Застонал и дернулся Фомичев. Я понял, что он те­перь весь в дырках и ему все равно. Так и лежим. Толь­ко частые разрывы вокруг некоторое время заставляют напрягаться, а затем приходит темнота.

198

Очнулся оттого, что ударил в глаза солнечный луч. Медленно приходит сознание. Кругом тишина и спокой­ствие. Хочется лежать, не двигаясь, но сверху тяжело давит Фомичев, и я начинаю постепенно освобождаться. Движения вызывают страшную боль на шее и в животе. На то, чтобы выползти из-под тела Виктора, уходит веч­ность. Вижу его белое, как снег, обескровленное лицо; набравшись сил, тормошу Фомичева, и он открывает глаза.

На Викторе нет живого места. Весь он изодран и изорван. Спрашиваю, может ли двигаться. — Нет,— шепчет Виктор.

Помощи до наступления темноты ждать нечего. Вик­тор до ночи может умереть. Не знаю, откуда взялись силы, но подбираю и вешаю на плечо два автомата, беру на закорки бесчувственное тело друга и, пошатываясь, бреду в сторону нашей обороны. Это, конечно, были бы мои последние в жизни шаги, если бы не подполковник Пасько. Как я узнал позднее, командир полка первый увидел, как на нейтральной полосе поднялась странная фигура, и немедленно отдал приказ открыть огонь по обороне противника, чтоб^ отвлечь и ослепить немцев.

Все четыреста метров, какие я медленно и почти ма­шинально шагал с непосильным грузом, меня сопровож­дала непрестанная стрельба, но и мысли не было, чтобы лечь, спрятаться, уйти из-под огня. Помню только бегу­щих мне навстречу девчат-снайперов в белых халатах, и дальше провал.

Очнулся я спустя много часов в полковой санчасти, уже после операции, и только тогда узнал, чем и куда ранен. Пуля слегка задела шею. Несколько мелких ос­колков мины пришлись в левый бок, руку и один оско­лок— это была самая тяжелая рана — в живот.

PAGE199

Я пытался спросить у медиков о ребятах, о Фомиче-ве, но те лишь прижимали палец к губам: мол, нельзя разговаривать.

В тот же день меня отправили в Мурманск.

В госпитале, который размещался на Жилстрое в зда­нии бывшей 19-й школы, я оказался в одной палате с Николаем Ерофеевым и узнал грустную историю его спасения и некоторые подробности нашей разнесчастной разведки боем.

— Я попался, как и все,— рассказывал Николай.—( Бегу вперед по траншее, а мне сзади по ногам из авто­мата. Обернулся, падаю и вижу, как убралось дуло и захлопнулся железный люк. Эх, думаю, мать честная! Пропадать, так чтоб гады не насмехались. Чеку с грана­ты выдернул только — откуда ни возьмись, боксер наш, Серега. Гранату отнял — и меня через бруствер. А вот сам не успел. Навалились на него гады, Тогда он, видать, моей же гранатой и себя, и их. Вот ведь парень! Ходил-то павлином, будто для себя все, а тут…— и Ерофеев, оглянувшись на дверь палаты, вынул недокуренную ци­гарку.

— Да, жаль Сергея. Ну и как ты дальше?

— Я-то что. Сначала на локтях отползал, ямку нашел, а ввечеру, говорят, свои подобрали. Я-то не помню.

Узнал я, что вторая стрелковая рота потеряла в том бою шестьдесят человек убитыми и много ранеными, а наш взвод выбыл полностью — трое убито и пятнад­цать ранено.

Кроме Смирнова, были убиты разведчики Лебедев и Сергеев.

Умер в госпитале и Виктор Фомичев, человек, кото­рому я обязан жизнью и которого' никогда не забуду. Попал в госпиталь командир роты лейтенант Горобец.

PAGE200

Наши девушки отличились. Пять ночей они без устали обшаривали все кочки, все кустики, все камни и вынес­ли не только всех раненых, но и всех убитых.

Из мурманского госпиталя через некоторое время меня отправили в Петрозаводск, где я провалялся боль­ше месяца, а потом бежал. Это было так. ,

В последних числах сентября я получил от Саши Плу­говой письмо, из которого узнал, что наш полк перебро­шен на левый фланг в район Малого и Большого Карик-вайвишей. Саша писала, между прочим: «Оборону на но­вом месте не строим, живем в палатках, каждую ночь Дима Дорофеев выводит нас в поиск — ведь мы теперь представляем весь взвод разведки».

Нетрудно было догадаться, что там начинаются со­бытия, скоро наступление. Невмоготу как захотелось в полк. На утреннем обходе попросил врача о выписке, но тот меня и слушать не стал.

А так как к этому времени я уже самостоятельно гулял по госпитальному двору — решил уйти без вы­писки. Попросил солдата с соседней койки передать врачу записку о том, что иду на фронт, вышел на утрен­нюю прогулку и перелёз через невысокий забор. Я все рассчитал. Через сорок минут на Мурманск шел пасса­жирский поезд. Я забрался в вагон и «зайцем» проехал до Медвежьегорска, где, по счастью, наткнулся на воин­ский эшелон, идущий на наш участок фронта.

В вагоне с девушками-зенитчицами без труда до­брался до Колы и через сутки с небольшим был в своем взводе.

К этому времени вернулись из госпиталей Гришкин, Ромахин, потом Верьялов, Крылов — всего нас собралось одиннадцать человек.