Каменное сердце (сборник) - Денис Драгунский

Когда Каренин ждет Анну и хрустит пальцами. Когда Анна бросается под поезд. Да вообще половина «Анны Карениной» – словесный шедевр.

Когда Пьер запускает умывальником в Элен. Дуэль с Долоховым. Принятие Пьера в масоны. Детское томление Наташи. Сцена Наташи и Анатоля и весь этот сюжет

Да много всего.

Но, как справедливо заметил Василий Розанов, этого ему было мало.

Он хотел быть как Будда, Конфуций, Лютер.

Кстати, именно там, где он хотел быть Буддой и Лютером, появлялась знаменитая толстовская «корявость». Горький сказал как-то:

«Думаете, Толстому легко давалась его корявость? Он ведь писал очень ясно, изящно. Но он переписывал девять раз – и на десятый получалось коряво».

Кстати, весь «Фальшивый купон» написан поразительно красиво, легким дыханием, живым словом, слетающим с губ:

– Что у вас конюшня отперта?

– Конюшня? Не могу знать. Эй, Прошка, давай фонарь.

Прошка прибежал с фонарем. Вошли в конюшню. Степан сразу понял.

– Это воры были, Петр Николаич. Замок сбит.

– Врешь?

– Свели, разбойники. Машки нет, Ястреба нет. Ястреб здесь. Пестрого нет. Красавчика нет.

Трех лошадей не было. Петр Николаич ничего не сказал.

Нахмурился и тяжело дышал.

К 200-летию со дня рождения И.А. Гончарова

литературная вертикаль

В мае 1886 года Чехов публикует в журнале «Осколки» юмористическую заметку «Литературная табель о рангах».

Он пишет:

«Если всех живых русских литераторов, соответственно их талантам и заслугам, произвести в чины, то:

Действительные тайные советники: (вакансия).

Тайные советники: Лев Толстой, Гончаров.

Действительные статские советники: Салтыков-Щедрин, Григорович.

Статские советники: Островский, Лесков, Полонский.

Коллежские советники: Майков, Суворин, Гаршин, Буренин, Сергей Максимов, Глеб Успенский, Катков, Пыпин, Плещеев.

Надворные советники: Короленко, Скабичевский, Аверкиев, Боборыкин, Горбунов, граф Салиас, Данилевский, Муравлин, Василевский, Надсон, Н. Михайловский».

Здесь можно остановиться. Продолжать цитату не буду: среди коллежских асессоров и далее – нет почти ни одного славного имени.

Что тут интересно?

Во-первых, Льва Толстого и Гончарова он ставит на одну ступень.

Во-вторых, он взвешен и справедлив. Реакционеров Буренина и Каткова он производит в тот же чин, что и прогрессиста Гаршина и народника Успенского.

А в-третьих – и это самое главное – высший чин остается вакантным! Неужели после смерти Пушкина, Гоголя и Достоевского?

И уж совсем для знатоков – Чехов пропустил самый высокий чин в Табели о рангах, «действительный тайный советник I класса». Если просто ДТС-ов в России в иные годы было до 150 человек, то ДТС – I всегда был один. Князь Горчаков, к примеру.

Наверное, Чехов считал, что не может быть единственного самого главного писателя.

Action directe

политические выходки и общественные телодвижения

Сергей Довлатов сравнивает Чехова с Гоголем, Тургеневым, Достоевским и Толстым, которые запятнали себя политикой.

Довлатов пишет:

«Антон Павлович Чехов – первый истинный европеец в русской литературе, занимавшийся исключительно художественным творчеством и не запятнавший себя никакими общественно-политическими выходками и фокусами. Чехов первым добился широкого признания на Западе, лучшие американские писатели охотно говорили о том влиянии, которое оказало на них творчество Чехова, и остается лишь добавить, что у себя на родине Чехов был при жизни объектом самой разнузданной и оскорбительной травли со стороны литературных критиков школы Белинского, Чернышевского и Добролюбова. Его упрекали в цинизме, бессердечии и равнодушии к страданиям народа, а критик Михайловский даже предрекал ему голодную смерть под забором.

Однако Чехов выказал силу духа, не опустился до общественно-политических телодвижений, сохранил в себе художника и обессмертил свое имя. Его творчество исполнено достоинства и покоя, оно нормально в самом благородном значении этого cлова, как может быть нормально явление живой природы».

(С.Д. Довлатов, «Блеск и нищета русской литературы», собр. соч. в 4-х тт. Т. 4. «Азбука», СПБ, 2000, с.185.)

Это, конечно, очень мило. Но!

Сначала о Чехове.

«Умрет под забором» сказал не Михайловский, а Скабичевский. Михайловский относился к Чехову иначе. Лев Шестов пишет: «Даже у Михайловского, показавшего на своем веку не один пример беспощадной суровости, не поднялась рука на Чехова. Он предостерегал читателей, указывал на «недобрые огоньки», подмеченные им в глазах Чехова. Но дальше этого он не шел: огромный талант Чехова подкупил ригористически строгого критика».

Но это мелочь, конечно: перепутать Скабичевского и Михайловского. Шучу. Важней другое: среди критиков и вообще русских интеллектуалов – почитателей Чехова было значительно больше, чем гонителей.

Однажды в каком-то обзоре в журнале «Русская мысль» рецензент назвал Чехова «беспринципным писателем» (наверное, не имея в виду ничего особенно дурного; просто он хотел сказать примерно то же, что Довлатов: что Чехов чуждается острых политических вопросов). Но Чехов послал гневное письмо главному редактору «Русской мысли» В.М. Лаврову. «Беспринципным писателем или, что одно и то же, прохвостом я никогда не был», – написал он и перестал с Лавровым здороваться.

Для современника и нынешнего знатока тогдашней русской общественной жизни – тексты Чехова полны актуальных политических аллюзий.

Поездка Чехова на Сахалин была именно, говоря по-довлатовски, «общественно-политическим фокусом», за который он заплатил своим здоровьем.

Еще одной «выходкой» Чехова было демонстративное сложение с себя звания почетного академика, потому что царь не утвердил избрание Горького. Академия стала по стойке смирно, а Чехов в знак протеста вышел из состава академиков.

Чехов, наконец, перестал сотрудничать с «Новым временем» и рассорился с Сувориным, потому что последний в деле Дрейфуса занял антисемитскую позицию.

Теперь о европейцах.

В защите Дрейфуса активное участие принимал Золя (его знаменитая статья «Я обвиняю!»). Гюго написал открытое письмо, чтоб Франция не выдавала России какого-то беглого народовольца… Что уж говорить о Вольтере, Руссо и Байроне, которые не чурались не только прямого политического высказывания, но и прямого политического действия.

И наконец. Широкого признания на Западе первым добился все-таки Тургенев. Потом – Достоевский. Достоевский, кстати, был настолько популярен, что простодушные немецкие критики считали, что в России целых два Федора Достоевских: один – серьезный писатель, автор философского романа «Преступление и наказание», другой – сочинитель легкомысленных повестушек вроде «Крокодил» и «Чужая жена и муж под кроватью»; и оба Михайловичи, вот ведь удивительная страна Россия! Но я отвлекся.

Что же касается «нормальности» творчества Чехова – это какая-то поразительная психологическая и литературоведческая девственность.

Так что вот. Чехов – величайший писатель, мировой гений. Но не потому, что он брезгливо отворачивался от политики и был «нормальным».

Довлатов – превосходный автор. Я его обожаю.

Но здесь он всё напутал. Бывает!

Интересно также

река времен в своем стремленье

Интересно также было бы написать книгу о хорошем писателе 2000-х (например, о Быкове, Иличевском или Терехове) – как этот писатель вдруг очутился в 1970-х годах.

Как он ходит по редакциям – по журналам и издательствам – и предлагает свой новый роман.

Например, «Остромов», «Перс» или «Каменный мост».

Представляю себе личики редакторов, которых мы тогда – в 1970-е – считали смелыми и прогрессивными.

Книга должна быть смешная. Вроде «Швейка».

И сам писатель-попаданец должен быть похож на бравого солдата.

– Осмелюсь доложить, я официальный писатель!

– Вы?!?!

– Признан писателем на втором московском совещании молодых писателей! Рекомендован для вступления в Союз Писателей СССР!

– Фууу… Уффф… А членский билет у вас есть?

– Пока еще никак нет!

– Ага! А писатель, у которого нет членского билета, является… Кем является?

– Осмелюсь доложить, является без членского билета!

– Вот именно. Является без членского билета, и поэтому не может рассчитывать на публикацию.

Смех смехом, а как мощно изменилась литература с тех пор.

Литература как организм, я имею в виду.

Ну и по содержанию тоже.

Социалистический реализм. Матрица романа

Сережа и Мукоед

Молодой инженер по имени Сергей бросает насиженное место в столичном тресте и уезжает в дальний город строить новый завод, с потерей в должности (бригадиром или простым рабочим). Говорит пожилой интеллигентной маме: «Потому что это нужно стране! Кто, если не я? Хочу проверить себя!» Его девушка Лена, тоже из интеллигентной семьи, после краткой внутренней борьбы едет вместе с ним.