Бой под Талуканом - Николай Прокудин

В общем, приезжает наш похороненный Эргашев нежданно-негаданно жив-здоров, а от него все шарахаются. Покойник воскрес! Чудо, святой объявился, или это злые духи его из земли подняли. Шайтан! Родственники в драку лезут, за топоры и мотыги хватаются. Солдат плачет, клянется, что не умирал никогда, мол, произошла какая-то ошибка.

Родственники в шоке, местное партийное начальство сообщает в ЦК Узбекистана, те – в ЦК КПСС. Прилетает в марте комиссия в полк, а разбираться-то не с кем. За командира полка тогда был подполковник Петряник, он уже заменился, замполиты и начальник штаба, комбат – все новые, строевиком уже капитан Боченкин. Командир роты в госпитале лежит раненый, вот замполит роты больше всех и пострадал – служебное несоответствие получил. А за что? Во всем штаб виноват! Они ведь на дороге стояли и ничего не знали, что гроб не по адресу уехал. Разгромный приказ все же комиссия составила, наказали всех подряд, штатные книги просмотрели, наградные проверили. Того, живого Эргашева, ведь посмертно орденом Красной Звезды наградили. Пришлось наградить посмертно орденом и второго.

Потихоньку тело перезахоронили уже по правильному адресу, в другой район вывезли. Тут-то горе пришло в другую семью. И закрутился скандал по второму кругу. Письма в ЦК, в Правительство, через месяц, в апреле, новая комиссия, в этот раз и штабу дивизии досталось. А в дивизии и комдив сменился, и начпо новый, и начальник штаба только прибыл из Союза.

– А я-то думаю, чего это в третий раз за месяц ротную штатную книгу переделывают, – ухмыльнулся Марасканов. – Оказывается, сверка идет по всей дивизии, не ошиблись ли еще с каким-нибудь погибшим.

– У нас, слава богу, с июля прошлого года ни одного погибшего в роте. Обходит стороной костлявая с косой. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Выпьем же за то, чтобы так было и дальше, – предложил Острогин.

– Стоя, выпьем, стоя, – пьяно гаркнул Бодунов. – За продолжение полосы везения!

Встали, выпили, сели, и курящие задымили.

– Старшина, ты когда должность передашь? Что-то вы притихли в уголке, молчите, не докладываете, – поинтересовался Сбитнев.

– Почти все готово, осталась пара дней, дорогой, – заверещал Веронян.

– Гога, много украл-продал или нет? – ухмыльнулся я.

– Ай, замполит, обижаешь, как всегда, и ни за что! Кто тебя в каптерке пригрел, кофеем по-турецки поил? А? Молчишь? Нечего сказать?

– Ты, Веронян, ты! Но кто нам ЧП с п…измом чуть было не организовал? Опять же ты, Гога.

– Ай, ну что ты все вспоминаешь ерунду какую-то, да и неправда это! И при чем тут я?

– А при том! Кто Бадаляна каптером устроил? Кто Армению в миниатюре тут создал? Теперь вместо Бадаляна Васинян с тряпками бегает. Армянское братство, – с сарказмом произнес я.

– А чем плох Васинян?

– Ничем. Хороший солдат, в меру наглый, трудолюбивый. Знаешь, Гога, почему лично я не возражал против него?

– Нет, не знаю.

– А он в «зеленке» как-то с четырьмя узбеками один схватился. Исаков, Алимов, Тактогулов и Каримов со всех сторон на него наседают, а Васинян не сдается, отбивается. Я из дома на шум выхожу, гляжу, а «ара» во дворе к дереву прислонился, пыхтит, потеет и пулеметом отмахивается от них. Схватился за ствол и лупит их прикладом куда попало: Исакову по хребту, Алимову по башке. Они ему: «Убьем „ара“, а он им: «Я вас самих, „чурки“, перестреляю». Ну, я подскочил, пинка Исакову, Тактогулову по яйцам, Васинян обрадовался поддержке, и пинать лежащего Алимова. Пришлось твоему разбушевавшемуся Ашоту оплеуху и пинка за компанию дать.

– За что? Один, как лев, с четырьмя шакалами бился! Он мне жаловался на тэбя, – возмутился Веронян.

– Для профилактики.

– А, что за пида…изм был в каптерке? – поинтересовался Марасканов.

– Игорь, это давняя и неприятная история. Ее замяли за недоказанностью. Слово одного сержанта против слова другого сержанта. Сержант Плахов остался дежурным по роте, когда мы в «зеленку» за украденными бойцами из второго батальона пошли. Постреляли по кишлаку, убитых нам вернули, возвращаемся, а тут в части переполох. Плахов поздно вечером в особый отдел прибежал и говорит, что его склоняет к сожительству Бадалян. Бадалян – дембель, а Плахов полтора года прослужил. Привели их к Петрянику, тот Бадаляна избил и на «губу» посадил, а Плахова в санчасти вначале, а затем в медсанбате от других полковых армян спрятали.

– Правильно! Полгода по госпиталям прячется и в роте не показывается! А может, он все специально выдумал, сачок? – воскликнул старшина.

– Если бы он все выдумал, то заодно на тебя, Гога, показал и групповуху бы вам приписал! – ответил я.

– Вечно у вас армяне – «жопники»! Опорочили всю нацию эти замполиты! – разозлился старшина.

– Почему замполиты? Особист и командир полка лупили Бадаляна, а Подорожник на два месяца на гауптвахту в комнату допросов пленных определил. Если бы не захваченный караван с опиумом, мешки туда под охрану нужно было сложить, то на дембель поехал бы твой земляк из этой камеры, – ответил я.

– Врачи ведь проверяли! Все у Плахова цело, не повреждено. Не было ничего, – возразил прапорщик.

– А ты хотел, чтобы у него что-то порвали? Заднюю девственную плевру? Ха-ха, – заржал громко Сбитнев.

– Ну что вы, в самом деле, издеваетесь, я не это совсем имел в виду. Ай, говорить невозможно серьезно. Склонял он его или не склонял, заставлял или не заставлял – расследования не было! – ответил старшина.

– Если бы провели расследование, то Бадалян сел бы в дисбат, а тебя, старшина, за бесконтрольность с должности вышвырнули бы и из армии уволили, – воскликнул я.

– Хватит, ребята, о Бадаляне, а? – тяжело вздохнул Гога.

– Хорошо, давайте расскажу историю, где согласия никто и ни у кого не спрашивал, – приступил к своему расскажу Пыж. – Весной прошлого года украли бойца из соседнего полка с заставы на Баграмской дороге. Вышел солдат к «барбухайке», проезжавшей мимо, остановил ее и попросил закурить, а затем спросил «чарз» (наркотик), предложил поменять его на две пачки патронов. В машине оказались «духи», они ему по черепу – и в кузов, под кучу тряпок. Завезли в кишлак, оттуда в горы, в банду. Фамилию его сейчас не помню, Исаков, Петров или Сидоров – не важно. Важно, что досталось «бойчине» по полной программе. Банда – человек двадцать, он у них днем носильщиком работал, мешки с едой, боеприпасы таскал. Вечером наркотиками его «наширяют» и в удобную позу: всех желающих в банде удовлетворять. Баб у них нет: женщины все по домам, проституток нет. Вот он их и выручал полгода. Педики-гомосеки проклятые! Это у «духов» запросто.

– Не может быть! Не врешь? – искренне удивился Ветишин.

– Чистая правда. Я со своим взводом в ноябре ездил за ним, обменивать на пленных. Собрали всех наших разведчиков на операцию. Отпустили десять «духов» и в придачу полмиллиона афгани за него дали. Ох, и задница у бойца стала, врачи ужаснулись. Мятежники его подкармливали, чтоб выносливым был во всех вопросах. И днем и ночью. Когда нам пленного передали, то это был уже законченный дебил. Совсем дурной от лошадиных доз наркоты, совсем ничего не соображающий. Инвалид. Особисты его схватили и в разведывательный центр увезли.

– Что за кайф «духам» от мужика? – удивился Ветишин. – Лучше и прекраснее женщины на свете нет ничего!

– Ай, маладой щ-щ-щеловек, пидарастешь, поймешь, как говорят джигиты! – воскликнул, подняв указательный палец над головой, Сбитнев и расхохотался.

– Мужики, я тоже от этой темы пострадал! – нахмурился Марасканов. – У нас повар повара топором рубанул по башке за одно только предложение такой любви! Так же начал к парню младшего призыва приставать: давай да давай! Будешь жить, как король, никто не обидит, а я тебя буду защищать. Поваренок ходил угрюмо, что-то себе думал, а затем обухом металлического топора для рубки мяса сзади по голове как долбанет! Прикрыл его белым поварским халатом и ушел бродить по территории бригады. Дежурный смотрит: повар спит на полу, пнул слегка, а тот и не шевелится, сдернул халатик, а там лужа крови вокруг головы! Одного – в госпиталь, в реанимацию, другого на гауптвахту, а затем в психушку. Педик ожил, очнулся и говорит, что ничего не помнит, отказывается от всего. Чем все закончилось, не знаю, я уже к вам уехал.

– Да, дела! Армию от этого могут спасти только публичные дома. Как в старину, за войсками двигаются бордели, а в обозе – молодые и красивые маркитантки, – улыбнулся, показав покалеченную челюсть, Сбитнев.

– Циник ты, Вова, – сказал я.

– Не циник, а старый солдат, забывший о любви!

– Выпьем, чтоб с нами такого никогда не случалось, ненавижу я этих голубых! – рявкнул новый тост Бодунов.

– Это все, еще на раз, и надо бежать в лавку. А точки давно закрыты, – вздохнул, заглянув на опустевшую посуду, Хмурцев. – Хорошо сидим в первый раз за полгода, может, продолжим?

– Можно, конечно, но как мы будем завтра выглядеть? – вздохнул Сбитнев. – Орденоносцам простят, а нам? Эх, сейчас только в двух местах в стране пить разрешают много и регулярно.