Выбор оружия - Андрей Левицкий

– А вы – нам, – ответил я. – Помогите нам выбраться отсюда, и мы потом… тоже как-нибудь поможем.

Он покачал головой.

– Но из данный Долина нет выход. Дела в другом. Мы должны напасть солдат!

– Напасть на солдат? – удивился я. – Чего ради?

– Они… они делают рэкет! Они принуждает отдавать половину продукта, которые мы…

Я перебил:

– И еще капитан положил глаз на девушку, да? Ты знаешь, что это значит: «положил глаз»? Слушай, но она ведь и так со Злым… Тебя как звать?

Он опустил глаза.

– Я есть Уильям Блейк. Я…

– У тебя есть табак, Уильям Блейк? – перебил я, но потом хлопнул себя по нагрудному карману и передумал. – Нет, не надо, свое покурю. Ты ж сам из тех солдат, правильно?

– Это так есть. Сбежать от них, когда Пирсняк пристрелял генерала Моргана. Я собственноручно видел, как он стрелять в генеральную грудь, после – голову, прямиком в ухо загнать патрон дважды. И Лесник ему помогал. Это было ужасная скульптура… картина: то, как Йен мочить нашего шефа генерала. Данный Пирсняк – он есть безумный псих-сумасшедший, но он такой… – Блейк поднял руку с тонким запястьем и сжал ее в кулак. – Есть твердый человек, стальной. Он умеет командовать, он умеет заставить принуди́ться, поэтому его слушают все там. Но мы трое бегом сбежали, мы – это я есть, есть еще Джон и Ирвин, хотя они погибнуть оба-два.

Я кивнул.

– Это мы знаем уже. Чего тебе от нас надо, Уильям?

– Вы есть бойцы, я таких видеть в Зоне, пред тем как сопровождал генерала Моргана. Вы есть… бродяги, убийцы мутантов и друг друга, смелые парни без страха. Отважно люди, йес! Не боятся пальбы, не страшась от слепых псов, то мужество большое. Киллеры без жалости, да? Два негодяя такие есть. Жрать, пить и убивать – это все, на что вы способны.

– Я смотрю, глаз у тебя наметанный, – сказал я.

– А то, – согласился он. – Я есть многое повидал-ощутил. Вы должны стрелять по данному Пирсняку и солдатам, должны мочить их смело. Не всех солдатов, им все равно, кто слушаться, но убить капитана и его помощника Лесника – главный факт свершить необходимо. Андустените? Тут… – Блейк широко развел руками. – Есть парней без страха мало, одни только вумэны олды, стары́е все, и есть еще олдбои, пьяницы.

– Андустеним, – согласился я. – А ты кем был в отряде, который генерала сопровождал? Обычный рядовой?

– Я есть рацист был! Радист. И еще программер есть. Программёр. Э…

– Программист?

– Так, так! Добрый компьюте́рщик, хорошо в этом понимать. Но ты слушай, слушай! Только Злой ганфайер у нас да я, еще есть охотники, но они ушли теперь. Мало их. А вы – вы нас поведете на солдат и Пирсняка, с вами мы окружим их и… – Парень пошевелил губами, припоминая чьи-то слова и заключил: – Уделаем на хрен.

Я видел по лицу: он не хитрил, не плел интриг, он просто был влюблен в Марьяну, единственный объект, в который мог влюбиться здесь, и ненавидел Пирсняка. Конечно, девица была со Злым, но об этом парень пока не думал. Его глаза блестели неподдельным энтузиазмом. Я похлопал паренька по плечу.

– Горяч, – сказал Никита, отворачиваясь и глядя вдоль дороги. – Давай, Химик, дальше осмотримся.

Мы развернулись и пошли, оставив Блейка стоять возле обочины в полной растерянности.

Дневной свет, просеиваясь сквозь кремовую дымку, приобретал непривычный оттенок. Весь поселок будто купался в яичном желтке, смешанном с молоком; густо-желтые, почти рыжие тени лежали под стенами ветхих домов, сараев и амбаров, среди которых не было ни одного целого.

– Обветшалое оно, – сказал Пригоршня. – Хотя здесь не так тревожно, как на той базе, да, Андрюха? Там вроде грызло что-то изнутри, неприятное место. Тут спокойнее все же.

Под стеной одного дома был загон, в нем квохтали куры, а рядом стояла, покачиваясь, пьяная женщина в рваном платье и глядела на нас из-под руки. Издалека донеслось протяжное мычание, где-то заржала лошадь. Улица закончилась остатками баррикады: кое-как наваленный хворост, кучи земли, бревна и доски. Раньше все это перегораживало проезд, но теперь превратилось в завалы на обочинах. Я сказал:

– Это они от военных, должно быть, пытались заграждение устроить. Но те пару гранат кинули, а потом разогнались на своем грузовичке и протаранили их баррикаду.

Справа куча обломков лежала вплотную к стене покосившейся мазанки, почти достигая крыши. Мы залезли наверх, окинули взглядом накрененные балки и поперечные доски с остатками засохшей глины между ними, забрались по скату, осторожно переступая через дыры, сквозь которые был виден поросший травой пол внизу, и уселись на кривом коньке из двух склепанных полосок жести.

Отсюда открывался вид на засеянное поле, тянувшееся в сторону гор. Сейчас мы находились в западной части Долины, примерно в километре от каменного склона. Он был виден смутно, но я разглядел лесок, растущий вплотную к нему. Дальше что-то серебрилось.

– А, да это тот водопад, про который старичок говорил, – сообразил Пригоршня. – Видишь? Опять мы без бинокля… Надо было Львовича спросить, наверняка хоть один бинокль есть у этих доходяг. Так что, Химик, все же что дальше делать будем?

– Не знаю, – сказал я. – Не понимаю пока.

– Выход искать надо!

– Да если местные его уже много лет ищут, с чего ты решил, что мы вдруг найдем? Может, его и нету вовсе.

– Но ведь Тропов как-то свалил отсюда!

– Откуда знаешь? Может, он до сих пор где-то в Долине прячется? Или не было никакого Тропова? Или был, но ушел он отсюда путем, который для нас закрыт? Или… Хотя в одном ты прав, напарник. Единственное наше преимущество перед местными – мы знаем про тот домик на склоне. Видели ноутбук в тайнике, антенну, схрон с припасами и стволами… А они вообще про него ничего не слышали. Как-то эту информацию, наверное, надо использовать к своей выгоде, только сначала разобраться, что этот домик означает, какой в нем смысл.

– Чё там – «смысл», – недовольно махнул рукой Никита и потом вдруг расправил плечи, выпрямив спину, улыбнулся. – А девчонка ничего эта, а? Марьяна? Красивенькая, я б ее…

– Только не вдохновляйся, спокойно, спокойно, партнер! Мы должны сейчас быть осторожными, поступать взвешенно, расчетливо, а ты какой головой думаешь?

– Просто она на меня глаз положила, а не на тебя, вот тебе и завидно. Что, не так, скажешь?

– Очень завидно, очень, – не стал спорить я, и мы замолчали, продолжая разглядывать ландшафт.

Я решил, что наконец настало время закурить. Хотя общее положение дел до сих пор было неопределенным и тревожным, но прямо сейчас нам, судя по всему, ничего не угрожало, и до завтра осложнений вроде не предвидится. Военные, по словам Злого, позже появятся, так что… Я отщелкнул клапан квадратного кожаного чехольчика, висящего на ремне, нащупал зажигалку. Но достать ее не успел: будто невидимая рука просунулась сквозь грудь и сжала сердце твердыми пальцами. Я сипло вдохнул, чуть не потеряв равновесие и кубарем не покатившись с крыши, уперся ладонями в скат. Голова закружилась, раскинувшийся перед мазанкой пейзаж поплыл, качаясь…

– Что, Химик? Что с тобой? – голос напарника донесся, как сквозь вату.

Я прилег на бок, вытянув ноги. Зажмурил глаза, потом открыл их. Сердце колотилось часто-часто, дышалось тяжело, но хоть голова перестала кружиться. На заду я стал сползать с крыши.

– Да что случилось? – повторил Пригоршня.

– Выброс, – ответил я, не поворачивая головы. – Выброс начинается.

Глава 4

Я пережил более сотни выбросов, и напарник не многим меньше меня. Давно ставший вторым «я» рефлекс кричал, вопил внутри обоих: беги, прячься, вниз, поглубже, найди подвал, яму, любую нору, щель, залезь в нее, чем дальше – тем лучше, закрой уши, зажмурь глаза и затаись, замри, пока не пройдет выброс!

Мы помнили слова старика о том, что в Долине они не так страшны, но все равно поспешно скатились по крыше. Небо потемнело, пошло морщинами, напомнив мне огромную грязную простыню из целлофана, натянутую над горами, которую невидимые пальцы пытались порвать: комкали, мяли, продавливали ее.

Я поглядел вдоль улицы – она была пуста, женщина возле курятника куда-то подевалась.

– В дом давай, – сказал Никита.

Он переносил все это спокойнее, у меня же ноги дрожали и подгибались, а сердце колотилось о грудную клетку, словно ночная бабочка в абажур.

Подвала в мазанке не оказалось, и мы метнулись обратно, но за это время стало темнее, а потом в распахнутую дверь и окна без стекол полилось багровое свечение.

– Все, поздно! – выдохнул напарник. – Теперь здесь сидим. Должно пронести, если не соврал дед…

Я захлопнул дверь и набросил ржавый крючок, понимая бессмысленность этого поступка, после чего сел в углу, обхватив себя за колени. Напарник присел на корточки рядом у стены.

– Андрюха, не трясись ты так. Сказал же Львович: тут они не такие, как везде, легче переносятся.

– Тебе легче, – возразил я. – Потому что ты дуб дубом, как и остальные. А у меня чувствительность к этому делу повышенная.