Золото гоблинов - Бахыт Кенжеев

– Пожалуйста. Помните гибель Орфея? Я думаю, что вакханки растерзали его отчасти от раздражения. Наверняка они расспрашивали его об экскурсии в загробный мир, ожидая подробных рассказов, а он помалкивал или говорил невразумительное, потому что описать загробный мир живущим невозможно. Если кого интересует жизнь на Западе, прошу обратиться к газетам и журналам, благо у нас теперь свобода печати. В историческую миссию русской эмиграции, особенно нынешней, я не верю, и обсуждать ее мне неинтересно. Меня спрашивают, насколько в Америке велик интерес к происходящему в России. Отвечаю: весьма велик, так как у России естьядерное оружие, и вопрос, у кого в конце концов окажется кнопка от ядерного чемоданчика, весьма насущен. Спрашивают,- он перебирал бумажки,- об интересе к российской экзотерике. Отвечаю: такого интереса абсолютно нет и быть не может.

– А "Атенеум"? А "Континент"?

– О них знает только горстка университетских профессоров да почти такая же горстка людей здесь,- растолковывал АТ.

Я озирал эти две сотни людей, которые пришли внимать высокому искусству, и с грустью думал об их невежестве и простодушии, с которыми за полтора года поездок в Россию уже сталкивался куда чаще, чем хотелось. Впрочем, АТ перешел к вопросам, касавшимся собственно экзотерики, и минут пятнадцать с удовольствием рассуждал о любви-ненависти, связывавшей Розенблюма и Ходынского.

– Кажется, все? – сказал он вдруг с облегчением.

– Вы не ответили на мою записку,- раздался из глубины зала обиженный девичий голос.- Как вы относитесь к наследию Ксенофонта Степного?

– Положительно,- отвечал АТ, несколько напрягшись.

– Почему вы говорите так односложно, если ваши ранние эллоны критики постоянно сравнивают с творчеством вашего дяди?

– Он – Ксенофонт Степной, я – Алексей Печальный. Родственников в искусстве не бывает, барышня. А критики… ну, не знаю. Он титан, классик, мученик. Думаю, что подобное сравнение должно мне льстить.

– Но не смущает ли вас,- настаивала барышня,- что вы слишком часто находитесь как бы в его тени?

– Еще как смущает! И не будем больше об этом. Тут еще один вопрос… читаю: "Почему вы вдруг занялись бизнесом? Не может ли это повредить вашему призванию?" Что я могу ответить? Бизнес как таковой меня не интересует. Но есть еще суровая проза жизни. Необходимость зарабатывать на хлеб, кормить детей. Мои обязанности в фирме моего старого друга Павела Верлина ограничиваются чисто технической стороной дела. Я рад возможности применить свое алхимическое образование и здравый рассудок, который, как ни странно, бывает развит даже у аэдов. Кроме того, благодаря господину Верлину и его фирме я получил возможность приехать в Москву и выступить перед вами.

Господин Верлин зарделся. Замечу, что поначалу он заметно нервничал. На концерт пришло несколько человек с кафедры алхимии, которые здоровались с ним довольно сухо.

– А правда ли, что ваша фирма собирается строить предприятие по производству золота? С участием банка "Народный кредит"?

Готов поклясться, что этот вопрос задал кто-то из людей Зеленова. Во всяком случае, по прилизанности и основательности тяжелого с отвисающими щечками лица он был больше похож на постаревшего комсомольского работника, чем на ценителя искусства.

– Ну, об этом надо спросить настоящих представителей фирмы, а не меня,- сказал АТ не без раздражения.- А теперь позвольте мне от души поблагодарить всех собравшихся и закончить эту затянувшуюся встречу.

Кое-кто из искателей автографов еще протягивал разрумянившемуся Алексею, уже успевшему переодеться (рубашка в красную клетку, умеренной потертости джинсы), диски из "Атенеума", зачитанные номера "Континента", просто пригласительные билеты, но по большей части народ потянулся к выходу. Обняли Алексея престарелые Штерны; его собственные родители и сестра, у которых он прожил эти три дня, тоже распрощались, понимающе, хотя и огорченно кивая.

– Возникает вопрос хаты,- вдумчиво сказал Ртищев.

(До сих пор не понимаю, как можно до сорока лет жить у родителей и более того – в основном за их счет. Искусство искусством, но есть же, наконец, и обыкновенная человеческая гордость!)

– Анри, с этим все в порядке? – с надеждой обратился ко мне Алексей.

– Фирма веников не вяжет.- Я с удовольствием достал из кармана связку ключей.- Мы, конечно, песенок не пишем… но кое в чем разбираемся.

Я несколько лицемерил. За два года наездов в Москву мне так и не удалось в ней освоиться. Мы с паном Павелом и другими сотрудниками обитали в гостинице без вывески в Плотниковом переулке, принадлежащей не то ВЦСПС, не то ЦК КПСС. Смехотворная плата в долларах, вероятно, шла в карман Зеленову, а уж он расплачивался за всю эту мебель карельской березы, серые простыни, протекающие краны и вчерашний бефстроганов, подававшийся на завтрак, безналичными рублями. Эта жизнь мне совершенно осточертела, а поиски частной квартиры оказались делом трудоемким. Но Иван выполнил мое поручение. Правда, в квартире имелось маленькое неудобство в виде жильцов, какого-то капитана медицинской службы с женой и годовалым младенцем. Они платили хозяину тридцать долларов в месяц, мы обещали сто двадцать. Вчера, когда мы с Катей доставили туда запасы продовольствия для сегодняшней вечеринки, капитан, в одиночестве подпиравший голову руками на кухне, выпросил у нас бутылку водки из привезенной дюжины. В прихожей уже стоял упакованный скарб, но доносившийся из дальней комнаты детский плач если и смутил меня, то ненадолго, в конце концов Безуглов сунул полсотни лично капитану за моральный ущерб и дал ему два дня на сборы, что было достаточно гуманным. Так что имелась не только хата, но постоянное, полноценное жилье, где нам с АТ суждено прожить вместе еще не один месяц. Мы вышли на улицу поймать такси.

– Мне ваши песни очень понравились,- защебетала Таня из "Космоса".- Я вообще-то сама из Саранска, но русская. Вы на каком языке их пели? Ужасно похоже на мордовский!

– Дура ты, Танька, это греческий,- заявила Света.- И не песни, а эллоны.

– Все равно красиво. Почти как Благород Современный. А вы, Алексей Борисович, по национальности грек? Совсем непохожи.

– Кр-расавицы вы мои! – АТ обнял обеих девиц сразу. Настроение его при виде ключей достигло небывалых высот.

Шел легкий сентябрьский дождик. Разбитое такси, где ехали мы с Мариной Горенко и двумя аэдами, заносило на темных поворотах. Я уже привык к унылым пейзажам ночной Москвы и почти не глядел за окно. Впрочем, глоток поддельного "Наполеона", перепавший мне из фляжки Алексея, подействовал на удивление благотворно.

– Какая радость, что Алексей приехал! – сказала Марина.

– Да не очень.- Ртищев хмыкнул.

– В каком смысле?

– Столько лет мы лезли вон из кожи, чтобы даже край наших риз, в смысле хитонов, не замарать об окружающее дерьмо. Наконец замаячила свобода. И что же? Вместо разрешения на проведение вечера в обкоме партии приходится как бы получать его у безугловых и зеленовых. И откуда они только выскочили, не понимаю!

– Не стоит быть таким неблагодарным,- легко сказала Марина.- Ты бы видел спонсоров моей последней ленты. Совершенно отмороженные. Шакальский уверяет, что они не меценатствуют, а просто отмывают деньги.

– Но берет?

– А куда денешься?

– Неладно что-то в королевстве датском,- упорствовал Ртищев. Могло бы какое-нибудь министерство культуры отслюнить Алексею денег на билет. Смешно получается. Не знаю, понимаешь ли ты, как Татаринов вырос за эти годы. Между тем завтра он должен надевать двубортный костюм и идти на службу, торговать. Чем, Анри?

– Оленьими пенисами, вареной колбасой, красной ртутью! -засмеялся я.- Но это жизнь, Петр Алексеевич. Общество как таковое, простите уж за проповедь, испытывает лишь самую ограниченную потребность в искусстве. То, что замучили Розенблюма, например, меня не удивляет. Поражает другое – что лет через пятьдесят ему непременно поставят памятник на муниципальные средства. Как говорил поэт, "у нас любить умеют только мертвых". И не стоит из-за этого огорчаться. Не только у вас, всюду. Так всегда было, есть и будет.

– А Исаак Православный?

– Исключение, подтверждающее правило,- сказал я с полной ответственностью.- Бросьте, Петр Алексеевич. Мне иногда кажется, что вы ни одному моему слову не верите, а напрасно. Согласитесь, какой мне или Алексею Борисовичу резон вам врать?

– А комплекс вины? – загорелся Белоглинский.- Я давно заметил в наших гостях из свободного мира склонность прибедняться.

– У них свои проблемы,- примирительно сказала Марина.

– Ну да, у кого суп негуст, у кого жемчуг мелок.

Беседа принимала слишком знакомый оборот. Ох, как не хотелось мне снова начинать бесплодные споры об относительности всех ценностей, о системном подходе и прочих абстракциях, лишенных всякого смысла на фоне обид и страстей, сквозивших в подобных разговорах. Живущим и впрямь не понять загробного мира. Слава Богу, мы уже заруливали под неосвещенную арку двора, где высаживались из такси подъехавшие раньше нас.