Игры писателей. Неизданный Бомарше. - Эдвард Радзинский

– Вы умрете сейчас. Я клянусь!

– Вполне вероятно, граф. Но клясться не стоит, ибо об этом ведает только Господь. Но даже если Он разрешит вам это сделать, следует ли торопиться? Ибо осталась вторая пьеса – все с той же героиней, о которой наш доносчик – маркиз ничего не смог вам рассказать по причине неосведомленности. Но вы об этой пьесе хорошо знаете.»

– Вы хотите отложить дуэль, чтобы я ее выслушал? – мрачно сказал граф.

– Надеюсь, я не давал вам повода считать меня трусом?

– Выбирайте, сударь – шпага или пистолет!

– Шпага с моей комплекцией? – Легкомысленно-игривое настроение не покидало Бомарше. – Лучше пистолет. А как считаете вы, маркиз?

– Пистолет вернее... и современней. Бомарше обожает все современное. И ему, как покровителю воздухоплавания, умереть от старомодной шпаги как-то.. Погибайте от пистолета – вот мой совет, – усмехнулся маркиз.

– Прекрасно... Фигаро, пистолеты графу!

Фигаро торжественно открыл ящик красного дерева, стоявший на секретере – два пистолета с длинными дулами лежали на алом бархате.

– Вы возьмете свои или воспользуетесь этими? Они отличные... кстати, из одного из них я убил соблазнителя сестры.

– Воспользуюсь вашими, – сухо сказал граф.

– Проверите?

– У меня нет никаких сомнений. Зная вашу подлую страсть к интригам...

– Заряжайте. Любой из них ваш – на выбор.

– Мне все равно.

Демонстративно не глядя, граф взял пистолет.

– Думаю, мы упростим формальности, ибо у меня разыгрался аппетит, – сказал маркиз.

– Браво! У меня тоже, – отозвался Бомарше.

– Но если вам придется обедать уже на том свете, то распорядитесь на этом, чтобы нас накормили в вашу память, – попросил маркиз.

– Дорогой Фигаро, ты слышал слова господина? Если меня укокошат, приготовь для моих гостей лучший обед. Хотя уверен, этого не случится... во всяком случае сейчас...

– Я предлагаю вам стреляться на пятнадцати шагах, – торопливо сказал маркиз. И, не дожидаясь ответа, начал отмерять расстояние, стараясь делать шаги поменьше.

– Как вы хотите от меня избавиться! – засмеялся Бомарше.

– У меня свой интерес... К барьеру, господа! Ферзен несколько нерешительно поднялся.

– Вас что-то беспокоит, граф? – заботливо спросил Бомарше.

– Да, мне хотелось бы... перед тем...

– Как вы меня убьете?

– Все-таки узнать... какую низость вы еще совершили? Вы упомянули о второй пьесе. Что это значит?

– Видите, как просто, – засмеялся Бомарше. – Маленькая недосказанность, и вы – во власти тайны. Закон сочинения...

– Вы так и будете рассуждать с пистолетами в руках? – полюбопытствовал маркиз.

– О чем же речь во второй пьесе? – напряженно спросил Ферзен.

– Мне кажется, вы знаете.– И не можете простить себе этого всю жизнь.

Граф опустил пистолет.

– Значит, и это правда. Неужели и там... были вы?

– «Когда в Париже происходит таинственное, я всегда думаю о Бомарше». Не бог весть как остроумно, но простим гвардейцу. Это сказал Мустье... шевалье де Мустье... вы помните это имя? Он участвовал в бегстве короля в Варенн – в неудачном бегстве короля, которое организовал граф Ферзен.

Ферзен молча бросил пистолет на пол.

– Ну зачем же" он еще понадобится, – Бомарше поднял пистолет и заботливо уложил в ящик – Вот так, маркиз. Оказывается, занавес театра Бомарше еще не упал. Это всего лишь антракт», перед главной тайной. Однако никакие тайны не должны помешать хорошему обеду.

– Тем более что один ваш гость.» – начал маркиз.

– Просто умирает от аппетита, – улыбнулся Бомарше. – Это священный миг для любого француза, граф. Обед для вас, шведов, просто еда. Для нас – и ритуал, и часть великой культуры– Наполни наши желудки, то бишь сердца, радостью, Фигаро! – провозгласил Бомарше, – Изготовь обед для троих истинных мужчин и одной прекрасной молчаливой дамы, предпочитающей речам действие.

Фигаро молча удалился

– И побыстрее, прохвост, – сказал вслед маркиз. – Здесь, Бомарше, вы совершенно правы: у нас во Франции ничего значительного не может случиться на голодный желудок. Даже смерть у нас сопровождается пре-

красной едой. Помню, когда я был в тюрьме, наши судьи, приговорив полсотни человек к гильотине, всегда делали перерыв на обед... перед тем как отправить на смерть другие полсотни. Но самое интересное: приговоренные к смерти тоже заботились вдосталь поесть. Их могли лишить головы, но не еды! И наши мучители это уважали. Я помню жирондистов, приговоренных к гильотине. Всю ночь перед смертью они пировали с самым отменным аппетитом. Один из них, правда, покончил с собой, но только после отличного обеда, ибо истинный француз не может уйти на тот свет с пустым желудком... Да, о чем мы говорили?

– Об обеде перед смертью, – усмехнулся граф.

– Я оценил вашу фразу, – сказал Бомарше, привычно завладевая беседой. – Маркиз прав. Палач Сансон мне рассказывал, с каким аппетитом обедал перед гильотиной герцог де Лозен – наш великий донжуан, или, как его звали при дворе, «дамский угодник с большой дороги».

– Лозен был смельчаком, – с уважением сказал маркиз.

– Забавно, – засмеялся Бомарше, – что ветреный Лозен, как и положено ловеласу, одним из первых изменил... правда, на этот раз не даме, а королю. Он стал командующим революционными войсками в Вандее.

– Герцог де Лозен и герцог Орлеанский – негодяи, изменившие престолу, – сказал Ферзен. – Они думали, революция потребует от них только подлости. Но нет, эту прожорливую тварь нельзя насытить... Они отдали ей честь, и она потом потребовала жизнь.

– Как скучна риторика! Главная моя заслуга: я прогнал со сцены напыщенных господ и сделал героем веселого шута. Так что лучше скажем иначе: наш легкомысленный донжуан слишком поздно понял, как опасно флиртовать с дамой по имени Революция. Кстати, граф, меня всегда мучило: этот амурный бандит соблазнил все-таки Антуанетту или это сплетня? И правдивы ли слухи, что ее первый ребенок».

– Еще слово».

– ...и вы меня убьете, – Бомарше расхохотался. – Пустая реплика! Не убьете. Вы не сможете этого сделать, не узнав главного... Однако вернемся к нашей теме. «Обед перед смертью». Палач Сансон рассказывал, как приговоренный к смерти Лозен перед последним свиданием с последней своей дамой, которую звали Гильотина, заказал самый обильный обед: устрицы, ягненок в луковом соусе, «бордо» семьдесят третьего года из своих подвалов... И Сансон застал его в самом благодушном настроении, с превеликим аппетитом доканчивавшего ягненка и готовившегося перейти к десерту. Палач прошептал не без смущения: «Гражданин, я к вашим услугам». «Да нет, это я – к твоим», – засмеялся Лозен и, старательно обглодав кости ягненка ,доел десерт...

– А вы, Бомарше, оказывается, знакомец Сансона, этого кровавого чудовища, – сказал граф.

– Ну что вы! – развеселился Бомарше. – Папаша Сансон – очень чувствительный гражданин. Я видел, как он рыдал над книгой Руссо, как увлажнялись его глаза, когда он музицировал... Кстати, он, обезглавивший короля и королеву, уверял меня, что он монархист... в душе.

Между тем Фигаро торжественно ввез маленький столик с горкой серебряной посуды и начал неторопливо сервировать обед.

– В ожидании обеда я хотел бы прояснить некоторые детали, – сказал Бомарше. – Вы запомнили, граф, что говорил маркиз о своей ненависти ко мне?

– И это истинная правда, – бросил маркиз, оглядывая стол. Теперь в его голосе звучала музыка. – Какие божественные запахи ловит сейчас мой галльский нос!

– И свой донос обо мне, – продолжал Бомарше, – маркиз написал вам отнюдь не из-за денег, а прежде всего из-за этой ненависти.

– И с этим соглашусь, – сказал маркиз, ловя голодными глазами неторопливые движения Фигаро. – Хотя и жалкое золото для нищего аристократа...

– Но причина этой ненависти, – не унимался Бомарше, – была не только идейная, но и, я бы сказал, – уголовная. У маркиза забавная мания: он почему-то уверен, что Бомарше украл его рукопись.

– Украл! Украл! – визгливо закричал маркиз. – Плод бессонных ночей, итоги путешествия в человеческую преисподнюю, лепестки роз в грязи... я мечтал изобразить их на обложке.. Он все украл!

– Как видите, граф, этот безумец не зря сидел в сумасшедшем доме, -усмехнулся Бомарше.

– Нет, украл! Судите сами, граф...

– _.кто из вас двоих ужаснее, – мрачно закончил граф.

Маркиз будто не слышал. Он вдруг успокоился и заговорил тихо и рассудительно:

– Когда в Бастилии я узнал, что начались волнения, я верил, что герцог Орлеанский немедленно освободит меня. Я забыл – «мавр сделал свое дело»... К тому времени пьеса об ожерелье была сыграна, и герцог, полагаю, предпочел, чтобы я навсегда исчез в Бастилии. Я ожидал, что Бомарше, живший напротив Бастилии, предпримет что-нибудь для освобождения соавтора. Но и он, думаю, желал того же... Между тем в Париже волнения охватили весь город, и тогда комендант Бастилии запретил заключенным законные прогулки. Он объявил, будто боится, что с башен, где мы гуляли, мы можем обратиться к толпе и «побуждать к бунту без того неспокойный народ». Смешно – ведь нас было всего шестеро узников! В самой страшной тюрьме Франции, при «проклятом королевском режиме» – всего шестеро!.. Впрочем, теперь в запрете коменданта я готов угадать поручение герцога: зная мой вспыльчивый характер, он, конечно же, предугадал последствия этого запрета. Дьявольская хитрость! Все так и вышло – взбешенный надругательством, я тотчас потерял голову и, когда принесли мой обед, оттолкнул караульного и бросился прочь из камеры. Я хотел вырваться на башню и прокричать оттуда Парижу мой вопль о помощи. Но негодяи-стражники перехватили... начали душить... Я понял: им приказано убить меня! И я вырвался, бросился обратно в камеру. И как только они заперли дверь, схватил жестяную трубу... через нее я обычно выливал из окна в ров жидкие объедки моих изысканных обедов... она должна была усилить звук... И заорал в окно: «Здесь убивают! Народ Франции! На помощь!» Тогда идиот-комендант велел связать меня и отправить в «Дом братьев милосердия» – так изысканно они звали психушку Шарантон. И хотя я боролся с ними до конца, меня связали и отвезли. А потом случилось непоправимое... Во время разгрома Бастилии толпа ворвалась в мою камеру. Украли мои камзолы с дорогими серебряными и золотыми галунами... Отыскали мой тайник... Негодяи ожидали найти деньги, но там оказалась лишь рукопись, и они в ярости вышвырнули ее на улицу. Как только революция освободила меня, я бросился искать следы моего труда... следы гения... И что я узнал? Оказывается, после взятия Бастилии на площади появился некто. Он разгуливал среди множества выброшенных бумаг, которые ветер гонял по площади, и собирал их. Да, да, это был Бомарше! Очередной его Фигаро относил все в карету. Мог ли он не взять мое сочинение? Мой драгоценный манускрипт...