И нет им воздаяния - Александр Мелихов

При этом, Лева, они (американцы) знают, что большинство того, что приходит из России, настоящее: математики здорово матемачат, пианисты здорово играют, певцы здорово поют и т. д., — и эксплуатируют нас блестяще. За 32 года работы во многих компаниях у меня не спросили диплом ни разу. Но знали: если русский, значит, хороший шахматист, хороший математик и хороший физик. Лично мне жаловаться не на что.

Здесь, в США, я больше избегаю русских и „русских“, не хочу слушать про преувеличенные несчастья, и какая великая Америка, и как здесь здорово, и какие плохие русские, уверяю тебя, при СССР или при царе — не важно. Вылизывают американцам задницу, прищелкивают языком и умиляются: „Ох как вкусно! Мням, мням!“ Ничего нет дурного в том, что уехал в Америку, или Израиль, или еще куда, но зачем же такое пресмыкание? Фу, кака. К моему утешению, американцы на это не клюют. Когда мне надо было заполнить вопросник для получения американского гражданства, на вопрос „Согласны ли вы защищать интересы США с оружием в руках?“ давался выбор: а)согласен, в)не согласен, с)согласен с ограничением. И сноска: ответ не обязательно гарантирует или дисквалифицирует гражданство. Я выбрал с). На отдельном собеседовании судья попросил разъяснить ограничение — маленький седой старикашка с успокаивающими манерами.

Я объяснил, что не смогу участвовать с „оружием в руках“ в открытом вооруженном конфликте против СССР и вообще говорить осуждающе или даже отрицательно о своей стране (The country of origin). Судья ответил: очень хорошо. Затем назидал, что не ждет от меня и не поощряет осуждения своей страны: те, кто сегодня чернит свою страну, завтра очернят мою.

А Горбачев! Вороне как-то Бог послал кусочек сыра… А Громыко какой ни плохой, но хоть рот с сыром держал зажатым. Правда, должен признать, что, просматривая процедуру захоронения (в океане) американцами останков советских моряков с поднятой подводной лодки, затонувшей в 60-х, не мог не плакать и зауважал американцев за то, что похоронили со всеми возможными военными почестями: гимн СССР, 24 залпа из ружей отрядом морских пехотинцев и все присутствующие военные под козырек… Один мой американский приятель, бывший военный летчик на истребителе Е-5, я брал у него уроки пилотирования одномоторной „Сессны“, заметил мне (теряет в переводе) — зря вы так скоропостижно все развалили. СССР — это была фирма (the brand). От себя скажу, что да, и заработанная на костях и большой крови многих людей. Просто конфузия.

Лева, прости, стоп. Пришла жена, настаивая, что пора спать. До завтра.

Наша любовь всем Каценеленбогенам!

Ваши Ломинадзе.

Нет, не могу заснуть. Потихоньку встал и пробрался в кабинет снова с тобой поговорить. Хорошо — дом большой, остатки прежней роскоши. Хочу рассказать анекдот, правдивый. В ходе конкурса „Miss Teen USA“ („Мисс тинейджер США“) победительнице задали вопрос, как она может прокомментировать результаты недавнего исследования, согласно которому „каждый пятый американец не может найти США на мировой карте“. Королева красоты, лучезарно улыбаясь, ответила: „Я лично считаю, что живущие в США американцы не могут это сделать, потому что… ммм… здесь у некоторых людей нет карт и… ммм… я полагаю, что наше образование должно помочь Южной Африке, это должно помочь и Ираку, и азиатским странам, таким образом мы сможем построить наше будущее для нас“.

Кстати сказать, по части блондинистой красы наша Галя Замятнина с реальными шансами могла бы участвовать в этом конкурсе. По всем остальным параметрам во всех США Галя не знала бы себе равных. Надо сказать, что один инцидент с тобой и Замятниной оставил во мне подсознательное чувство, что в тебе есть какая-то моральная сила, коей я сам не обладаю. Однажды я увидел, как Галя танцевала с тобой что-то медленное. Мне стало кисло. Я сразу отметил, что Галка на тебе зависла, что руки ее обнимали твою шею, голова покоилась на груди, глаза были закрыты. Но ты держал ее бережно, деликатно, как мне казалось, не допуская никаких контактов тела. Я-то знал про себя, что ко мне девочки инициативу не проявляли. Что сам я должен был искать, часто без успеха, и настаивать на их приятиях. Надо признать, что Галя относилась ко мне в лучшем случае снисходительно. Если прибавить, что она всегда хотела бороться и дурачиться с тобой, то — суду все ясно.

Я видел, как и другие девочки к тебе льнули, но ты со всеми шутил, мог приобнять, любил покрасоваться своими мускулами, как я своей талией, но всех держал на расстоянии. И я однажды подумал: да он рыцарь, который служит какой-то Прекрасной Даме…»

Ну Генка же и мастер преувеличивать… Хотя что-то он угадал: я любил повеселиться, покрасоваться, поплясать, потискаться, но никогда не забывал, что все это тлен и суета, что настоящие подвиги у меня впереди. Мне и девочки поэтому нравились восторженные, а не томные, как Замятнина. Вся в голубом, томно оглядывает себя в зеркальном шкафу спереди, потом, через плечо, еще более томно сзади… То ли дело Вика.

«А для меня в Америке секс превратился в какую-то каторгу. Грузинская потенция требовала выхода, и женщинам я нравился, особенно когда разжился хорошей работой. Но ведь в этих ситуациях требуются какие-то ласки, слова — накатывала такая тоска, что иногда я бежал в ванную и там рыдал, как маленький. Мои дамы убеждались, что загадочная русская душа, Dostoevsky — не пустые слова».

Да, это ностальжи так ностальжи…

«Боль оставляла меня, только когда я спал, но и сны мои были самые ужасные. Однажды, взяв два или три дня отпуска, я сел на поезд и, приехав в Вашингтон, направился в советское посольство на 16-й улице. Минут через двадцать вошел приятной наружности и таких же манер мужчина. „Знаете, Геннадий Александрович, здесь не совсем удобно говорить. Давайте встретимся вечером часов в шесть, пообедаем, и вы мне все расскажете“. Я согласился.

Действительно, точно в шесть подъехал маленький автомобиль, и мы поехали в ресторан. Звали этого человека Виктор, он просил по фамилии его не называть. Лева, продолжу завтра прямо с этого места. Даже радость не делает наши силы бесконечными.

Да, посмотри в прицепке на нас с Ленкой на корпоративной party».

На цветном снимке с бокалами в руках была запечатлена счастливая рекламная пара — седеющий Пол Ньюмен в смокинге и бабочке и однофамилица моей мамы в девичестве актриса Ковальчук из сериала «Мастер и Маргарита». Я едва дотерпел до конца работы, и ответ меня уже ждал.

«Лева, то, что ты не занимаешься наукой, — это не просто личное несчастье и личная трагедия. Это, in fact, по большому счету, государственное преступление, a crime. Государство, кое преднамеренно воспрепятствовало личности вложить свою лепту в общее благо, тем самым вынуждает эту личность в лучшем случае эту лепту разрушить, а в худшем — отнести ее к врагу. В 1983–1984 гг. в Orlando, я работал консультантом для компании Martin Marietta, она занимается конструкцией ракет для подводных лодок. То есть работал против своих. А ты на это не пошел, хотя имел в тысячу раз больше причин. Ты опять дал мне моральный урок.

Обед с консулом я тоже буду помнить всю жизнь. Г-н консул ошарашил меня тем, что вытащил из своего дипломата папку с моим именем. Подошел официант. „Мы готовы, пожалуйста, для меня — пекинского гусенка, а молодой человек? — и, вопросительно обратившись ко мне, добавил: — Не стесняйся, обед за мной“. Я ничего в меню не знал и заказал то же, что и он. „Ну! — обратился он ко мне. — Выкладывай. Так. И чего просишь?“ — „Не могу жить без нее. Пустите ее ко мне“. Он дочитал странички из папки. „Твоя жена пишет, что мать твоя работала в подполье при немцах, а после войны при коптилке читала тебе Пушкина. Вот изволь, буря-мглою-небо-кроет…“ Да, коптилка таки коптила ужасно черной сажей от желтого огня, отдельных слов я не различал, все сливалось в одно длинное сладостное звучание: вихри-снежные-крутя, то-как-зверь-она-завоет… Виктор с участием и пониманием продолжал: „Да, брат, жаль мне тебя, уж если любишь Пушкина, то совсем зря ты сюда приехал“. Мое сердце упало, я молчал.

И ты не поверишь, я вспомнил, как лично ты, прослушав вступление к „Борису Годунову“, заметил мне: бедная, холодная, голодная Русь. А ведь ты в музыкальных школах и училищах, сколько я знаю, не обучался. Но ты чувствовал, в своих худых ботинках, в своем сером тонком пальто хлюпая по лужам в холодном Ленинграде, о чем эта музыка, а я слышал только очень красивую мелодию в минорной тональности. Глупая, несчастная Россия, я знал одного еврея, стоящего тысячи коренных! Хорошо, положим, ты неординарный. Ну а как насчет еврея, тащившего за ноги моего отца из-под огня? Человек, тащивший папу, был убит наповал, уже дотащив его до траншеи.

Если бы я только мог, то заорал бы на всю Россию: господа, дорогие мои соотечественники, коренные и менее, русские, евреи, грузины, татары, сколько вас ни есть, перестаньте грызться! На вас надвигается новый мир, в котором вам отведена участь ну пусть не рабов, но лузеров! Вы все окажетесь в моем положении — все, чем вы гордитесь, объявят смехотворным! Все хорошее, умное, благородное, будет считаться, есть только у хозяев нового мирового порядка, а вы должны у них только учиться, учиться и учиться, а сами вы ничего не стоите, и предки ваши были такое же дурачье. Но заорать нельзя. Мне Ленкины родичи прямо говорили: приехал нас учить! И правда, смешно, когда я, невозвращенец, призываю беречь Родину. Но она такая штука, что пока ее не потеряешь, не поймешь, что она такое. Я думал, Родина — это где лично тебя уважают. А оказалось, где уважают твоих предков. Понимаешь, Лева? Если даже вам самим будет хорошо, во что я не верю, все равно нашим предкам будет плохо.