Эйфельхайм: город-призрак - Майкл Флинн

— В послании к галатам, — сказал он, — апостол Павел говорит нам, что неважно, несем ли мы на себе видимые отметины, коль скоро становимся новыми людьми.

Молитва Иоахима резко оборвалась. Через мгновение монах поднялся с колен, осенил себя крестным знамением и обернулся:

— То ли это, о чем ты думаешь?

— В Галатии евреи, не принявшие Христа, упрекали тех, кто это сделал, поскольку галатские язычники, спасшиеся Словом Божьим, не следовали Закону Моисееву. А потому евреи-христиане побуждали галатов-христиан к обрезанию, надеясь этим внешним признаком успокоить своих обвинителей. Но галаты ужаснулись при мысли о том, что придется увечить собственные тела; и произошло большое смятение.

Иоахим сжал губы, и Дитрих подумал, что тот намерен сказать в ответ что-нибудь резкое; но, помедлив, Минорит поднялся и разгладил рясу:

— Я молился не об этом.

— О чем же тогда?

— За тебя.

— За меня?!

— Да. Думаю, ты добрый человек, но холодный. Ты скорее помыслишь о благом, чем сделаешь это, и находишь более приятным спорить об ангелах и игольном ушке, нежели вести жизнь в бедности, как истинно подобает спутнику Господа, — вот что бы ты узнал, если бы поразмыслил над подлинным смыслом послания Павла.

— Так, значит, ты воистину праведен в таком случае? — с некоторой горячностью спросил Дитрих.

— В людских сердцах не всегда таится то, что на устах, я познал это всем сердцем — ja, с самого детства! Многие гробы повапленные славят Иисуса устами своими[92] и распинают его своими руками и телом! Но в Новом мире Святой Дух поведет Нового человека к совершенствованию в любви и духе.

— Разумеется, — ответил Дитрих. — «Новый мир». Кто там должен был дать ему начало, Шарль Анжуйский или Педро Арагонский? Я позабыл.

Новый мир был предвещен еще одним Иоахимом — из Флоры.[93] Париж счел его мошенником и «дилетантом в вопросах грядущего», ибо его последователи предсказывали, что Новый мир начнется в 1260 году, затем в 1300-ом, как только политические ветра в королевстве Обеих Сицилий поменялись. Учение Иоахима Флорского о том, что св. Франциск — живое воплощение самого Христа, поразило Дитриха и как нечестивое, и как ущербное с точки зрения логики.

— «Но как тогда рожденный по плоти гнал рожденного по духу, так и ныне»,[94] — процитировал Иоахим. — О, у нас много врагов: папа, император, доминиканцы…

— Я полагаю, среди врагов достаточно числить папу с императором, и о доминиканцах можно забыть.

Иоахим надменно поднял голову:

— Смейся. Церковь этого мира, столь развращенная Петром с еврейскими фальсификациями, всегда преследовала чистую церковь духа. Но Петр падет, и возлюбленный Иоанн явится! Смерть бродит по земле; горят мученики! На смену мира отцов придет мир братьев! Папа уже низвергнут, а императоры правят лишь номинально!

— Осталось только разобраться с доминиканцами, — сказал сухо Дитрих.

Иоахим опустил руки:

— Слова подобно покрывалу застят твое понимание. Ты подчиняешь дух природе, а Самого Господа — разуму. Бог не сущее, но высшее сущее. Он всегда и повсюду, во временах и пространствах, которые мы не может постичь, иначе как заглянув внутрь себя. Он во всех вещах, поскольку в Нем все совершенство, за пределами всякого понимания. Но когда мы смотрим за пределы такого сотворенного совершенства, как «жизнь» и «мудрость», то все, что останется, и есть Бог.

— Что вовсе не кажется за пределами понимания и сводит Господа к простому residuum.[95] Ты проповедуешь учение Платона, слегка подогретое, словно вчерашняя овсяная каша.

Юноша помрачнел:

— Я грешный человек. Но когда молю о том, чтобы Господь предал забвению мои грехи, разве плохо, если поминаю и твои тоже?

Он склонился и поднял веточку орешника, которая выпала из корзины с травами Терезии. Оба расстались без единого слова.

Дитрих неизменно находил свои встречи с крэнками пугающими.

— Все дело в неподвижности их черт, — сказал он Манфреду. — Они не способны улыбаться или хмуриться, не говоря уже о более изощренных выражениях лица; не позволяют они себе и проявление чувств или жестов, и это придает им угрожающий вид. Они подобны ожившим статуям.

Последнее особенно пугало его с детства. Дитрих помнил, как сидел подле матери в кафедральном соборе Кельна, не сводя глаз со статуй в нишах, и помнил, как мерцающий свет свечей приводил их в движение. Он думал, что если будет смотреть на них слишком долго, то они рассердятся, сойдут со своих мест и придут за ним.

Дитрих понял, что говорит не сам «домовой», а — посредством него — Скребун и сообразил, что огромный кузнечик проделывает сложный трюк с говорящей головой — хотя коробка ли говорила, кузнечик ли — это все равно было чудом. Он рассказал обо всем Скребуну, который объяснил, что коробка запоминает слова как числа.

— Число может быть выражено словом, — ответил Дитрих. — У нас есть слово eins, чтобы обозначать число один. Но как слово может быть выражено числом? А… Вы имеете в виду шифр. Механики и имперские агенты прибегают к этому методу, чтобы хранить свои послания в секрете.

Скребун подался вперед:

— Вы обладаете этими знаниями?

— Знаки, которые мы используем для обозначения сущего и отношений, произвольны. Например, французы и итальянцы используют иные слова-знаки, чем мы; потому только цифровые обозначения не станут в принципе новыми. И все же, как «домовой»… А-а, я понимаю. Он представляет алгебру как некоего рода код. — Затем он объяснил, что такое алгебра и кто такие сарацины.

— Понятно, — сказал, наконец, Скребун. — Но в числах «домового» используются только два значения: ноль и один.

— Какой бедный выбор чисел! Но ведь часто требуется больше, чем одна из разновидностей.

Скребун поскрежетал руками.

— Послушай!.. Субстанция-которая-течет… Жидкость? Большое спасибо. Жидкость, которая приводит в действие говорящую голову, течет через неисчислимо мелкий мельничный лоток. Один велит «домовому» открыть шлюз, чтобы поток мог течь через отдельный лоток. Ноль приказывает оставить ворота закрытыми. — Существо быстро забарабанило по крышке стола, но Дитрих не был уверен в том, какое настроение это выражает. У человека это могло означать нетерпение или разочарование. Было ясно: Скребун пытался сообщить мысли, плохо соответствовавшие словарю, который предоставляла говорящая голова, так что Дитрих должен был извлекать значение из слов подобно тому, как нить вытягивают из шерсти.