Дот - Игорь Акимов

Тимофей показал знаками: вытащим мотоцикл из куста — и покатим руками.

Вытащить было непросто, но смогли. Кусты росли густо, мотоцикл приходилось протискивать. Вертикальные ветки старались не задевать: по колебанию их верхушек немцы сразу определили бы, где беглецы. Из четырех пулеметов, да почти в упор, пусть и вслепую… Такую картинку лучше не представлять.

На счастье, им вдруг открылась рытвина. Неглубокая и сырая, след ежегодного весеннего ручья. Возможно, в дождливое лето ручей функционировал весь сезон, но сейчас ручья не было, и только сырость выдавала, что он терпеливо живет где-то в почве, а может — и еще глубже. Рытвина тянулась параллельно дороге. Да куда б она ни тянулась — для безопасного отступления сгодился бы любой вариант, только вот незадача: ил на дне был вязким, а пограничники уже успели притомиться.

Залегли.

— Хорошо бы этого парня здесь оставить… — Тимофей кивнул на узбека. — Жаль только — нет лопаты…

— Нет! — отрубил Ромка.

Резко и категорично. С Тимофеем можно и иначе, но уж как получилось. Ромка уже знал, что не забудет этого маленького восточного человека до последней минуты своей жизни, и хотел, чтобы это была только память, просто добрая память, без сожаления, что не похоронил по-людски. Обуза? Конечно. Уменьшает их мобильность по меньшей мере вдвое? Ну и что!.. Ромка готов был упрямо защищать свою позицию, но никто не стал спорить. Тимофей только взглянул внимательно — и кивнул.

Немцы опять загалдели, затем все три мотоцикла заурчали и неспешно покатили прочь. Бронетранспортер остался.

Ромка послушал удаляющийся звук моторов — и повернулся к Тимофею.

— На Дурью балку держат. Хотят отрезать нас от нее. Наверняка имеют карту.

Тот взвод, который наступал от рощи, — вот кого они ждали, с запозданием понял Тимофей. Нельзя было надеяться, что они потопчутся, постреляют с дороги — и уйдут. Они знают, что мы где-то рядом, спешить им некуда; к тому же они озлобились — и есть за что. Взвод ударит из автоматов, прочешет орешник. Сопротивляться бесполезно: на первые же ответные выстрелы забросают гранатами.

— Пора и нам…

Склоны рытвины были крутыми, поэтому покатили мотоцикл по дну. Следов оставляли столько… а что поделаешь? Кусты лепились к склонам, свисали с верхнего края молодыми ветвями, но не мешали. Пограничники знали, что ищут: ведь где-то же эта канава вильнет в сторону дороги; там противоположный склон должен быть пологим. Так и оказалось. Сверкающая на солнце песочная осыпь обещала новое испытание, но они умудрились разогнать мотоцикл, и потом толкали, толкали его вверх изо всех сил… Наверху пришлось присесть на корточки, потому что здесь кусты отступили на несколько метров, а голоса подошедших немцев раздавались совсем рядом.

Залогин послушал.

— Разворачиваются в цепь.

— Покатили, покатили…

Едва двинулись — и тут же упали, потому что проснулся крупнокалиберный пулемет. Очередь была щедрой, веер — широким, и все же пули прошли стороной. Немцы понимали, что пограничники где-то здесь, прямо перед ними. Про рытвину они узнают через минуту, потом пойдут по следу…

Вдруг нестройно застучали автоматы, сразу в нескольких местах. Значит — цепь двинулась. Опять рядом была смерть: пули фыркали в листве, вырывались из кустов за спиной, и с каким-то падающим звуком исчезали впереди.

Тимофей свалился на колени. Сознание понукало его: толкай! — но руки были пустыми, и глаза то видели какой-то фрагмент — продырявленный пулями задник коляски, ветку, потную Ромкину спину, — то слепли. Собрав все силы, цепляясь за коляску, Тимофей приподнялся с колен, опять свалился…

— Забирайся в коляску, — сказал ему Ромка.

Мотоцикл заурчал еле слышно. Вот ведь может не шуметь, когда надо… Ромка едва касался ручки газа. Он не крутил ручку — он ласкал ее. Как собаку. Мотоциклу это нравилось.

Едва мотоцикл заурчал — автоматы притихли: немцы по звуку пытались определить, где пограничники. Сейчас они ударят по-настоящему!.. Но пока этого не случилось, Ромка решил вести мотоцикл аккуратно, маневрируя между кустами. Не спеши, не спеши…

Узбек был маленький, и при жизни, пожалуй, совсем не занимал места, но убитый он словно вырос, его тело стало громоздким и плотным, хотя погиб он всего несколько минут назад. Удержать это тело, за которое цеплялась каждая ветка, было непросто. Левой рукой Тимофей держал узбека за поясной ремень, правой отводил ветки. Вот очередная… Тимофей потянулся к ней — и рука схватила пустоту. Тимофей чувствовал, как эта ветка тормозит мотоцикл, сосредоточился, повторил попытку… Ветка была рядом, движением с нее сдирало листья, Тимофей к ней тянулся, тянулся, но она почему-то поплыла вверх, мир стал опрокидываться, все стало терять очертания, расплываться… Узбек… я должен удержать его… Тимофей загреб свободной рукой полу гимнастерки узбека, вцепился в нее, — и уже не чувствовал, как уткнулся в это тело лицом.

А рядом ныли, щелкали и рубили кусты автоматные пули. Ромка не знал, как быть. Надо бы выжать полный газ — и дай бог ноги, но самолюбие уперлось рогом. Вот не побегу!.. Пусть его отваге нет свидетелей (ведь немцы его не видят) — что с того? Он же не на публику отважен. Отвага — всегда — для собственной души. Он из самоуважения будет вести мотоцикл так, словно вокруг ничего не происходит…

— Да ты что — угробить нас хочешь? — захрипел сзади Залогин. Голос был срывающийся, сквозь задышку. — Гони!..

Ромка оглянулся на него, увидал залитое потом, перекошенное усилием лицо; затем взглянул на Тимофея, даже в беспамятстве не выпускавшего тела узбека. В мозгах вдруг посветлело, словно наваждение рассеялось. Подумал: и правда! — ведь из-за моей дури ребята могут погибнуть… погибнуть просто так, без толку… Ну и балда!

Ромка улыбнулся Залогину:

— Я боялся, что ты отстанешь!..

И дал полный газ.

Немецкая техника… Всего два слова: немецкая техника, — и дальше можно не продолжать, ничего пояснять не надо. Получив свободу, мотоцикл ломанулся через кусты не просто весело, а с куражом, словно он и не мотоцикл вовсе, а танкетка на гусеничном ходу. Мотоцикл смял куст, врезался в следующий, протиснулся, протиснулся, опять прыгнул вперед на очередной куст, как на жертву. Движок выл и грохотал так, что ни пуль, ни выстрелов не было слышно. Движок не жаловался; он показывал, какая в нем живет мощь, как он может и умеет. Ромке передался его азарт; сейчас он был не в претензии, что оказался на второй роли. От него требовалось совсем немного: во-первых, удержать руль, это понятно, а во-вторых — ювелирными коррекциями руля и ручки газа ассистировать мотоциклу. Да и Залогин помогал, как мог. Он успевал быть одновременно везде. Тянул мотоцикл на себя, пихал его, помогая визжащему от ярости, повисшему в воздухе заднему колесу зацепиться за землю или упереться в придавленные, гибкие ветви орешника, наконец, вырывал коляску из очередного зацепа. При этом он так таращил глаза и так орал, что можно было подумать, что он идет на побитие мирового рекорда. И Ромка орал — от азарта, от восторга, оттого, что все получалось, получалось, получалось! И так — в грохоте и оре — они вывалились на луг перед Дурьей балкой. Вывалились — и стали: уф! У Залогина уже не было сил, чтобы добраться до седла. Все еще упираясь в коляску, где был — там и сел на землю.

— Запалился?

Залогин кивнул и закрыл глаза.

Если бы немецкие мотоциклисты сразу поспешили, они б уже были неподалеку, может быть — прямо здесь бы и встретили — в упор из пулеметов. Но куда им было спешить? Война только началась; время — главная ценность на войне — пока еще только просыпалось. Когда еще оно материализуется, когда еще ляжет на весы! Когда еще гусеница преобразится в бабочку-судьбу!.. Короче говоря, мотоциклы были уже видны, но им оставалось одолеть еще добрых полкилометра. Сейчас они увидят беглецов…

Смерть все еще была рядом, все еще вслепую бросала свинцовые камушки. Но если бояться слепых пуль — лучше вовсе с печи не слезать. Ромка рад был бы дать передышку и мотоциклу, и Залогину, да опасался, как бы смерть не прозрела: солдаты вот-вот замелькают среди кустов, тогда — на виду — от них не спасешься.

Крутанул ручку газа.

Услыхав недовольный вскрик мотоцикла, Залогин открыл глаза; как-то неловко, упираясь в землю и цепляясь за мотоцикл, стал подниматься, но уже в следующее мгновение ему пришлось метнуться вперед, чтобы успеть на улетающее седло.

Ромка погнал вплотную к кустам. Его подкинуло раз, другой, третий… пришлось сбросить скорость, потому что луг, как бородавками, был заражен кочками. Всего два года нет хозяина, а земля уже тоскует. А может — напротив — лечится?.. По ним не стреляли. На прокаленном солнцем глинистом бугре Ромка остановился. Солдаты вышли из кустарника и теперь стекались в кучку. Их охота завершилась неудачей; день испорчен; но даже для отвода души никто не стрельнул по беглецам: далековато. Зато мотоциклы, ковыляя на кочках, прекращать погоню не собирались, терпеливо ползли следом.