Поющая в репейнике - Анастасия Машкова

Маня роняет голову в Алины колени. Плечи ее вздрагивают.

– Дд-ды, – с усилием тянет Аля.

И вдруг она обвисает на кресле, голова бессильно откидывается. Маня вскидывает голову и видит, что левая сторона Алиной шеи, щека и висок становятся бордово-лиловыми.

– Тосик, когда будет «скорая»? – в отчаянии кричит Маня.

– Сказали, машина едет. Но… пробки. Москва стоит.

Трофим подходит к креслу и тоже опускается на колени.

– Алюша, ты уж, пожалуйста, ты уж… не торопись… – голос его хрипит и срывается. Маня видит, как его дрожащая рука касается Алиной ладони. Маня накрывает их руки своей маленькой ладошкой, сжимает с силой, до боли.

В комнате становится тихо и пусто. Будто из свежего теплого воздуха, наполняющего дом, выкачали кислород. И жизнь в доме закончилась…

Маня вздрагивает от звонка в дверь.

– «Скорая»! – вскакивает она.

Трофим хочет сказать, что помощь опоздала, что все тщетно…

Но Маня уже вводит двух мужчин в синих робах. Один – маленький, молодой, несет большой оранжевый чемодан.

Тот, что повыше и постарше, – сухощавый, с колючим взглядом, подходит к Але, касается ее шеи, приоткрывает веко.

– Понятно. Смерть, скорее всего, от обширного инсульта.

– Как… смерть? Почему смерть? – негодующим шепотом произносит Маня, наступая на глупого, подлого, никчемного врача.

Тот поворачивается и тихо говорит про какой-то кубик фельдшеру, который раскрывает оранжевый сундук на журнальном столике. На нем все еще лежит газета со статьей об успешных женщинах.

– Присаживайтесь, – врач едва ли не толкает Маню на пустое кресло.

– Да не хочу я! Вы… Алю спасайте!

Врач протягивает руку к фельдшеру, и тот подает ему наполненный шприц и смоченную спиртом вату.

– Да оставьте вы мою руку! Да зачем мне! – не дается Маня.

К ней сзади подходит Трофим, с силой берет за плечи:

– Манюш, возьми себя в руки. Не нужно истерик при… ней.

Маня с ужасом смотрит на Трофима. Он строго качает головой. Его огромные, распахнутые глаза сосредоточенны и полны сочувствия.

«Все, все… Это так. Это не может быть иначе», – будто кто-то заводит пластинку в Маниной голове.

Она чувствует холодок около сгиба, у локтя, потом – легкий укол.

– Куда можно пройти, чтобы заполнить бумаги? Мне нужна точная картина происшедшего. Вы можете отвечать? – спрашивает врач у Трофима. – И милицию вызовите. Положено.

Трофим кивает и ведет врачей на кухню.

Маня, прижимая вату к руке, встает, подходит к Але.

Она сидит с закрытыми глазами. Спокойная, тихая, расслабленная, будто спящая. Только неестественное лиловое пятно на шее и лице заставляет верить в то, что сон этот страшен, непреодолим…

Маня вдруг кидается к книжной полке.

«Молитвы положено читать по усопшим. Но я ничего не знаю, не понимаю в этом. И молитвенник, был ли он у Али? Не видела никогда… Но она хотела слова! Она тянулась к книжкам. Что она хотела услышать? Быть может, ответ на какой-то мучительный, главный вопрос. Или послание для меня, бессердечной твари!»

Маня хватается то за один, то за другой корешок. Вынимает пару томов. За ними, в глубине, видит прозрачный файл с каким-то документом.

Маня вынимает бумагу… и понимает, что это дарственная на Алину квартиру. Вернее… Манину квартиру. Потому что Альбина Спиридоновна Седова подарила ее Марии Дмитриевне Голубцовой полгода назад. Маня еще раз читает документ и убирает файл обратно за книжки, как было.

«Ни за что. Нет. Позже я уничтожу эту бумагу. Никто об этом не узнает, и Трофим вступит в права как единственный наследник».

Мане кажется, что такого нечеловеческого напряжения она выдержать больше не сможет. После часового сидения врачей, которые терзают вопросами Трофима с пристрастием следователей, является милиционер. И снова – расспросы, протоколы. К тому же молодой страж порядка слегка подшофе. Маня вскрикивает, когда он, подойдя к креслу и посмотрев на Алю, изрекает:

– Ну да. Определенно пожилая женщина.

И кладет свою фуражку ей на колени, покачнувшись.

– Я сейчас же подниму все ваше начальство! Это… беспредел, мерзость! – взрывается Маня, тряся кулачками.

Трофим уводит ее из комнаты и просит заварить ему чай и пожарить яичницу.

– Делом меня занять хочешь? Думаешь, такой терапевтический прием? Не поможет, Тосик. Ничто не поможет. Я – убийца! Я никогда себе…

Она вдруг бросается на шею Трофима, давясь слезами.

– Ты слова-то что такие… гнилые говоришь? Аля бы тебя за них… не знаю даже, что и сделала.

Трофим неловко обхватывает Маню, поглаживает ее по плечам, но не прижимает. Стесняется. Или… презирает?

Голубцова отшатывается от него.

– Да, Трофим, я все сейчас сделаю, конечно. Иди к этому оборотню в погонах. А то он один там с ней, и это неправильно.

Трофим уходит, и тут начинается самое ужасное. Лихие агенты ритуальных услуг приступают к осаде квартиры покойной: звонки по телефону, в дверь, деловитые выкрики, уверения в том, что «это самый бюджетный вариант»… Маня, зажав трясущимися руками уши, вбегает в комнату, где все еще торчит пьяный мент, пытаясь что-то с трудом карябать на листе.

– Трофим, я не могу, не знаю, что отвечать?! Что мне делать?

Седов, выпроводив милиционера и отстранив Маню от телефона, все берет в свои руки.

Маня закрывается в комнате с теткой. Предметы тонут в сумерках. Голубцова поворачивает голову, смотрит на белеющую на подлокотнике кресла руку Али. С улицы доносится взрыв хлопушки и восторженный мальчишеский смех, крики, возня.

– Я, дай теперь я. Ты всегда так! Дай мне, говорю!

Раздается рев, топот, крики удаляются. Все стихает. Лишь кто-то негромко заводит мотор машины. Мягкое, ненавязчивое, вполне обыденное и потому хорошее урчание. Сродни кошачьему…

«Скоро приедет особая машина, и Алю увезут. Это так. Это не может быть иначе», – звучит сухой речитатив в Маниной голове.

– Алечка, родненькая, – шепчет Маня, вставая перед креслом тетки на колени. – Зачем ты так? Я ведь люблю тебя. Я всех вас люблю…

Дверь в комнату вдруг приоткрывается и показывается голова Тосика.

– Мань, тут тебя к телефону. Нет, не агенты… Это, кажется, Супин.

Маня медленно встает.

«Какой Супин? Зачем? Это ни к чему. Ошибка…» – думает она в смятении.

– Ну что, сказать, чтобы позже перезвонил на мобильный?

– Н-нет, я поговорю.

Маня оглядывается на Алю, «спящую» в кресле, и бредет в кухню.