Пробный шар - Вячеслав Рыбаков

Здесь ее остановили. Позавчера ночью двое туристов-автостоповцев из Уганды пытались взорвать мост, укрепив на одном из быков точечную мину. Терроризм, будь он неладен, нет-нет да и к нам что-то проскочит… Террористов взяли, конечно, но пока в органах споро разматывали это дело протащить "точку" через границу лжеугандийцы никак не могли, значит, они получили ее уже здесь, скорее всего, в каком-то из посольств, — мосты на всякий случай охраняли добровольцы из тех, кому не уснуть, если не исправлен вдруг обнаруженный непорядок. На тротуаре стояла рыжая туристическая палатка, из нее вкусно пахло кофе, два баса о чем-то приглушенно спорили внутри. Опершись рукой на гранитный парапет набережной, дежурил высокий худой мужчина в белых брюках и цветастой безрукавке навыпуск — на груди инфракрасный бинокль, на плече ротный лучемет Стечкина, больше похожий на мощное фоторужье, чем на оружие. Заметив Иру, он оттолкнулся от парапета и неспешно пошел ей навстречу. Ира заулыбалась."…Теперь представь — конвейер, двадцать семь операций в секунду, и так из часа в час!" — громко сказали в палатке. Дежурный подошел к Ире. У него было лицо старого путиловца из исторического фильма и пальцы пианиста или нейрохирурга. Он смущенно пригладил седые усы и спросил, по-хохляцки мягко выдыхая добродушное "г":

— Погоди, дочка. На ту сторону, что ли?

— Ага, — ответила Ира.

— Тогда уж покажи документы, пожалуйста, — явно стесняясь, попросил он. Ира покивала и полезла в сумочку. Косметичка, духи, ключи от квартиры, ключи от мотоцикла, расческа, томик Акутагавы — в метро читать, собственное стереофото в бесстыжем купальнике — на случай подарить, если какой-нибудь парень пристанет и понравится, затертый пятак, оставленный на память после того, как деньги исчезли из бытового обихода… Нету паспорта. Так, еще раз. Косметичка. Внутрь не влезет, но все же… Она раскрыла, оттуда посыпалось. И тут она вспомнила.

— Фу ты! — она даже засмеялась от облегчения. — Вот ворона! Я ж его на столе оставила!

— Артем! — донеслось из палатки. — Кофе будешь?

— Конечно, буду! Сейчас!.. На каком еще столе?

— Да на работе… в Кремле. Вы позвоните товарищу Сталину или секретарю, спросите: Ира Гольдбурт — есть такая? Вам приметы скажут или… Ой. Ну, я не знаю.

— Ты что говоришь, стрекоза? Шестой час! Там либо разошлись, либо спят давно.

— Ну да — спят… Я третью неделю там работаю, так и не поняла, когда они спят.

Артем сочувственно кивнул головой.

— И как тебе там?

Ира только вздохнула.

— Серьезно все — жуть. И страшно — как бы чего неправильно не сделать. Сегодня вот отчебучила — думала, сгорю! — Она опять вздохнула. Я люблю, когда все на ушах стоят. С детьми о-бо-жаю! Я ж в педвуз подавала, полбалла недобрала, представляете? Стенографию, дурында, выучила — конспекты писать… — Ира дернула плечом. — Правда, стенография-то как раз и пригодилась… Летом опять буду подавать, обязательно.

Артем улыбался.

— Ладно, дуй вперед. На том посту скажешь — Артем пропустил, дескать, я тебя знаю, с отцом твоим мы давние друзья. Отца твоего как зовут?

— А я детдомовская, — сказала Ира. — У меня отца нету, и мамы тоже.

У дежурного обвисли усы. Из палатки высунулась круглая голова и сварливо сообщила:

— Стынет, Артем!

— Погоди ты! Как же это, девочка… где же?

— Там, — нехотя произнесла Ира и резко захлопнула сумочку. — В богом избранной стране. Их долго не выпускали, не давали разрешения… а как пятидневная война началась, всех, кто в отказе сидел, сразу мобилизовали… Сирот потом Красный Крест развез в те страны, куда хотели уехать родители.

— О, господи, — сказал дежурный. — Ты что ж… совсем одна?

— Почему? — обиделась Ира. — У меня старший брат есть, кибернетик. Сейчас в подводники пошел. Я к нему каждое лето езжу, на лодке была. Знаете, как интересно?

— Знаю, — чуть хрипло сказал Артем и тихонько кашлянул, прочищая горло. Осторожно коснулся Ириного плеча. Ира мяукнула.

— Кофе хочешь? — беспомощно спросил дежурный.

— Нет, спасибо, Артем. Я бы пошла, а? Всю ночь черкала, то немцы, то англичане…

Артем кивнул, вынул из нагрудного кармана коробочек радиофона. Привычным движением сделал из трех пальцев какую-то "козу", небрежно ткнул в клавиатуру. Тускло блеснув, выскочила антенна, радиофон зашипел.

— Пал Семеныч? Привет! Слушай, я к тебе девочку пропускаю.

— Ну да? — спросил радиофон. — Зачем мне девочка?

— Хорошая девочка, только документ на работе оставила. Не гнать же ее обратно, сам посуди.

— Что-то девочка твоя заработалась, — с ехидцей сказал радиофон. Пропускай, ладно.

— Ну вот и хорошо. Пока.

— Стой, стой, Артем Григорьевич! Тут Вацлав все-таки звонил, кланялся тебе.

— Звонил? Почему не пришел-то?

— Интеграл какой-то доколачивал. Забыл, говорит, о времени.

— Понятно, — с какой-то уважительной завистью сказал Артем. Талантливый, чертяка…

Радиофон хмыкнул и проговорил:

— А кто сейчас не талантливый? Когда работа в радость…

— Все ж таки по-разному.

— Ну, знаешь, Артем Григорьевич, это как рост. У кого метр семьдесят, а у кого два пять. Но, в общем, к жизни все пригодны. А без роста совсем не бывает.

Артем засмеялся.

— Ты пропаганди-ист! Что-то я же тебе сказать еще хотел… Да! Тут опять приходил этот вчерашний чудик.

— Какой?

— Ну, помнишь: как пройти на улицу Кузнецкий мост? Мне нужен Выставочный зал Союза художников…

— И что сей художник хотел?

— Поговорить, я так понимаю. Бессонница у него, что ли?.. Какой же это, говорит, мост, если в час "пик" тут машин больше, нежели воды?

— Надо же, умный какой. А ты объяснил ему, что, например… ну, птица, даже если крылышки сложила и ходит по траве, все равно птица, а не мышь! Или вот социализм — что ты с ним ни делай…

— Пал Семеныч, прости, я перезвоню. Девочка тут просто засыпает.

— Да я ничего, — виновато пробормотала Ира, разлепляя глаза. — Веки только опустила.

— Вот я и вижу.

— Давай, — сказал радиофон. — Пусть гуляет и ничего плохого не думает. Связь кончаю.

— А я никогда ничего плохого не думаю, — заявила Ира. — С какой стати?

На миг встав на цыпочки, она чмокнула Артема в морщинистую щеку — тот даже крякнул от неожиданности, — а потом дунула через мост.

Она любила мосты за свободу и ветер. Город будто смахнули вдаль, на края, осталось лишь главное: небо и река. По реке тянуло просторной прохладой, чувствовалось: скоро рассветет. Разрывы облаков наливались алым соком, и по неподвижно лежащей глубоко внизу чистой воде медленно текли розовые зеркала. Было так весело нестись в утренней пустоте, что Ира вдруг загорланила с пиратской хрипотцой какую-то ерунду, звонко отбивая каблуками только что придуманный рвущийся ритм и время от времени перепрыгивая через лужи, которые оставил прошедший вечером теплый дождь.