Перелистывая годы - Анатолий Алексин

Стоять в очереди Федька не мог: это его унижало, ибо

97

сразу присваивало ему порядковый номер, и, безусловно, не первый.

Федька ринулся к кассе. Но я остановила его:

— Пойдем лучше в парк. Такая погода!..

— Ты действительно хочешь? — обрадовался он: тут уж не надо было стоять в очереди.

— Никогда больше не целуй меня во дворе, — вместо ответа предупредила я. — Маме это не нравится.

— А я разве…

— Под самыми окнами!

— Точно?

— А ты забыл?

— Тогда уж я имею полное право… — изготовился к прыжку Федька. — Раз было, значит, все! Тут уж цепная реакция…

Я повернула к дому, поскольку свои намерения Федька осуществлял любой ценой и на длинный срок не откладывал.

— Ты куда? Я пошутил… Это точно. Я пошутил.

Если люди, не привыкшие унижаться, должны это делать, их становится жаль. И все-таки я любила, когда Федька След, гроза дома, суетился возле меня: пусть все видят, какая я теперь полноценная!

Федька умолял пойти в парк, обещал даже, что не поцелует меня больше ни разу в жизни, чего я от него вовсе не требовала.

— Домой! — гордо сказала я. И повторила: — Только домой…

Но повторила уже растерянно, потому что в эту минуту с ужасом вспомнила о том, что оставила сочинение «Главный человек в моей жизни» на столе, хотя вполне могла бы сунуть его в ящик или в портфель. Что, если мама его прочтет?

Мама уже прочла.

— А кто я в твоей жизни? — не дожидаясь, пока я сниму пальто, голосом, который, будто с обрыва, вот-вот готов был сорваться в крик, спросила она. — Кто я? Не главный человек… Это бесспорно. Но все же какой?!

Я так и стояла в пальто. А она продолжала:

— Больше я не могу, Вера! Возникла несовместимость. Я предлагаю разъехаться… Это бесспорно.

— Нам с тобой?

— Нам?! Ты бы не возражала?

98

— А с кем же тогда? — искренне не поняла я.

— С той, которую ты… — Ее голос был на самом краю обрыва. — Которую ты, пренебрегая моими материнскими чувствами…

Всегда безупречно выдержанная, мама, потеряв власть над собой, зарыдала. Слезы часто плачущего человека не потрясают вас. А мамины слезы я видела впервые. И стала ее утешать.

Ни одно литературное сочинение, наверно, не произвело на маму такого сильного впечатления, как мое. Она до вечера не могла успокоиться.

Когда я была в ванной комнате, готовясь ко сну, пришла бабушка. Мама и ей не дала снять пальто. Голосом, который вернулся на край обрыва, не стремясь что-либо скрыть от меня, она стала говорить сбивчиво, как некогда говорила я:

— Вера написала… А я случайно прочла. «Главный человек в моей жизни»… Школьное сочинение. Все у них в классе посвятят его матерям. Это бесспорно! А она написала о вас… Если бы ваш сын в детстве… А? Нам надо разъехаться! Это бесспорно. Я не могу больше. Моя мама ведь не живет с нами… И не пытается отвоевать у меня мою дочь!

Я могла бы выйти в коридор и объяснить, что прежде, чем отвоевывать меня, маминой маме надо было бы отвоевать мое здоровье, мою жизнь, как это сделала бабушка. И что совершить это по телефону вряд ли бы удалось. Но мама опять зарыдала. И я притаилась, затихла.

— Мы с вами должны разъехаться. Это бесспорно, — сквозь слезы, но уже резко, исключая возражения, сказала мама. — Все сделаем по закону, по справедливости…

— Как же я без Верочки? — не поняла бабушка.

— А как же мы все… под одной крышей? Я напишу заявление. В суд! Там поймут, что надо спасти семью. Что практически разлучаются мать и дочь… Я напишу! Когда Верочка закончит учебный год… чтобы у нее не было нервного срыва.

Я и тут осталась в ванной комнате, не приняв всерьез угрозы насчет суда.

…В борьбе за существование порою не выбирают средств. Когда я перешла в десятый класс, мама, не боясь уже моего нервного срыва, выполнила свое обещание. Она написала о том, что мы с бабушкой должны разлучиться. Разъехаться…

99

И о разделе имущества «согласно действующим судебным законам».

— Поймите, я ничего лишнего не хочу! — продолжал доказывать мужчина, выдавленный из тюбика.

И тут я впервые услышала голос судьи.

— Судиться с матерью — самое лишнее на земле дело. А вы говорите: не надо лишнего… — произнесла она бесстрастным, не подлежащим обжалованию тоном.

«Нужен тот, кто нужен. Нужен, когда нужен… Нужен, пока нужен!» — мысленно повторяла я слова, которые, как врезавшиеся в память стихи, были все время у меня на уме.

Уйдя утром из дома, я оставила на кухонном столе письмо, а точнее, записку, адресованную маме и папе: «Я буду той частью имущества, которая по суду отойдет к бабушке».

— Тряпка… ничего не смог доказать. Тряпка! — твердила, обращаясь вглубь коридора, дебелая женщина.

Сзади кто-то дотронулся до меня. Я обернулась и увидела папу.

— Пойдем домой. Мы ничего не будем делать! Пойдем домой. Пойдем… — судорожно повторял он, оглядываясь, чтобы никто не услышал.

Бабушки дома не было.

— Где она? — тихо спросила я.

— Ничего не случилось, — ответил папа. — Она уехала в деревню. Вот видишь, на твоей бумажке внизу написано: «Уехала в деревню. Не волнуйтесь: ничего страшного».

— К тете Мане?

— Почему к тете Мане? Ее давно уже нет… Просто в деревню уехала. В свою родную деревню!

— К тете Мане? — повторила я. — К тому дубу?.. Окаменевшая на диване мама вскочила:

— К какому дубу? Тебе нельзя волноваться! Какой дуб?

— Она просто уехала… Ничего страшного! — заклинал папа. — Ничего страшного!

Он посмел успокаивать меня бабушкиными словами.

— Ничего страшного? Она к тете Мане уехала? К тете Мане? К тете Мане, да?! — кричала я, чувствуя, что земля, как это бывало прежде, уходит у меня из-под ног.

1978 г.

100

ПОЦЕЛУЙ НИКИТЫ СЕРГЕЕВИЧА

Из блокнота

Ни одного иностранного языка я за всю жизнь не осилил. Хотя окончил… индийский факультет Московского института востоковедения. Профессор урду и хинди обожал литературные и светские новости. На экзаменах, вытянув из меня, тогда уже литератора, все известные мне сведения о мастерах слова, об их общественной, личной, а то и интимной жизни, он в благодарность произносил: «Очень любопытно! Спасибо… Пятерка!» Так я завершил свое высшее образование.

А через много лет в Москву прибыл Джавахарлал Неру с дочерью Индирой Ганди (в ту пору министром информации и радиовещания). В честь высоких гостей устроили правительственный прием… Неожиданно вместе с именитыми и маститыми на тот прием пригласили меня, писателя еще молодого.