Несравненное право - Вера Камша

Дальние вершины все еще заливало уходящее солнце, но здесь, в заросшей лиственницами долине, ночь уже накрыла все синими мягкими крыльями. Кони неспешно шли по чуть припорошенной первым нестойким снегом золотистой хвое. Их мерная поступь укачивала, успокаивала, да и бежавшая впереди собака была совершенно спокойна. Роман с наслаждением отдался столь свойственному эльфам чувству отрешенного созерцания. Бурная жизнь внука великих властителей редко давала ему такую возможность, и он почти победил в себе столь свойственную бессмертным привычку наслаждаться тем, что все идет как заведено Творцом и ничего нельзя и не нужно менять.

Сейчас от либра ничего не зависело. Он должен был отвезти раненого домой, а там его ждет или бой, или мир. Вдруг ему все же удастся договориться с «ночным народом» о помощи или хотя бы о ненападении. В любом случае все решала встреча, и загадывать заранее не имело смысла. Он слишком мало знал об извечных врагах эльфов, чтобы пытаться что-то придумать.

Юный гоблин, которого Роман на свой страх и риск все же напоил притупляющим боль средством, дремал или делал вид, что дремлет. Длинные волосы юноши, прямые и черные, стянутые на затылке в конский хвост, лезли Рамиэрлю прямо в лицо, и тот со смешком отворачивался. Это было действительно смешно — эльф, таскающий на руках гоблина.

Деревья расступились, и кони, весело фыркнув — им нравилась сегодняшняя дорога, — вслед за псом-проводником перешли неглубокую речку. Собака бурно отряхнулась, оглянулась, негромко тявкнув, словно привлекая к себе внимание. Спящий вздрогнул, помотал головой, отгоняя сон, и, обернувшись к Рамиэрлю, что-то ему сказал. Слов, разумеется, было не понять, но по всему выходило, что они почти приехали. Правда, никаких следов деревни или хотя бы хутора видно не было. Не лаяли собаки, вековые лиственницы не знали топора, хотя… Хотя обладающий почти звериным чутьем Рамиэрль уловил запах дыма. Что ж, если здесь и живут гоблины, их не может быть много. А чем их меньше, тем проще договориться. Хотя тут вполне может быть застава, где обитают пять-шесть воинов. Что, впрочем, опять-таки неплохо. Если что, он оставит им мальчишку и ускачет. Дорога, хвала Великому Лебедю, это вполне позволяет.

Но ни бежать, ни драться не потребовалось. Молодой гоблин что-то еще сказал на своем гортанном языке, и собака затрусила вперед. Вскоре они перешли еще одну речку, вернее, большой ручей, и стали подниматься на гору. Тропинка петляла между почти облетевших кустов лещины и темного можжевельника, и Роман порадовался, что в такой темноте не промахнется только эльф. Гоблины же, даром что их величают Ночным Народом, ночью видели хуже Перворожденных, а значит, стрела ему не грозит.

Наконец кусты расступились, и путники оказались на небольшой поляне, посреди которой стоял огороженный частоколом дом. Ворота были не просто заперты, но заложены изнутри чем-то тяжелым. Пес сидел у них, виляя хвостом, но не лаял — видимо, подумал Роман, вблизи от дома ему велено не шуметь. Это было весьма странно, но опасности в себе, похоже, не таило.

Его невольный спутник между тем водил рукой по неструганому дереву, явно что-то выискивая. Наконец это ему удалось. Роман так и не успел заметить, что тот сделал, но в доме наконец зашевелились. Раздался звук открываемой двери и торопливое шарканье ног. Юноша кого-то окликнул, видно, узнал по походке. С той стороны раздался возглас, весьма напоминающий человеческое «ой-ей-ей!», и возня — лихорадочно вытаскивали запиравший ворота тяжеленный брус. Все это время мальчишка что-то торопливо рассказывал, прерываемый короткими возгласами своего невидимого соплеменника. Наконец ворота распахнулись, и Топаз с Перлой, брезгливо перебирая ногами в черных чулочках, вступили в логово Тьмы.

2228 год от В.И. Рассвет 5-го дня месяца Звездного Вихря. Босха, северо-западный край Пантаны

Астен с удовлетворением осмотрел небольшую уютную поляну, розовую от утренних лучей. Очень подходящее место для дневки. Высокие буки с серебристыми стволами казались колоннами, подпиравшими немыслимо чистое небо. Подлеска почти не было, но по краям поляна заросла кустами дикой розы, на которых все еще держались не склеванные птицами оранжевые плоды.

Мелькнула странная мысль — если бы ему предложили выбрать место для своей могилы, он выбрал бы именно эту буковую рощу на окраине Босхи. Мысль была странной потому, что Астен никогда еще столь страстно не упивался жизнью. Ему казалось, что за последние несколько месяцев он передумал и перечувствовал больше, чем за сотни лет безмятежного и бессмысленного существования в Убежище. Когда-то он сделал попытку уйти в большой мир, но не смог оторваться от Пантаны. Затем… Затем он подарил Тарре своего сына.

Эльфы считали этот его поступок кто безумием, кто героизмом, а он просто дал Рамиэрлю возможность самому сделать себя. Внешний мир, разноцветный, огромный и жестокий, всегда манил Астена, но ему не хватало решимости отказаться от изысканного покоя, с головой бросившись в неизвестность. И все равно он мучительно завидовал Рамиэрлю, в своих мыслях представляя совместные безумные эскапады с погонями, приключениями, открытиями. И только об одном он не думал — о любви. Поэт, написавший десятки посвященных Прекрасной Незнакомке сонетов, женатый на красивейшей женщине Убежища, он воспринимал прелести Нанниэли холодно и отстраненно, как совершенство статуи или букет вина. Когда она ушла от него, или, вернее, когда он позволил ей это сделать, его жизнь не стала ни беднее, ни, наоборот, счастливее. Свою возлюбленную из мира людей он давно забыл и именно поэтому посвятил ей огромное количество стихов, где скромная пантанская крестьяночка именовалась то утраченным аметистом, то унесенной ветром птицей… А вот лица ее он не мог вспомнить при всем желании, лишь наплывали какие-то смутные видения — расшитый трилистниками платок, из-под которого выбивается рыжая прядка, эльфийская сережка-колокольчик в маленьком ухе, страдальчески сведенные брови… Он забыл даже имя, потому что предпочитал называть ее на эльфийский лад — Кэриа.

А вот теперь, теперь его тянет к себе существо, отмеченное клеймом Белого Оленя. Астен сам не понимал, что его привлекло в Герике — скорее всего ее яростное стремление оставаться самой собой, не обольщаясь на свой счет и не боясь правды, какой бы она ни была. Эльфу даже было жаль, что тарскийка не оказалась могущественной волшебницей, она смогла бы распорядиться Силой лучше, чем кто бы то ни было. Во всяком случае, лучше, чем его дочь. Астен не сомневался, что Эанке — убийца. Убийца по своей глубинной сути. Он удивлялся лишь тому, что она так долго выжидала. Когда они уходили из Убежища, у него мелькнула мысль, что, будь он хоть на сотую долю таким, как герои старинных сказаний, он должен был уничтожить порожденное им зло. Он же трусливо бежал, оставив Эмзара расхлебывать заваренную Эанке кашу. И был счастлив тем, что Убежище осталось позади и, как ему думалось, навсегда.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});