Песнь ветра - Константин Гуляев

была установлена на крыше их дома. То есть, гажа не такая страшная штука? Ванька несмело подошел ближе, а Гришка, меж тем, уложил гажу под солнце и принялся дальше рыться в пластике.

– Документы… кошелек, деньги… старые, Кольке подарю… о! чип-карта! Эх, она явно запаролена… цепочка, какие-то финтифлюшки… о! солдатики… Черт.

Он откинул пластик со всем содержимым в сторону и сокрушенно вздохнул:

– Неграмотные мы, Ванек, документы нам без надобности… Ну что ты глазюками пилькаешь? Все еще боишься?

Ванек кивнул. Гришка хихикнул и потянулся за красной пластиной.

– Ну, давай попробуем…

Он снова потыкал в гажу, и та – или тот – засветился, заставив Ваньку вздрогнуть.

– Не надо, – проскулил тот. Но Гришка только ухмыльнулся:

– Спокуха, пехота. Не дрейфь.

– А что такое пехота?

– О, хосподи… смотри.

Еле слышно зазвучала веселая музыка и на экране появились движущиеся картинки. Сначала буквы, потом рычащий лохматый зверь в круге, а затем синий кот принялся гонятся за серым мышонком. Ванька изумленно открыл рот.

– Пакет явно детский, тут уйма всего и веселого, и умного. Читать научишься! Хочешь научиться?

– Хочу!

– Ну и молоток. Главное его никому не показывать. Усек?

Ванька снова кивнул. Гажа уже не казалась злой и страшной, мышонок был такой потешный, а брат держал гажу в руках и ничего худого с ним не приключалось. Воистину, все вокруг врали напропалую, а бабка – больше всех.

– Может отцу показать? – осмелился предложить Ванька, но брат скептически скривился:

– Не стоит. Не любит он их.

На том и порешили. Гришка забрал гажу с собой, прихватил монеты и другие непонятные штуки. Отцу не сказали ни слова.

За следующую неделю Ванька узнал больше, чем за всю предыдущую жизнь. Что такое деньги, книги, самолет, война, пехота. Увидел море, горы, пустыни, вулканы, города древних, машины, дроны и – просто невероятно – цветущие деревья. И гажей – гаджетов, как выяснилось, тоже увидел целую кучу. Телефоны, планшеты, ноуты, приставки, мониторы, роботы всех мастей пестрили в глазах. Просто ужас, каким он был глупым и дремучим неделю назад. Ванька учил буквы, цифры, раскрашивал картинки, собирал пазлы и играл в логические игрушки. Пахота постепенно становилась ничего не значащей унылой глупостью взрослых, настоящая жизнь начиналась ночью. Гришка диву давался, как быстро и жадно брат впитывает новые знания.

Пока, наконец, все не закончилось. Ванька осмелел до такой степени, что стал брать гаджет с собой под одеяло. И однажды его застукал отец, засидевшийся за столом заполночь. Кряхтя по-стариковски, он тер лоб и ругался вполголоса, перебирая ворох бересты с чьими-то каракулями. Ванька, кстати, совсем недавно узнал, что это за береста такая и откуда ее берут.

Увидев, что держит в руках сын, отче не рассердился, а напротив – просиял и будто гора свалилась с его плеч.

– Молодец, Ванька! – воскликнул батька, взял у него из рук еще не включенный гаджет и засунул под ножку стола. Затем покачал стол, и, заметив, что тот начал качаться в другую сторону, хорошенько, поднажал на нужный угол. Под ножкой хрустнуло, и стол перестал качаться.

Ванька проревел всю ночь, а наутро решил: раз гаджеты есть в барских школах, так значит он пойдет в такую школу, и нет на свете силы, способной ему помешать.

В это он уверовал непоколебимо.

Кружевница

Люди во все времена любили смотреть на звезды. Бесчисленные россыпи мерцающих искр, сплетающиеся в загадочные кружева или дробящиеся в бесконечные туманные шлейфы, всегда будоражили людскую фантазию. И повергали в трепет перед тем, что не объять скудным разумом.

У меня, да и у нас всех, кружевниц – наоборот.

Космос пуст и безжизненен: если и есть там далекий свет разума, то он нам не виден. Зато поверхность нашей планеты буйно искрится жизнью, мерцающей и суетящейся. Мы творим собственные созвездия, сплетая живую звездную карту из искр человеческих душ, или, правильней, судеб. Созвездия, или, как мы их называем, рисунки, выходят порой затейливые –  из невзрачного кометного хвоста они сплетаются в диковинные кружева и пылевые вихри, теряющиеся в бесконечности времен. Жаль только, люди об этом в большинстве своем не догадываются. Не догадываются, но есть такие, что и не смиряются – интуитивно, вероятно. Что ж, я привыкла.

Человек в синем комбинезоне и с объемным кейсом, несколько скособоченный в противоположную от ноши сторону, стоит перед железной дверью, я стою у него за спиной. В коридоре пахнет застарелой побелкой.

Нас впускает обозленный хозяин: какой-то там высокий начальник из бизнес-элиты, не терпящий непрофессионализма. Первым делом выговаривает гостю все, что думает о коммунальных службах, и с хмурой целеустремленностью провожает на кухню. Под раковиной небольшая лужа.

Роюсь в чемодане сантехника. Достаю гайку, секунду ее рассматриваю и кидаю обратно. Все, дело сделано: послезавтра моя гайка, закрученная в самом уязвимом месте системы, лопнет, и бедолаги-хозяева затопят весь дом с девятого по второй этаж.

Если люди не понимают намеков, приходится изъясняться более внятно. Хотя, в общем-то, хозяева ни при чем. Я тут прежде всего из-за их соседа с нижнего этажа: профессора, между прочим.

Мимоходом припомнилось самое начало кружева, еще на «живую нитку». Как много десятилетий назад этот их сосед снизу, детинушка-переросток, частенько пил со своими друзьями. Как-то к его матери пришла подружка – тогда я стояла за спиной у нее.

Нас впустили. Мы все прошли на кухню, и мать тогда горько качнула головой на стенку, из-за которой доносился нестройный пьяный хор. Мол, полюбуйся на тунеядца. Учиться не хочет, работать не хочет, все нервы уже вымотал, кто б его в чувство привел…

Мне не чужды человеческие эмоции, и я поймала тогда иронию момента – ведь за тем и пришла. Пройдя в комнату сыночка, я пристально посмотрела ему на поясницу. Через неделю у него на всю жизнь отнялись ноги, и большая часть друзей как-то ходить к нему перестала. Но мать его, кстати, выплакала гораздо больше слез, нежели он сам.

Ну, да дело прошлое.

Если бы в те далекие времена мать могла меня как-то учуять; сообразить, что не стоит зря трепать языком, уже обладая ценностью и прося большего…

Ничего бы это не изменило. Ну, разве что в следующий раз она стала бы думать, прежде чем высказывать пожелание, тем более в мой адрес. Дело не в ней, и не в ее словах. И даже не в сегодняшних хозяевах с их протечкой. И не во многих других сотнях случаев, когда я стою за спиной у очередного гостя. Это всего лишь одна цепочка кружева из мерцающих искр. Кружево неизбежности.