Тугова гора - Виктор Московкин

Одно удовольствие вспоминать Топорку тот свой первый счастливый день…

Солнце уже падало за лес, навевал прохладный ветерок, добавляя к шорохам лесных обитателей говор верхних ветвей деревьев.

Все было так спокойно, жизнь была так радостна, что не верилось в предстоящую битву, в то, что, может, уже скачет татарская конница и вскоре окрестности огласятся звоном мечей, стоном умирающих, плачем женщин, останутся на месте селений горклые пепелища.

Занесут кривую татарскую саблю и над головой То-порка. Молодой воин сжал рукоять меча, мускулы лица отвердели, и взгляд стал суров. Нет, не будет ордынцам легкой победы, Топорок сумеет постоять за себя, за отчий кров.

Нелегко давалась ему воинская выучка: не один шрам от тупого меча остался на плечах — Данила, обучавший его, был безжалостен; не одну горькую минуту пережил он из-за злых окриков строгого наставника. Но потом все чаще Данила, сам воин отменный, стал одобрять его: сравнялся Топорок выучкой и ловкостью со многими дружинниками.

Данилу Белозерца Топорок почитал за отца.

Тогда первый раз в жизни Семка-пастушок сел на коня в боевое седло и принял сраму. И от кого бы? От своего коня.

Это сейчас Разгар не шевельнется, приучен, косит умным глазом на хозяина. В луга бы ему теперь, на сочную траву, но раз хозяин здесь стоит замерев — и Разгар стоит; только уж когда злой паут доймет, хлестнет хвостом по мучителю и снова недвижим.

Топорок с конем на равных, он с ним беседует, делится сокровенным и не сомневается, что конь прекрасно его понимает, чаще одобряет, в чем-то не соглашается; зря говорят, животина только и есть что откликнется на ласку, как бы не так: конь может и рассердиться на хозяина и под настроение поозорничать над ним.

…Впервые неумелыми руками накладывал Семка-пастушок седло на упругую конскую спину. Когда затягивал подпруги, не заметил, как Разгар глубоко вдохнул в себя воздух, расширились его бока.

Семка вместе со всеми поехал к реке напоить коня. Зайдя в воду, Разгар, перед тем как пить, с шумом выдохнул, подпруги разом ослабли, седло мгновенно съехало под брюхо, а Семка оказался в реке. Не глубоко было, но и то наглотался воды, пока высвобождался из стремян. Ох, и потешались над ним дружинники! Но что больше всего поразило Семку; Разгар мотал головой, и в его глазах тоже был смех.

— Топором ушел на дно наш Семка, — гоготали дружинники.

— Что ржете? — прикрикнул на них Данила Белозерец. — Будто сами сразу стали, во всем умелыми.

Дружинники притихли, вспоминая; почитай, за каждым были оплошности в долгом и нелегком воинском учении. Не смеялись больше над Семкой, но прозвище — Топорок — прилипло.

А Данила, улучив время, когда остались наедине, допросил с пристрастием;

— Неужто плавать не можешь?

— Где мне было научиться плавать. Нешто в Высокове есть что, окромя пруда с лягушками.

— Какой же из тебя воин! На первой переправе утопнешь с конем вместе.

Семка стоял красный от стыда; ничего не возразишь, прав Данила.

— Учись! Через неделю чтоб переплывал Которосль, через две — Волгу. Проверю сам. Не освоишь — опять пойдешь к коровам в стадо.

И эту науку освоил Топорок: плавал он теперь без устали, мог долго сидеть под водой, высунув камышинку для дыхания.

Разгар вдруг тихо заржал: он первый услышал приближающийся топот коней и предупредил хозяина.

Топорок приник ухом к дороге — земля слабо отдавала толчками; шум шел со стороны города, не от соседней сторожи.

Воин отвязал коня и вспрыгнул в седло. Шагов пятьсот в обе стороны дорога просматривалась четко, дальше, сужаясь, пропадала, скрытая деревьями. Топорок настороженно всматривался, хотя и знал, что со сторону города, кроме своих, ждать было некого. И только когда десятка три всадников вырвались на чистое место, он отступил на обочину. Впереди скакали Данила Белозерец и Константин Всеволодович; алый княжеский плащ пламенел в закатном солнце.

Данила ни о чем его не спрашивал; и так понятно дозорный спокоен, ничего не произошло. Сдерживая коня, он обернулся и приказал;

— Дрок и Осой, останьтесь. Ты, Топорок, с нами.

Два дружинника спешились, им теперь быть в стороже. Отряд не мешкая поскакал дальше.

6

Миновали еще сторожу. И там Данила оставил двух дружинников. А дальше, за Заячьим холмом, ближе к Яму, наткнулись на завал. Громадные ели на высоте сажени были искусно подрублены и упали вершинами на дорогу в сторону Суздаля. Завал шел и по бокам дороги, но как далеко — не просматривалось из-за плотных зарослей.

Из укрытия высыпали вооруженные мужики, почтительно склонились перед князем. Константин, досадуя на непредвиденную задержку, недовольно разглядывал их.

— Что тут у вас происходит? Кто старшой?

Вперед выступил высокий, жилистый старик, вислые длинные усы и седая борода падали ему на грудь. Был он в чистой холщовой рубахе, новых лаптях; держал рогатину с древком толщиной в руку.

— Многих тебе лет, княже Константин Всеволодович, — приветствовал он, с достоинством поклонившись князю; в голосе его слышалось добросердечие и некоторая покровительственность, какая бывает у людей, много поживших, когда они обращаются к молодым по возрасту. — Старшой буду я, Окоренком зовусь. Не обессудь, княже, верхом тебе не пробраться. Повели воинам сойти с коней, проведу через засеку пешими.

— Нешто татар хотите сдержать засекой? — спросил князь с улыбкой; ему понравились опрятность старика, и его свободный разговор. — Засека-то зачем вам?

— Где уж сдержать, — степенно и тоже улыбаясь, ответил старик. — Само собой, заслонились, подержим немного нечестивых, пока семьи в лесу не ухоронятся. Вон тут за лесом, через овражек, сельцо наше.

Константин спешился, за ним последовали остальные. По узкой, еле заметной тропе Окоренок вел в поводу княжеского коня. Князь внимательно приглядывался — конному тут ходу не было: низко свисали толстые лапы елей, тропа петляла, надо было смотреть под ноги, чтобы не споткнуться о выступавшие корни неохватных деревьев.

— Чье же это сельцо?

— Твое, княже господине, — охотно откликнулся Окоренок. — Намедни еще было боярское, боярина Юрка Лазуты. А тут появился твой тиун, сказал: отписал ты сельцо себе. Здоровья тебе на многие лета, Константин Всеволодович, обрадовал ты нас. Намаялись мы с боярином, дыхнуть не давал.

— Что ж, теперь считаете — побора не будет? Чему обрадовались? — усмехнулся князь.

— Куда деться от побора, нешто мы не понимаем, — ответствовал мужик. — Да только суди сам: невыгодно тебе в немощи нас держать. Что возьмешь со слабого, нищего? Вот, к примеру, конь; ему на выпас, подкормиться хочется, а ты, допустим, гоняешь его без роздыху. Далеко ли на нем ускачешь, на таком-то? Боярин не понимал этого. Прости, княже, за грубое слово, давил он нас, как давят льняное семя; людишки наши, на земле-то своей сидя, с голоду мерли. Зачем все это?

— Неразумно это, — согласился князь.

— Вот о чем и говорю, — обрадовался мужик поддержке, — а он, боярин-то наш Лазута…

— Но ты-то, вижу, не очень пострадал от боярина, — резко прервал Константин: независимый тон мужика-говоруна стал раздражать его. — Глянь-ко, и телом крепок, и чисто одет. Что так жалобишься?

— Дак, княже господине, нешто я за себя толкую, — обиделся мужик, — А что меня касаемо, то нашего рода кость такая, недаром Окоренком прозываюсь. — Длинной своей рогатиной старик раздвинул ветви, и показался свет. — Прошли засеку, княже, — проговорил он.

По одному выбрались в чистое место; после лесной глухомани при виде голубого неба вздохнулось легче.

Окоренок, передавая повод князю, вдруг озабоченно сказал:

— А боярыня, по всему видать, не успеет. Нет, не успеет…

Константин удивленно смотрел на него, не понимая, о чем он.

— Боярыня Матрена велела известить, когда поедешь, — пояснил Окоренок. — Поклониться хлебом-солью хотела за твой справедливый суд. Сельцо-то ее рядом с нашим. Побежали за ней. Ан нет, теперь не успеет…

— Откуда ей знать, что я поеду? — Резко обернулся к Даниле Белозерцу, упрекнул — Тебя просили отобрать в сторожи дельных, ты кого послал?

— Отбирал, княже…

— Не серчай, государь, — вмешался Окоренок. — Дозоры твои появились на дороге. Как было не подумать— для чего они? И опять: проехать ли им? Так же через засеку продирались.

— Сними их со сторожи и отправь домой, — не слушая старика, сказал князь Белозерцу. — После решим, что с ними делать. Сколько их там?

— Трое. Люди надежные…

— Оно и видно — надежные, — презрительно отозвался Константин. — Не удивлюсь, коли молва до Суздаля прокатилась и конники Бурытая встречь попадутся.

Константин Всеволодович уже был на коне, когда из леса высыпали люди; два рослых парня волокли под руки запыхавшуюся боярыню Матрену, сзади, обливаясь потом, мужики тащили глиняные корчаги, корзины со снедью.