Записки капитана флота - Василий Головнин

Кроме дежурных чиновников, в известные часы нас посещавших, переводчик Кумаджеро и лекарь Того были при нас всякий день часов по шести и более. Оба они отбирали у нас русские слова и составляли лексиконы (для сего они приносили к нам всякую всячину и спрашивали, как что называется). Надобно сказать, что каждый занимался сим делом порознь: когда один был на нашей половине, другой в то же время находился у господина Хлебникова.

Лекарь был человек очень сведущий в географии, имел у себя весьма чисто гравированный японский глобус, снятый с какого-нибудь европейского, и разные рукописные картины японских владений, которые он нам иногда показывал и объяснял все, о чем мы его спрашивали, делая свои собственные замечания на известные ему места, о которых будет упомянуто впоследствии.

Но более всего японцы нас беспокоили просьбами своими написать им что-нибудь на веерах или на особенных листах бумаги; как чиновники, так и караульные наши солдаты беспрестанно нас этим занимали, а особливо последние. Но как они всегда просили нас учтивым образом и после не упускали благодарить с комплиментами, то мы им никогда не отказывали в их просьбах, почему некоторые из них, пользуясь нашим снисхождением, были так бессовестны, что приносили вдруг по 10 и 20 вееров, чтобы их исписать. Но сия скучная работа лежала более на господах Муре и Хлебникове, потому что они писали очень чисто и красиво. Первый из них для одного из наших караульных исписал более семидесяти листов бумаги, почему мы имели причину думать, что они нашим письмом торгуют, рассылая оное на продажу как вещь, достойную кабинетов редкостей[40]. Но скучнее всего нам было писать для чиновников, потому что они всегда хотели знать, что мы им написали, а получив от нас перевод, тотчас ходили к господину Хлебникову, чтобы и он перевел то же. Они сличали переводы и усматривали, правду ли мы говорим; а когда он что для них писал, то они к нам после приносили для проверки перевода. Таким образом однажды я причинил большой страх и хлопоты господину Хлебникову.

Один из чиновников просил меня в третий уже раз написать ему что-нибудь по-русски. Я в досаде написал следующее: «Если здесь будут когда-либо русские и пленные, но вооруженные, то они должны знать, что семерых из их соотечественников японцы захватили обманом и коварством, посадили в настоящую тюрьму и содержали как преступников без всякой причины. Несчастные сии просят земляков своих отомстить вероломному сему народу достойным образом». И подписал свой чин и имя, а когда японец спросил, что это такое, то я сказал ему: «Русская песня, береги ее до того, как в другой раз здесь будут русские, и покажи им». Он понес ее для перевода к господину Хлебникову, который не знал, что ему делать, но после попал на ту же мысль, что это очень мудреная песня и перевести оную трудно, так и отделался.

25 августа пришел к нам второй начальник Отахи-Коеки. Он прихаживал редко и всегда с чем-нибудь необыкновенным, с ним была большая свита. Остановясь в коридоре перед моей каморкой, велел он подле решетки постлать рогожки. Смотрю, что будет. Наконец велел что-то нести, и вдруг вижу я, что четыре или пять человек несут на плечах мой сундук, стоявший у меня в каюте на шлюпе, чемоданы господ Мура и Хлебникова и еще несколько узлов. При сем виде я ужаснулся, вообразив, что японцы не иначе могли получить наши вещи, как завладев шлюпом, или его разбило на их берегах, а вещи выкинуло. С большим усилием отвечал я прерывающимся голосом на их вопросы, кому из нас оные вещи принадлежат. Наконец они нам объявили, что шлюп наш перед отходом своим из Кунашира свез все сии вещи на берег и оставил. Тогда я совершенно успокоился; радость моя была чрезвычайна, ибо я полагал почти наверное, что наши товарищи благополучно достигнут своих берегов и участь наша доведена будет до сведения государя императора. После сего японцы, записав, что из присланных вещей принадлежало мне, пошли о том же спрашивать других моих товарищей. Посылки наши состояли в некотором нашем платье, белье и обуви, которые преемник мой по команде господин Рикорд за нужное почел нам прислать. Это впоследствии послужило для нас к большой пользе, хотя в сем случае японцы нам не дали ничего из присланных вещей.

Сей день памятен для меня по двум обстоятельствам: во-первых, по беспокойству, причиненному мне присланными вещами, а во-вторых, что за неимением бумаги, чернил или другого, чем бы мог я записывать случавшиеся с нами примечательные происшествия, вздумал я вести свой журнал узелками на нитках. Для каждого дня с прибытия нашего в Хакодаде завязывал я по узелку: если в какой день случалось какое-либо приятное для нас приключение, то ввязывал я белую нитку из манжет; для горестного же происшествия – черную шелковинку из шейного платка. А если случалось что-нибудь достойное примечания, но такое, которое ни обрадовать, ни опечалить нас не могло, то ввязывал я зеленую шелковинку из подкладки моего мундира. Таким образом, по временам перебирая узелки и приводя себе на память означенные ими происшествия, я не мог позабыть, когда что случилось с нами.

Между тем господину Муру сказали за тайну караульные наши, что нам недолго жить в Хакодаде, но мы им не верили, ибо имели многие признаки, что мы помещены здесь на немалое время. Во-первых, дали нам новые тяжелые на вате халаты, которые японцы для спанья вместо одеяла употребляют и редко берут с собою в дорогу; а во-вторых, около стены нашей тюрьмы в двух разных местах построили чрез несколько дней по прибытии нашем караульные дома и во внутреннем расположении сделали вновь некоторые перемены.

Поутру 28 августа повели нас во второй раз к градоначальнику точно таким же порядком и тем же путем, как и прежде. В замке посадили на прежнее место и во всем по-прежнему ввели в судебную залу. Число бывших там чиновников было то же, что и прежде, и так же они сидели, с той только разницей, что при входе нашем главного начальника тут не было, а вышел он из-за ширм минут десять спустя. Заняв свое место, вынул он из-за пазухи тетрадь, всю исписанную, и положил перед собой. Потом, назвав каждого из нас, смотря в тетрадь, по фамилии, велел переводчику сказать нам, что ответы наши на прежде сделанные вопросы были отправлены к матсмайскому губернатору[41], от которого теперь получено повеление исследовать наше дело самым подробным образом, и потому на вопросы, которые они нам станут делать, мы должны отвечать справедливо и обстоятельно, ничего не утаивая и не переменяя, что знаем. Ответ наш был, что мы не имеем никакой причины что-либо скрывать от японцев и потому, конечно, все, что они желают знать, объясним в истинном виде.