Рыжая помеха (СИ) - Зайцева Мария

И перспективы.

Оказывается, нихрена не радовали меня эти перспективы.

И вот странность: мозгом я прекрасно понимал, что, по сути, ничего не изменилось.

Света у нас — по-прежнему генеральская дочка. Я — по-прежнему не-пойми-кто с улицы. Не ровня ей ни в каком месте.

Но она меня пустила в свою жизнь, доверилась мне. Позволила быть первым в постели. Во многом, похоже, я первый у нее был.

Это доверие, эта искренность оказались самым важным, самым нужным для меня.

Первой жизненной необходимостью.

И вот теперь, когда все закончилось… А оно точно закончилось, я ее глаза помнил, ее слова в ушах до сих пор звучали.

Теперь мне стало паршиво. Больно. Пусто.

Как-то успел я за такой короткий срок влететь в Светочку-конфеточку по самые гланды. И что теперь делать, не представлял вообще.

Потому тупо нажирался и страдал.

А вечером, проснувшись с дикой головной болью и такой же дикой злобой на весь мир, я отчего-то решил, что так просто этого не оставлю.

Света мне, конечно, не поверит и к себе не пустит, чтоб услышать оправдания.

Которых не будет.

А вот разговор у нас — будет. Обязательно.

В конце концов, работа моя когда-нибудь завершится, и, судя по активности Васильича, скоро.

Тут же начнется другая, конечно же, но в любом случае я смогу ей хотя бы намекнуть…

Потом, между заданиями.

Ну женятся же как-то другие!

И жены их наверняка знают!

А Света — это не просто девочка с улицы. Она — дочь генерала. И должна все понять.

Какого хера я сдаюсь? Где, в конце концов, мои яйца?

Короче говоря, накрутить себя удалось очень даже неплохо, и потому у дверей Светочкиной квартиры я стоял вполне злой.

Вот только у нее опять было пусто.

Но ничего, я же говорил, что парень упорный?

Она сегодня была в универе. Значит, точно в городе. Надо просто выяснить, где.

Я врубаю телефон, и, игнорируя звонки Васильича, лезу в ее инсту.

О как! Мы в караоке! Тут же по хэштегам заведения нахожу ролик на ютуб. Слушаю вполне трагичный вой о женской суровой доле.

Светочка на видео не одна, а со знакомой Снежинкой, беленькой малышкой, с которой в прошлый раз вперлась в проблемы.

Малышка смотрит на нее с упреком и выглядит совершенно трезвой. Это радует, хотя, если белянка сейчас опять провернет фокус вызова джинна, то есть старшего братишки Светочки, то я ее, пожалуй, могу и не дождаться…

В инсте появляется сториз из такси. Девчонки едут по домам.

Ну и отлично. Ждем, значит.

Хорошая вещь — соцсети…

Светочка выходит из такси, теряя по пути сумку, ключи, телефон, все это последовательно подбирая.

Я стою и любуюсь на круглую попку в позе наклона.

Надо поговорить сначала… Надо.

Тут Света в очередной раз роняет ключи, поднимает и пытается открыть дверь. Матерится тихо сквозь зубы. Пьяненькая такая…

Ну… Или не надо говорить… Потом.

Вынимаю ключи из ее пальчиков, Света огладывается на меня, и я застываю. В глазах ее — боль. Такая сильная, что передается мне, усиливает мою.

Я уже не хочу говорить.

А Света, похоже, не хочет на меня смотреть. Потому что молча идет впереди, не думая останавливаться и не оборачивается больше.

Так мы и поднимаемся по лестнице.

Молча, в напряжении.

Возле квартиры я опять применяю навык открытия чужих дверей ключом, Света проходит в прихожую, я иду следом и закрываю замок.

Мы стоим в полной темноте, я вижу только овал ее лица, бледный и словно измученный.

И ее глаза — темными провалами.

Она смотрит на меня, словно ищет что-то в моем лице, ждет чего-то.

А я теряюсь. Весь мой запал, вся наглость куда-то теряются, уходят.

И сейчас, наверно, самое время говорить. Что-то объяснить, что-то пообещать… Просто потому, что надо. Успокоить, уговорить.

Нельзя, чтоб ей было так больно.

Нельзя.

Но, прежде чем я набираюсь храбрости, Света тянется ко мне, кладет холодную ладошку на щеку:

— Это в последний раз, — шепчет она настолько тихо, что я ее не слышу даже. Ощущаю. — В последний. Сейчас мы… И ты потом уйдешь. Пожалуйста. Пожалуйста.

А я, дурак такой, буквально немею от боли в ее голосе. Отчаяния и потери.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Она считает, что я преступник. Что я — наркоман или связан с наркотиками. Она никогда со мной не будет. Но просто так отпустить… Не может. И я не могу.

И не отпущу.

— Свет…

— Не надо. Пожалуйста. — Прохладные пальцы перемещаются на мои губы, накрывают. — Все, что ты скажешь… Я не хочу думать, правда это, или ложь, понимаешь? Не хочу опять думать… Не хочу переживать… Мне… Мне так больно… Я такая слабая. С тобой.

Я мягко прикусываю подушечки пальцев, и Свету пробивает дрожью.

— Вот видишь… — горько стонет она, — видишь…

Я молча беру ее руку за запястье, аккуратно отвожу от губ пальцы, привлекаю к себе. Приподнимаю за подбородок, внимательно смотрю в глаза, полные слез.

Черт… Не надо плакать, Конфеточка. Не стою я того.

Мягко целую в полураскрытые губы, и первое прикосновение отдается стоном. Словно струну тронули. Зазвенело всеми нервными окончаниями.

Света цепляется за мои плечи, словно тонет.

Или падает.

В пропасть.

Ничего, Светик, вместе упадем.

Вместе не страшно.

Вместе упадем

Макс мягко подхватывает меня, словно со дна пропасти подбрасывает вверх, к своим губам.

Смотрю в его черные в полутьме коридора глаза. Серьезные. Такие серьезные.

Макс, скажи, что все неправда.

Я ведь поверю.

Но он молчит, сжимает меня за талию, крепко-крепко. И целует опять. Уже не так, как до этого. Грубее, грязнее. Он словно хочет запретить мне разговаривать, словно хочет заменить наши разговоры… Поцелуем.

Я только всхлипываю обреченно сквозь слезы. Он не скажет. Не опровергнет. А, значит, подтвердит…

Мы целуемся, слезы текут по моим щекам, но остановиться невозможно. Внутри что-то расцветает, настолько большое, настолько объемное, что буквально затмевает собой все. Я его хочу. Сильно-сильно. Не могу осознать, насколько сильно.

Но это еще не все.

Не все.

Я его люблю.

Так глупо, так по-детски хочется, чтоб по моему одному слову все переменилось. И Макс стал тем, кем был в самом начале. Защитником моим. Ангелом-хранителем. Героем. Он им и остается, но… Но это — лишь одно из его лиц. Далеко не главное, как я теперь понимаю.

Светик-семицветик, называет он меня.

Семицветик из детской сказки, про девочку, бездарно потратившую шесть лепестков волшебного, исполняющего желания цветка.

И только седьмой она использовала для того, чтоб вылечить больного мальчика.

Я потратила весь свой ресурс. И не могу исправить своего мальчика. Не могу. Или…

Макс целует меня в шею, грубовато трется щетиной о кожу, оставляя красные следы, а я, пользуясь тем, что могу говорить, торопливо шепчу:

— Макс… Я помогу, я правда могу помочь, понимаешь? Могу! Ты только… Пожалуйста… Ты сам… Прекрати…

Он выдыхает мне в шею, медлит… И в этот момент становится настолько тихо, что я слышу стук его сердца. И считаю удары. И загадываю, по-детски, что, если будет пауза в десять ударов… То, значит, мое желание сбудется. И последний лепесток сработает.

Один, два, три, четыре…

А затем Макс крепче стискивает мою талию и шагает в комнату.

Я утыкаюсь лицом ему в плечо и плачу.

Не сработал мой седьмой лепесток. Бракованный оказался.

Макс опускает меня на кровать, нависает, отжавшись на руках, смотрит в зареванное, наверняка, ужасно некрасивое лицо.

— Свет… Я не могу тебе ничего сказать сейчас… Но все не так, как ты думаешь.

— А как? Скажи, пожалуйста… Я никому…

— Я знаю. Но не могу. Свет, ты просто поверь мне, пожалуйста. Все будет хорошо.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Он ждет от меня ответа, какого-то движения навстречу. И я глажу его по щетинистой щеке.

— Да. Все будет хорошо…