Бояться поздно - Идиатуллин Шамиль

Аля сразу, хоть и запоздало, поняла, что Тинатин не удалось выплакать эту горечь за годы и что сокровенные предметики красного цвета лучше не трогать, потому что они все такие. Хранилища счастливых воспоминаний были зеленоватыми, а золотистыми тонами обозначались вещи, которые помогли принять важное решение. Как светофор, сообразила Аля, стойте — ждите — идите. Отмахнулась от размышлений, какими игра увидела краеугольные камни ее, Али, фундамента, и сосредоточилась на исследовании зеленых чудес.

Вещи, отвечавшие за первое счастье, Аля исследовала с удовольствием: они были неожиданными, интересными и теплыми. В груди и за глазами от них становилось просторно и щекотно, и хотелось сидеть затылком к стене и растерянно улыбаться, мыча любимую когда-то мелодию, которая не вспоминалась с детства.

У Тинатин таким предметом был детский ксилофончик, на котором она научилась играть не шибко заурядную «Stille Nacht, heilige Nacht», и заставляла родителей, молодых и веселых, раз за разом вытанцовывать под нестройную мелодию, замирая в нелепых позах, когда Тинатин медлила с очередным ударом — потому что запуталась или отвлеклась на счастливый хохот.

— Такой у всех был, — сказала Тинатин, нахмурившись.

Ответ был ерундовым, у Али ксилофона точно не было, и у Алисы тоже, и вообще Аля видела такие только в кино и мемасиках про «настоящее детство», заполненных незнакомыми ей предметами. Говорить этого она не стала, наоборот, сжала губы и отвернулась, чтобы не сболтнуть про галстук, как в прошлый раз. Но Тинатин, похоже, сама его вспомнила. Она заморгала, хотела что-то сказать, показала рукой, что сейчас вернется, и ушла во двор, на ходу сунув ноги в ботинки и подхватив куртку с крючка. Аля подождала из чисто научного интереса пять минут, убедилась, что и на сей раз Тинатин не вернется, и пошла к Марку.

У Марка, вопреки ожиданиям, радостную сердцевину души занимала не пятая плойка или что-то в этом духе, а тоже музыкальный инструмент. Электрогитара — и миг ее обретения, сравнительно недавний, судя по всему. Родители вручали ее деньрожденным утром, когда решили, что Марк проснулся, и вдвинулись в комнату со здоровенным картонным футляром наперевес. Марк, конечно, проснулся давно и сидел в кровати, теребя кромку пододеяльника. Въехавший в комнату футляр вспыхнул в его глазах безумным салютом, который тут же будто стерла грязная тряпка. Картон украшала надпись Ibanez. Она, по мнению Али, значила что-то солидное и крутое, но Марка явно убила разочарованием. Он старательно изображал радость, разрезая скотч и раскрывая упаковку, чтобы уже искренне завопить сквозь новый фейерверк счастья: «Джексон!»

— Я об LTD мечтал, они для начинающих типа лучший инструмент делают, ну, по соотношению цена — качество. Намекнул папе, маме просто мозг вынес. Страшно боялся, что будет Ibanez. Он везде продавался и считался таким стандартом, качество норм, цена удобная, но знающий народ говорил: не брать, это для лохов. И такая коробка, и я, понял, весь на измене такой. А они Jackson купили. Это вышак, другая лига. Космос, блин.

Марк показал, как космически играет на «Джексоне» — ну или будет играть, когда научится.

Он и так, наверное, сделал бы примерно всё, что скажет Аля. Но выбор: или делаешь, или так и не вернешься к своему «Джексону» и не научишься играть, как показываешь, — упрощал процедуру.

У Алины центр любви приходился не на предмет, а на целый комплекс предметов, явлений, пространства и времени. Прядь коричневатой шерсти, сплетенная с высохшими травинками, перенесла Алю в летний дачный поселок, по песчаной дорожке которого она — вернее, Алина — медленно и торжественно катилась на детском велосипеде с установленной на руле проволочной квадратной корзиной. Из корзины квашней свисал огромный рыжий кот с брезгливо величественной мордой. Рядом с мордой был воткнут букетик полевых цветов и колосков, щекотавший нос и усы коту при каждом повороте колес. Кот не морщился и морду не убирал, показывая, что усугубить его разочарование миром невозможно.

— Корзину бабушка подарила, — неохотно сказала Алина. — Я в ней что только не возила: яблоки, ведерко из колодца, молоко от автолавки, грибы. А кот… Я собак люблю, коты мне как-то параллельно, я и не помню, если… — Она замолчала, пожевала губы и сказала другим голосом: — Надо же. Убедила. Что делаем?

— Идем к Кариму, — сказала Аля со вздохом.

Предмет счастья Карима Аля сперва приняла за пережившего авиакатастрофу пряничного человечка из «Шрека». Бежево-салатная фигурка выглядела неровно пропеченной, кривенькой и потрескавшейся. Это и был пряничный человечек, но в брутальной татарской версии — Камыр-батыр, сказочный Тесто-богатырь, которого половина татарских бабушек пекла внукам из остатков теста, пока внуки не вырастали, а бабушкам не надоедало.

Карим рос быстро, но бабушки у него не было с самого начала, и Камыр-батыра из теста, оставшегося от эчпочмаков, мама сделала всего разок. На пару с Каримом Камыр-батыр победил Зеленого Гоблина, Хозяина Огня, Соловья-разбойника и даже воспитательницу Зульфию Ахтямовну, окончил садик, школу, университет и училище волшебников, стал космическим десантником, спас Млечный Путь от скисания, а вот Вселенную спасти не успел, потому что развалился на третий день. Нового мама лепить отказалась наотрез, заявив, что тесто заведет только в выходные, что хлеб — это не игрушка и что, если Вселенная Карима не может обойтись без Камыр-батыра, пусть Карим сделает его сам.

И Карим сделал.

— Весь вечер возился, шесть или семь раз то муку подсыпал, то воду подливал, потом все сначала, — подтвердил Карим, мечтательно улыбаясь. — Земляничное варенье от волнения сожрал, пришлось из ревеня юзать, а я его тогда терпеть не мог. Вся кухня в муке, стол в тесте, я в слезах и соплях, мама тоже чуть не рыдает, говорит, давай уже помогу. А я такой: ни фига, сказала сам, значит, сам. И сделал.

— И он не рассыпался, а довел миссию спасения Вселенной до… как там — до триумфального торжества и с тех пор стоит на верхней полке между первым и вторым рядами книг.

Карим кивнул все с той же мечтательной улыбкой и спросил:

— Мама в чем была?

Аля, нахмурившись, вспомнила:

— Типа домашнего костюма что-то, желтое и с цыпленком на груди.

— М-дя, — сказал Карим, и улыбка его стала сочувственной. — Хреновастенько тебе пришлось, señlem[12]. Прошлое ты знаешь — считаем доказанным. Но это ведь не значит, что ты знаешь будущее, правильно?

4. Вы мне не верите?

— Типа мы тут нарисованные? — спросил Марк, упоенно разглядывая свои ладони и тут же — плечи и грудь товарищей.

Алина, оказавшаяся ближайшим товарищем, дотянулась до куртки, накинула ее и запахнулась поплотнее, на миг зависнув — явно для того, чтобы убедиться, что воспринимает плотность, вес и тепло одежды.

— Ну чем ты слушаешь? — простонала Аля. — Мы настоящие, просто по кругу…

— Погоди, — сказал Карим с бесящей рассудительностью, но хотя бы без улыбочки. — Откуда ты знаешь, что мы настоящие? Может, мы у тебя в воображении? Может, это только в твоем сознании действие бегает по кругу, а на самом деле мы сидим дома. Ну или валяемся холодненькие в той куче, о которой ты говорила.

— Разве я говорила? — Аля напряглась.

Карим вздохнул и осмотрел остальных.

Алиса обняла Алю и начала:

— Ох, Аль, ты чего-то совсем потекла…

— Совсем — не совсем, зато всё знает, — сухо заметила Тинатин, по-прежнему вглядываясь в Алю, будто пыталась вычленить если не пиксели, то скрытое под кожей объяснение.

— И поэтому мы должны сразу довериться? — уточнила Алина.

— А не должны, да? — спросила Аля. — То есть знание — это и не сила и ни разу не повод для доверия?

— А ты правда не понимаешь, чем еще можно объяснить, что ты всё про всех знаешь?

— Объясни, — попросила Аля, пытаясь не кипеть. Она правда не понимала.