1661 - Ив Жего

— Карты, карты… надо посмотреть, что говорят карты! — обронил он, внезапно выйдя ил полузабытья и потребовав, чтобы его перенесли обратно в покои.

В спальне его дожидались врачи. Страдая от острого нефрита, отягченного отеком легких, кардинал угасал с каждым днем, чему, несомненно, способствовало лечение, назначаемое медиками.

— Клизмы, кровопускания и слабительное, — объявил первый врач.

— А кроме того, рвотное вино, — добавил второй, указывая пальцем на графин с жидкостью, приготовленной на основе сурьмы и виннокислого калия.

Приход Анны Австрийской положил конец ученым спорам вокруг способов лечения важного пациента. Медики с почтением вышли из комнаты. Мазарини облегченно вздохнул и улыбнулся, радуясь избавлению от этих кровососов и появлению женщины, подарившей ему в жизни столько счастья.

— Джулио, мне докладывают, что вы поступаете крайне опрометчиво. Зачем вам понадобилось выходить утром в сад?

Старик смотрел в лицо матери короля и улыбался. Он любовался ее чертами, так хорошо ему знакомыми, и окунался в глубину ее нежных глаз. Молчание длилось довольно долго.

— Я диктовал завещание. Знайте, государыня, я решил отказать все мое состояние королю Франции, — наконец проговорил он ослабевшим голосом. — Прежде чем предстать перед Богом, я подумал, что будет справедливо вернуть короне богатства, нажитые, увы, далеко не всегда праведным путем!

— Дорогой Джулио, этот жест делает вам честь, и я усматриваю в нем лишнее доказательство вашей неустанной, воистину отеческой заботы о моем сыне, — сказала королева-мать, у которой глаза затуманились от слез. — Но вы прекрасно знаете, король Франции не сможет принять ваш дар, — всхлипнув, продолжала она.

Решив, что такими словами она может обидеть кардинала, королева тут же добавила:

— Наследие ваше великолепно. Вы сокрушили Фронду, восстановили порядок во всех наших провинциях и вернули нам мир с Испанией. А после столь удачно заключенного брака между Луи и Марией-Терезой вы открыли новую, мирную эпоху для французского королевства. На столь благодатной почве наш дорогой мальчик сможет проявить в будущем все свои таланты и приумножить ваши достижения и знания, почерпнутые от вас, его крестного. Если, как вы сами предрекали не раз, «он пойдет дальше других», это будет означать, что король и в самом деле достойный ваш наследник.

— Что ж, если Луи отказывается от моего наследства, тем лучше, — загадочным тоном ответил кардинал.

Старик явно устал. Королева-мать решила уйти, чтобы он мог отдохнуть. Выйдя из спальни, она столкнулась с астрологом — тот пришел читать карты по просьбе первого министра. Эта встреча и последние, по меньшей мере странные слова Джулио Мазарини возбудили у нее подозрение: уж не лишился ли первый министр здравомыслия из-за болезни?

25

Церковь Сен-Рош — суббота 5 марта, пять часов вечера

В церкви Сен-Рош, столь милой сердцу Людовика XIV, заложившего в 1653 году первый ее камень, было не протолкнуться. Весь Париж молился во спасение кардинала, который медленно угасал в Венсене. Случай действительно чрезвычайный, поскольку до сих пор правом возносить такие искупительные молитвы обладали только отпрыски королевской крови. Но все понимали, что таким образом король желал воздать долг высочайшего уважения своему крестному.

В Венсене череда просителей у постели первого министра росла с каждым часом, и все на что-то рассчитывали: одни надеялись получить последнее благословение его высокопреосвященства, другие — оказаться хоть как-то упомянутыми в его завещании. Между тем столичный люд внимал слову святых отцов. Парижане, конечно, не очень жаловали Мазарини: он был иноземцем, да и источники его состояния казались всем по меньшей мере сомнительными. И все же французы признавали, что кардинал внес весомый вклад в дело объединения их страны, и не забыли, что во многом благодаря ему был заключен мир между Францией и Испанией.

Поражаясь всеобщему порыву благоговения и печали, Габриель присоединился к толпе молившихся в церкви Сен-Рош. Он был рад тому, что в тишине храма нашел укромный уголок и мог спокойно поразмыслить над волновавшей его тайной: как на попавшие к нему бумаги попала подпись его отца. Несколько часов назад к нему домой наведалась прачка и предупредила о своих подозрениях: она заметила, что возле его дома с утра до ночи крутятся какие-то странные люди. От ее слов Габриелю стало не по себе. Припрятав получше бумаги, он решил пойти проветриться. «Не могу сидеть дома сложа руки и ждать, когда эти злодеи устроят какую-нибудь гадость», — буркнул он про себя.

Под звуки гимнов, разносившихся под сводами церкви, комедиант уже забыл о юной милой прачке, к которой был не совсем равнодушен: он думал только о документах из папки гранатового цвета. Подпись отца казалась ему бесценным связующим звеном между этими бумагами и прошлым, тайну которого он хотел открыть. Габриель почти не знал отца: по словам матушки, тот умер по пути в Лондон, куда отправился продавать вино со своих туреньских виноградников. Габриелю тогда было пять лет, и у него сохранились лишь отрывочные воспоминания об этом человеке, которого ему так не хватало в детстве и юности. Потому-то Габриель и решил сберечь найденные бумаги во что бы то ни стало, даже ценой собственной жизни. Габриель как никогда был полон решимости проникнуть в эту тайну и выяснить, какое отношение имел к ней его отец, тем более что ею интересовалось столько людей.

«Надо найти способ прочесть бумаги. Знаток шифров, вот кто мне нужен», — решил юноша. Напрасно он ломал себе голову, где отыскать такого, — на примете не было никого. «Разве что…» — подумал он, выходя из церкви по окончании службы.

На паперти Габриель оказался в гуще толпы, и ему пришлось изрядно поработать локтями, чтобы протиснуться к ступеням лестницы. Не успел он спуститься на улицу, как его схватила за плечо чья-то крепкая рука. Обернувшись, юноша увидел человека с повязкой на голове. Габриель узнал его: это был один из налетчиков, которому он в театре расквасил нос, защищая старика сторожа. Юноше удалось избавиться от мертвой хватки, и он пустился наутек. Судя по топоту, раздававшемуся за спиной, преследователей было по меньшей мере двое. Припустив изо всей силы, на какую только был способен, Габриель сумел проскользнуть сквозь ряды торговцев молоком, песком, ветошью и всякой всячиной, заполонивших узкие парижские улочки.

«Куда теперь? — спрашивал он себя, петляя по улицам. — Только не домой, полиция наверняка уже там! Луиза… скорее к Луизе. По крайней мере, у нее мне нечего опасаться».