Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл - Михаил Казовский

- Ой, про что ты толкуешь, батюшка, мой свет, я не ведаю. Мы ж от чистого сердца преданы тебе. Ничего дурно го в мыслях и не держим… Он слегка смутился:

- Будет, не скули. Лучше-ка поведай, как живёте-можете?

- Да живём по-старому. Жаловаться грех, а и хвастаться особливо нечем. Слава Богу, что в здравии.

- Это верно. Девочки, поди, взрослые совсем?

- Взрослые, вестимо. Днями справили ужо семнадцатую весну.

- Охо-хо, семнадцатую! Годы так бегут, просто не угнаться… Настя хороша?

- Точно зорька ясная.

- Женихов-то нет?

- Да откуда ж взяться, коли мы сидим взаперти, в монастырских стенах сутки напролёт? А из мужеского рода видим токмо Брыкуна-водовоза!

- Понимаю, да. Ну, ступай, Арепа. Насте передай, что подумаю над ея челобитной. Может, и приму.

Ярослав как чувствовал: надо было дома остаться и послать в поход одного Ивачича. Ольга отговаривала его: не ходи, уймись, тысяцкий управится без тебя; после Рождества и Крещения перенёс лихоманку - вдруг опять застудишься? И детей-погодок не хотелось бросать - младшей скоро семь, а Володьке девять. Осмомысл подолгу с ними возился - обучал грамоте и счету, заставлял пересказывать гимны, сочинённые великим певцом прошлого - Бояном и передававшиеся изустно, а порою просто играл - в чижика и куклы. Отпрыски души в нём не чаяли.

Но внутри неотвязно билось: «Василёв, Василёв, Василёв…» И решимость не вспоминать, и желание навестить, вновь увидеть. Он, вполне возможно, справился бы с собой, никуда бы не ездил, если б не донесения с южных рубежей княжества: шайки бродников во главе с Иваном захватили Понизье, рыбаков и купцов обирают до нитки, похищают девушек, умыкают живность; и когда Кснятин Серославич обратился с вопросом, кто из воевод сможет навести там порядок, князь ответил: «Я». - «Сам пойдёшь?» - удивился печатник. «Да». - «Но ведь ты заверил Мстислава Волынского, что прибудешь к нему под Мунарев - сообща прогонять обнаглевших берендеев?» - «Нет, сначала Берладник». У боярина подскочили усы от улыбки: «Не причиной ли тому пава, что заключена в Василёве? Говорят, она тебе по сердцу пришлась?» Покраснев, Ярослав бросился на него с кулаками: «Сплетник! Пустомеля! Как ты смеешь, тля? Я тебя ужо взгрею!» - чем себя выдал окончательно.

А теперь, после разговора с Арепой, продолжал гадать: встретиться, не встретиться? Если встретиться, как себя вести? Вон уже болтают чего: записали Настю в его наложницы. Даже до отца Александра дошло. Он спросил на исповеди, накануне похода: «Обо всех ли грехах ты поведал мне, сыне?» - «Обо всех, владыка, от тебя не смог бы таиться ни в чём, даже в самом крохотном». - «А не в крохотном, а вполне приметном?» - «В чём же, отче?» - «Грех прелюбодейства не лежит на тебе? Люди бают…» - «Нет, клянусь, точно перед Господом: чист, невинен - телом и душой». - «Не грешишь ли в воображении? Ибо восхотеть чужую жену запрещал Создатель даже в помыслах своих». - «В помыслах грешил, - повинился князь. - Но давно отверг сии искушения. Всё забыто». Духовник усомнился: «Поостерегись, укроти лукавство. Мне солгать нетрудно. Но своей душе? Но Ему, который всё видит? Оправдаться сможешь ли в свой смертный час? » - «Я не знаю, отче…»

И теперь, в доме Василевского воеводы, совершенно потерял голову. Находиться от Настеньки на соседней улице и не сметь увидеть, выслушать её просьбу, просто угостить сладким пряником? Что он за властитель, раз всего боится - слухов, пересудов, смешков? Ярослав уж и в мыслях греха не держит - посему при встрече не приблизится к девушке совсем. Шага к ней не сделает. Будет говорить вежливо, но холодно. Как и подобает правителю. Ведь она не стала бы снаряжать Арепу по пустячному поводу! Долг его - принять, разобраться, оказать поддержку, позаботиться о благе подданной своей. Что же здесь Дурного? Это богоугодное дело…

И не мог решиться. Потому что знал, чем всё может кончиться.

И уже накануне выступления войск дальше - по течению Днестра ниже, к городу Ушице, осаждённому силами Берладника, Осмомысл не выдержал, кликнул паренька на Посылках, распорядился привести к нему из монастыря Покрова Богородицы их послушницу Анастасию… А когда уже отослал, чуть не передумал, не вернул с полдороги, и опять передумал - не вернул… Ждал, молился:

- Господи, прости! Обещаю Тебе: я ея не трону. Я люблю жену. Пусть у Ольги непокорный нрав и лицом не больно красна, телом не заманчива, но куда ж деваться? Я поклялся у алтаря ей не изменять. И детей люблю, а особенно - Фросю. Лапушку мою. Заиньку, цветочек. И Володьку тож, хоть он и шалун. Мне семьи иной вовсе и не надобно. Я любуюсь Настенькой просто со стороны - как красивой птичкой, как хорошей песней… Разве это грех? - И ведь понимал, что кривит душой, что его чувства глубже, шире, непонятней, и не мог их унять, и крестился, и причитал.

Даже вспомнил о давешних словах Владимирки, сказанных ему как-то на охоте: «Ты пока плохо представляешь, какова она - истинная любовь». Неужели он теперь представляет? Эти муки - и есть любовь?

Доложили о приходе Настасьи. Он уселся в деревянное кресло, волосы поправил на лбу, пододвинул ниже обруч-диадему. Проглотил комок, вставший в горле. И велел негромко:

- Пусть она войдёт.

В тёмных очертаниях возникшей фигуры Ярослав узнал свою ненаглядную. Вынул изумруд из мешочка, приложил к глазам. Пальцы у него чуть заметно тряслись.

Сердце затрепетало пеночкой в силке: «Господи Иисусе, как она прелестна! Сё Твоё творение, Вседержитель! Я, Твой раб, недостоин обладать сим».

Настя поклонилась, начала что-то говорить о записке-бересте, принесённой Арепой, извинялась за беспокойство. Он её прервал:

- О делах потом. Сядь, не трепещи. Хочешь ли вина? Девушка смешалась:

- Мы его не пьём, только причащаемся…

- Ты уже большая. И тебе позволено всё, коли это в меру. Я, пожалуй, выпил бы с тобою немного. Или не согласна?

- Воля твоя священна, княже.

- Ах, не говори столь витиевато. Ты да я - давние друзья. Вот и потолкуем по-дружески.

Вызванный слуга не спеша наполнил их кубки. Ароматное крепкое вино чуть кружило голову, помогало подавлять непонятную внутреннюю дрожь. Внучка Чарга сделала глоток боязливо, но потом расслабилась, даже улыбнулась.

- Ну, поведай о своей Янке, - разрешил правитель.

- Просит дозволения вместе с ополчением двинуться на юг.

- Те-те-те! Это для чего же?

- Воевать с отцом. Хочет отмстить за кончину матушки своей.

Ярослав скривился:

- Снова те же глупости! Нет, сие немыслимо. Женщины не ходят на брань.

- Но ея дома не удержишь. Собиралась сбежать, чтоб добраться до тятеньки и его зарезать.

Князь перекрестился, встал из-за стола и прошёлся, заложив руки за спину, взад-вперёд по горнице. Посмотрел задумчиво:

- Значит, говоришь, что полна решимости отомстить?

- Ни о чём другом больше не мечтает.

- Хм, занятно… Может пригодиться… - Из кувшинчика он подлил вина в кубки. - Так и быть, я ея беру. Выпьем за удачу похода и чтоб Янка возвратилась назад без единой царапины!

- Грех за сё не выпить. - Сделала ещё несколько глотков.

- Нет, до дна, до дна! - настоял владыка.

- Не могу больше, княже. У меня и так уже мысли вперемешку. ..

- Коль подруге ты желаешь добра, то нельзя оставлять ни малейшей капли. Есть такое поверье.

Девушка с трудом подчинилась. Неуверенной рукой отняла кубок от лица, понесла к столу и, поставив на край, уронила на пол. Захотела поднять и едва сама не упала. Осмомысл её подхватил, обнял, заглянул в беспомощные глаза. Пылко произнёс:

- Любишь ли меня?

- Больше, чем люблю. Ты моё светило…

- Станешь ли моею?

- Я почту за высшее благо.

- А не станешь ли раскаиваться потом?

- За мгновение любви твоей предпочту гореть в огненной геенне!..

Он шагнул к дверям и замкнул щеколду. А затем, вернувшись, опрокинул девушку на стол и с такой страстью овладел, что она, вскрикнув, удивилась: неужели это наяву с нею происходит? - и волна сладострастных спазм пробежала вдоль её позвоночника, замутила голову. Настя, изгибаясь, ощущая испарину, что-то зашептала невразумительно, закатила глаза и на пике судорог потеряла сознание. Но потом довольно быстро очнулась.

Князь стоял над нею, хлопал по щекам и смотрел встревоженно. Облегчённо проговорил:

- Слава тебе, господи, задышала! - И, прикрыв её наготу, быстро навёл порядок в собственной одежде.

Внучка Чарга села и схватилась пальцами за виски, так как всё ещё не могла избавиться от недавнего опьянения. Ярослав помог ей спрыгнуть со столешницы, притянул к себе, звонко поцеловал в губы. Улыбнувшись, заметил:

- Душенька, голубушка, ненагляда! Ты моя навек!

- Я твоя навек, - повторила Настя, вроде находясь в сладком полусне.