Однажды в мае - Ян Дрда

А танк уже в тридцати метрах от баррикады…

Пожилой человек, сгорбившийся в центре баррикады, поднимает фауст-патрон. Пепику видна лишь правая половина спины, правая нога, упирающаяся в балку. Сейчас он выстрелит? Но тут стрелок дергается всем телом, откладывает фауст-патрон на мостовую и бросается в паническое бегство. Осечка? Не сумел нажать спуск? Кто знает… А танк в двадцати метрах, он уже виден в мельчайших подробностях, словно Пепик стоит совсем рядом с ним. Башенный пулемет изрыгает огонь, из-под левой гусеницы сыплются искры, когда сталь скользит по трамвайным рельсам.

Пепик остался один на один со своим ужасом и своей ненавистью. Судорога, сжимавшая горло, ослабла, и он вдруг слышит свой вопль:

— Вонючки! Вонючки!

Страх, только что сковывавший все тело, исчез. Руки послушны, глаза не закрываются в ужасе. Сейчас он совершит то, ради чего пришел сюда. Теперь ему не помешает страх. Он еще глубже забирается в щель между урнами, приподымает фаустпатрон, прицеливается…

Как раз в это мгновение, теряя последние силы, Гошек подбегает к Пепику. Он падает на мостовую, но тут же приподнимается на локтях рядом с Пепиком, который ничего не замечает, кроме лязгающего танка перед собой.

— Пли! Пли, чертов сын!

Голос отца! Пепик слышит его словно во сне. Не может быть! Разве может отец с другого берега кричать громче пулемета? И все-таки это голос отца! Всем своим существом Пепик чувствует, что приказ исходит именно от него. Так! Сейчас!

Он изо всех сил полудетской рукой нажимает на спуск и тут же теряет сознание. Последнее, что он еще помнит, — это ужасный взрыв, который, как кажется Пепику, разносит в куски все вокруг и его самого тоже. Он уже не видит бешено взметнувшегося пламени.

Вдруг Пепику кажется, что его поднимают из какого-то глубокого колодца, и он ощущает на щеках прикосновение отцовских ладоней, настоящих, шершавых, как напильник, пахнущих железом и маслом ладоней.

— Пепик, Пепик, сынок!

Пепик открывает голубые глаза и видит над собой сияющее отцовское лицо. И сержант здесь, и Галина, и товарищи, все тянутся к нему.

— Погляди, сопляк! Погляди же! — кричит сержант, и Пепик выставляет голову из-за баррикады.

Только теперь он видит металлическое чудище — у него разворочено брюхо, из которого поднимается дым, языки пламени лижут броню. А второй танк отползает вверх, за поворот дороги.

Пепик чувствует на губах отцовские усы, пахнущие горьким табачным дымом. Ему и радостно и стыдно. «Разве вы… разве вы от меня этого не ожидали?» — спрашивает он мысленно, потом сплевывает и, захлебываясь от счастья, говорит запинаясь:

— Черт побери… вот так попадание!

НАРУШЕННОЕ ПЕРЕМИРИЕ

Сержант Марек, в простреленной шапке, бледный, но уже спокойный, вытер пот на лбу и сказал своим подчиненным:

— Ребята, немножко прибрать здесь нужно, пока время есть!

В трехстах метрах в ложбинке лежали эсэсовцы, но, казалось, выстрел Пепика привел их в замешательство.

После поражения танка наступила тишина, глубокая, как пропасть, и эсэсовские автоматчики пропали, словно кроты, закопавшиеся в землю.

— Не думайте, что они угомонятся, — предупредил Гошек, выпуская Пепика из своих объятий, — это ловушка. Им хочется нас выманить, а потом задать нам жару.

Парни молча взялись за ремонт разбитой верхушки баррикады. Ее центральная часть, где после обстрела осталась большущая дыра, и в самом деле была ненадежна: поверх рулонов ротационной бумаги лежит только дерево: короткие бревна, плоскодонки, дверные створки, двухдюймовые и дюймовые доски.

— Черт побери, ширма, а не баррикада! — улыбнулся сержант. — Уберем отсюда, с краев, ящики с винтами, поставим их на середине и подопрем вон тем длинным рельсом!

Но не успели они поднять первый ящик, как Галина, пристально следившая своими зоркими глазами за действиями эсэсовцев, подняла тревогу:

— Смотрите! Смотрите! Немцы!

Все бросились к винтовкам и мгновенно заняли позиции. Но сержант Марек рассмеялся:

— Черт возьми! Самое новейшее оружие: палка с белой тряпкой!

На середину дороги из-за поворота, в ста пятидесяти метрах от баррикады, вышли три эсэсовских офицера. Они шагали, не сгибая колен и ударяя всей подошвой по асфальту. Средний размахивал большим белым флагом.

— Не сошел ли я с ума? Уж не капитулируют ли они? — с тревожной улыбкой сказал Гошек сержанту.

В ответ тот молча пожал плечами. Он тоже не верил своим глазам.

— Все! Мир, должно быть, подписали! Им капут, честное слово! — ликующе воскликнул один из молодых стрелков, и его глаза загорелись радостью.

— Замолчи! — прикрикнули на него сразу трое, но все были взволнованы.

Одна Галина с автоматом на изготовку осталась совершенно спокойной. Сержант заметил, что ее руки почти неприметно двигаются слева направо. Она прицеливалась, ее указательный палец лежал на спуске. Совершенно ясно, что она хочет сделать!

— Погоди! — схватил ее за локоть обеспокоенный Марек и отвел ствол автомата в сторону. — Не станем уподобляться им!

— Я фашистов знаю! — с решительным видом сердито ответила Галина, отталкивая сержанта, но все-таки сняла палец со спуска.

Офицеры с белым флагом, молодые, высокие, в блестящих сапогах, с медалями на парадных мундирах, прошли, напряженно вытянув шеи, в каких-нибудь пятнадцати метрах от горящего танка, свернули немного вправо, чтобы обогнуть раскаленное, чадящее черным дымом чудовище, но даже ни разу не взглянули на него. Словно это их не касалось. Защитники баррикады выглядывали из-за досок.

— Глядите, как вырядились! Хоть сейчас на танцы!

— В могилу, дуралей! Там нужны лучшие кадры!

Гошек строго посмотрел на парней, и они замолкли, словно воды в рот набрали.

— Выйдем им навстречу, — сказал он сержанту. — Нечего им тут делать. Они постараются все высмотреть!

— Не выходите! — сердито предупредила Галина. — Вы будете под прицелом их автоматов!

— Ну так что ж за беда, автомат и у тебя есть! — улыбнулся ей сержант.

— Их жалеть нечего. А без вас…

Но Гошек уже положил свою винтовку и безоружный вышел за баррикаду. В нескольких шагах от горящего танка на него повеяло жаром. Сержант тут же одним прыжком очутился рядом с Гошеком.

— Хальт! Хальт! — закричал Гошек, когда офицеры были от него в десяти метрах.

Фашисты разом остановились, церемонно, заученно. Гошек усмехнулся про себя, видя, как они сжимают челюсти и выставляют вперед подбородки, чтобы напугать своим воинственным видом этих несчастных повстанцев.

— Also, was wünschen Sie? Что вам угодно? — спросил Гошек спокойно, хотя это спокойствие никого не обмануло, и прошел еще немного вперед.

Офицер справа, у которого была золотая нашивка на груди, вежливо откашлялся.

— Wir möchten euren Kommandanten sprechen[22], — сказал он.

Несмотря на всю серьезность положения, Гошек с трудом подавил смех. «Эх вы, болваны, что, если сказать: я здесь комендант, можете говорить со мной! То-то вы удивитесь!»

Возле Гошека стоял сержант Марек в форменной куртке чехословацкой армии и с изображением льва на шапке. Марек расправил широкие плечи. Стройный, мускулистый, он походил теперь на могучий дуб. Несмотря на рабочие штаны, испачканные машинным маслом, вид у него был хоть куда — бравый и воинственный. Если вы хотите торжественности — пожалуйста!

Гошек указал на Марека, на шапке которого красовались три никелевые пуговки — знаки различия сержанта.

— Das ist unser Kommandant![23]

Эсэсовцы, не сговариваясь, улыбнулись, как один. Почему — это было вполне ясно. Они ведь понимали, что имеют дело с простым сержантом. Но немец справа мгновенно подавил улыбку и принял нарочито вежливый вид.

— Aber wir wollen einen Offizier sprechen![24]

Тут, в свою очередь, улыбнулся Гошек:

— Если уж вам так хочется поговорить с чехами, то придется говорить с нами.

— Ach, so![25] — язвительно воскликнул эсэсовец и уставился на Гошека.

Но тут же он отвел свой взгляд, который должен был сразить этого человека, как кинжал. Гошек хранил каменное спокойствие. Офицер привык держаться нагло. Он окинул презрительным взглядом деревянную баррикаду, уже порядком потрепанную обстрелом, и строго сказал Гошеку:

— От имени нашего командования предлагаем вам капитулировать в течение часа. Баррикады немедленно разобрать, оружие сложить на середине улицы. Без всяких условий! Иначе… — И он многозначительно умолк.

Но тут коса нашла на камень! Гошек выпрямился, невольно сжал кулаки, лицо покраснело. Но он мгновенно взял себя в руки и никак не проявил своего возмущения. Только глаза его блеснули. Он глубоко вздохнул, чтобы не закричать, и уверенно перебил эсэсовца: