Новый Мир. № 4, 2000 - Журнал «Новый мир»

Сема (устало). Открой, дурак.

Эликс. Ну, вот мы и на «ты». Наконец-то. Щас выпьем на брудершафт. Щас-щас…

Потирая руки, устремляется в кухню. Вбегает назад с бутылкой шампанского и бокалами.

Ставит все это на стол.

Ах да. Надо ж тебя как минимум выпустить. Лады. Обещай только, что не сделаешь ноги. И без дураков! Обещаешь? Я ведь с тобой, чудак, по-хорошему.

Начинает осторожно открывать шампанское.

Сема. Обещаю.

Эликс. Поклянись девичьей честью.

Сема. Да иди ты!

Эликс (добродушно). Ладно, ладно… Уж и пошутить нельзя.

Сема. Если сию секунду не откроешь, я… я не знаю, что сделаю!

Эликс (отставляя бутылку). Иду!

Дальнейшее стремительно. Эликс рывком выдергивает трубку пылесоса, дверь распахивается, — мы едва успеваем увидеть Сему стоящим на унитазе: в ту же секунду он выхлестывает в лицо противника сильной струей из какого-то баллончика. Струя на голове Эликса вмиг образует шапку густой белоснежной пены. (Возможно, Сема просто употребил моющее средство, но в данном контексте это выглядит как его авторский вариант некоего игристо-шипучего напитка.) Пока неприятель ослеплен и дезориентирован, Сема успевает схватить ворох (заранее размотанной и разорванной) туалетной бумаги и эту шуршащую кипу нахлобучить ему поверх мыльной пены. После чего, юркнув где-то понизу, он скрывается из виду. Мычание Эликса. Затем тишина.

На столе выстреливает шампанское.

Сцена 5

ПОГОНЯ

Вечерняя улица.

Бегущий Сема.

В нескольких метрах сзади — настигающий Эликс.

Оба они, не сговариваясь, стараются не привлекать внимания пешеходов. Слишком уж эксцентричен вид каждого даже в отдельности. Сема весь мокрый и к тому же вспотевший, так что затеки воды на рубашке и брюках кажутся следами от ручьев пота, что настораживает вдвойне: скорость улепетывания, видно, прямо пропорциональна тяжести преступления. Эликс уже успел стереть, а отчасти и смыть пену, но она тоже оставила мокрые следы на его рубашке, причем сзади так и болтается клок туалетной бумаги, который он не замечает.

Оба стайера инстинктивно чувствуют, что лучше им свою связь не проявлять никак. Поэтому Сема не оглядывается, а Эликс не издает ни звука. Когда Эликс оказывается наконец прямо у плеча Семы, вид состязания меняется. Теперь это спортивная ходьба, то есть та разновидность движения, когда снижение скорости ведет к поражению, а чрезмерное увеличение — к дисквалификации. Здесь очень важно выдержать меру. Может быть, поэтому, от греха подальше, оба участника держат руки в карманах.

Эликс (с тихой яростью). Стой! Стой, чумовой! Да я бить не буду! Мне два слова сказать! Два слова!

Сема. Знаю твои два слова! Я полицейского позову!

Эликс. Да не нужен ты мне, идиот! На черта ты мне сдался! Я пошутил, дубина! Пошутил!

Сема. Дурак ты! И шутки твои дурацкие!..

Эликс. Да у меня баб, если хочешь, навалом! Тоннами, понял! Баррелями! Стой, дьявол! Стой! Ты мне на хрен не нужен!

Сема. Ага! А чего прешься?

Резко отрывается, и вот его спина уже вдалеке. Крики Эликса: «Стой! Стой, гад!» и т. п. Теперь он решается кричать, потому что Сема перешел на бег, — у Эликса, к несчастью, есть все шансы так и остаться холостяком.

В безлюдном переулке мы видим Эликса, всецело погруженного в поиск. Очевидно, Сема, внезапно исчезнув из виду, свернул куда-то сюда. Эликс теперь не подает звуковых сигналов, так как понимает, что Сема, наверное, прячется.

В переулке темно.

Внезапно Эликс спотыкается и, пролетевши вперед, грузно валится на тротуар. Набор характерных междометий и обсценных фразеологизмов артикулируется в типовом для такого случая объеме. Одновременно с ритуальным спичем Эликс ощупывает вредоносный предмет. Им оказывается Семина сумка. Это открытие заставляет исследователя стремительно сесть. В ту же секунду он видит хозяина сумки. Тот сидит, затаившись, практически рядом, за бампером черного «бьюика».

Эликс. Ну что? Укатали-таки Сивку крутые горки?

Сема. Дурак. У меня что-то с ногой не то.

Эликс. Где?

Сема. Здесь. Голеностопный сустав. Черт! Вдруг перелом?

Эликс. Дай-ка взгляну. (Ощупывает ногу.)

Сема. Оооооо!!!

Эликс. Все-все-все. Потерпи… Поверни сюда. Так больно? А так?.. Теперь сюда. Как здесь?.. А здесь?

Сема. Оооооо!!!

Эликс. Не ори! Нет у тебя перелома. Сейчас потерпи. Ровно одну секунду. Я потяну… Хоп!

Сема. Ооооооооооо!!!

Эликс. Вставай.

Сема неуверенно встает. Делает несколько пружинящих движений.

Стоишь? Ну, можешь дальше от меня драпать. С технической точки зрения это теперь возможно.

Пауза.

А лучше давай посидим. У тебя курить есть? Я свои дома оставил. Так за тобой, гадом, погнал! Вон, в одних подштанниках… (Скорбно демонстрирует.)

Сема (садится). Нет у меня. Я не курю.

Эликс. Ну, что ты прям как неродной… как нерусский, ей-богу!..

Сема. Я и есть нерусский.

Эликс. А меня устраивает. У тебя там (стучит себе по лбу) классно фурычит. Я сроду еще дурака еврея не встречал.

Сема (великодушно). Бывает.

Эликс. А меня, я говорю, устраивает. Если уж жить с кем-то, так лучше уж с умным. Знаешь пословицу? «Лучше от умного ненависть, чем от дурака любовь». Вот. Русская народная.

Сема. При чем тут «жить»? Я с вами жить не буду. Ни под каким соусом. (Пытается встать.)

Эликс (хватает его за руку). Да стой ты!.. Опять он на «вы»!.. Ты думаешь, я голубой? Ох, если бы! У меня, недоумка, жена была. В стольном городе Мелитополе. Законная, так сказать, супружница, чтоб ей расти, как цибуле, головой в землю…

Сема. Да какое мне дело?

Эликс. Нет, ты послушай! Трудно тебе, что ли, послушать? Она у меня была «хорошая». Стирка, вязанье, готовка, все такое. И вдобавок она была «мудрая». То есть она всегда точно знала, где что лежит и стоит. На какой такой полочке. Не только предметы, а вообще… Понятия… чувства… все такое. И где, на какой полочке все это стоять будет. Хоть тебе через миллион лет. Вообще-то она не думала. Она это не умела. Она, знаешь, ведала. Знаешь, как это у самок бывает. Ни тебе страстей, кроме, конечно, постельных, ни сомнений, кроме как по части месячных. Но ей же надо размножаться? Надо. Вот у нее все и сведено, как у тараканихи, к простейшей и незыблемой репродукции. Даже если она не брюхата. Все поведенческие реакции из того же места. Жена, мать и, кажется, член профкома. В народе это называется «мудрость». Такой вот диагноз. От слова «муды».

Сема. А твой диагноз как в народе называется?

Эликс. А мой диагноз в народе называется «депрессия сенестопатическая с вегетативными и соматическими расстройствами».

Сема. Это у тебя-то?

Эликс. Это у меня-то.

Сема. И хочешь сказать, жена виновата?

Эликс. Жена не виновата. Жена только часть херового мира. Но на жене он держится прочно. А на чем же еще ему держаться? Этот херовый мир стоит на мясе. Жена есть мясо. Единый и неделимый кит. А депрессия — ну, это психофизическая данность. Как цвет глаз. С ней маешься еще у мамки в утробе.

Сема. Да ты клинический женофоб.

Эликс. Неправда. Я как раз по жизни страшнейший женофил. Постоянно в процессе шерше ля фам. И в то же время я девственник. Ведь я не встретил ни одной женщины. Я встречал только самок, а это не в счет. У, какая страшная вещь человечья самка! Ни философия, ни религия человечьей самке не впрок, хоть бы она водворяла свое седалище в аудитории лучших университетов. Все силы человечья самка тратит на удержание возле себя самца. Для этого она, корова, поочередно то слезы льет, то ноги раздвигает. Боже, какая мерзость! Как я хотел бы встретить действительно женщину!..

Сема. Мне кажется, я встретил. Она была гениальная скрипачка. Сама как скрипка. Не годилась для бытового употребления. Настоящая женщина.

Эликс. Видишь, мы это одинаково понимаем. А ты говоришь… Знаешь, кстати, почему седина делает мужчину «интересным», а бабу, в основном, просто потасканной? А потому что человечья самка — это мясо, мясо и еще раз мясо, а мясу со временем свойственно протухать.

Сема. Ничего мы не одинаково понимаем. Говоришь одно, а с американкой связался. Говоришь, у тебя с ней любовь была, а теперь: не встретил женщины.

Эликс. Она просто более всех была приближена к идеалу. Ну, как, например, лес иногда раем кажется, знаешь? Она красива была и любила красивое. А некрасивое не любила. И не принимала. Отсюда все последствия… Настоящая женщина себе это может позволить.

Сема. Это верно.

Эликс. Красивых женщин катастрофически мало. А размножаться, к сожалению, надо всем. Так что нет таких унижений, на которые не пошла бы человечья самка для своего самоутверждения. Ей надо себе доказать, что она такое же мясо (по крайней мере не хуже), какое заполняет весь наш крупноблочный барак, то есть какое было у этого самца до нее и какое, безусловно, будет после, если она, конечно, не положит свою жизненку на то, чтобы его, бедолагу, удержать. И ведь подумай, разве человечья самка простила бы, скажем, другую самку, если б та однажды сварганила хотя бы сотую долю той подлости, что с легкостью ненаказуемого животного постоянно позволяет себе самец? А вся-то разница в сакральной затычке для черной дыры. Похоже, хомо устроен гораздо механистичней скромняг, не имеющих мозга: в случае с хомо контраст между мифологическим образом высшего существа и гнуснейшим (в реальности) биологическим автоматом разителен. Боже мой! Знаешь, я читал, что даже самка таракана имеет такие понятия, как достоинство, гордость, представления о самоценности. Да-да, ты не смейся! Я правда читал. Причем у нее это не результат уроков литературы с анализом тургеневских девушек, у нее это в генах заложено. Слюнтяй самец еще лишь задумывает ей подлянку завернуть, а она уже отползла на расстояние, в тысячи раз превышающее размеры ее нежного тела. Вот так природа заботится о сохранении тараканьей породы. Потому как от союза размазанной в дерьме самки и бесхребетного самца здоровое потомство родиться не может. Так что у тараканьей самки эта разумность записана в генах. И потому тараканья порода так сильна, что выдерживает запредельную радиацию. Ну скажи, почему человечьей самке можно плевать в глаза столько, что дельта реки Амазонки бы заболотилась, а она знай свое мясо под тебя подкладывает? За кого ее считать после этого, да и себя-то кем чувствовать? Вообще вся эта мерзость, в которую она вовлекает самца, вся эта регулярная череда скандалов и соитий, конечно, и есть главный клейстер семьи, который, в качестве общего преступления, надежно связывает партнеров до самого гроба. А в промежутках между соитиями и скандалами человечья самка, как ее книжки учили, пытается изображать из себя (набивший партнеру оскомину) «мыслящий тростник», и все это, разумеется, коряво, беспомощно, смехотворно, практически с нулевой продуктивностью, однако реплики она подает регулярно, — знаешь, такие, из репертуара любительского театра: «Я уйду! Я от тебя уйду! Я уйду!» Эти реплики не то что бедный муж, а и все соседи наизусть знают. За столько-то лет. Ну и куда она уходит? В другую комнату. Как сказал Антон Павлович Чехов.