Поиски Абсолюта - Оноре Бальзак

— А теперь хочешь стать палачом? — сказал он слабеющим голосом.

Маргарита убежала, чтобы не изменить взятой на себя роли, ей показалось, что к ней доносится голос матери: «Слишком ему не противоречь… Люби его».

— Славную штуку устроила барышня там, наверху! — сказал Лемюлькинье, сходя в кухню к завтраку. — Вот-вот поймали бы мы секрет, для этого нужно только чуточку июльского солнца. Ведь что за человек барин! Чудотворец, да и только! Чтобы открыть основу всего, нам недостает вот столечко, — сказал он Жозете, прикусив ноготь большого пальца зубом, который в народе называют лопаткой. — И вдруг, трах-трах! пришла вопить о каких-то дурацких векселях…

— Что же, заплатите по этим векселям из своего жалованья! — сказала Марта.

— А масла на хлеб нынче не будет? — обратился Лемюлькинье к Жозете.

— На какие деньги его купить прикажете? — язвительно ответила кухарка. Как же так, старое чудовище? Золото вы делаете в своей дьявольской кухне, а почему же маслица не делаете? Не так это трудно, продавали бы на базаре, закипел бы у вас котелок. А мы едим себе хлеб всухомятку. Обе барышни только хлеб с орехами и едят, а вас, значит, надо лучше кормить, чем господ? Барышня тратит на все хозяйство не больше ста франков в месяц. Только обед и готовим. Коли полакомиться захотелось, так ведь есть у вас там печи, где жемчуг жарите, — только об этом на базаре и говорят. Так вот, зажарьте себе там цыпленка!

Лемюлькинье взял хлеб и ушел.

— Чего-нибудь купит на свои деньги, — сказала Марта, — ну, и хорошо, по крайней мере немножко сэкономим. Уж и скуп, чудище несусветное!

— Взять его, что ли, измором? — спросила Жозета. — Уже целую неделю нигде пыли не сотрет, ни-ни, все за него делаю, а он вечно наверху: мог бы мне и заплатить, хоть бы селедками угостил: пускай только принесет, я уж у него возьму!

— Ах, барышня, слышно, плачет, — сказала Марта. — Не отец, а колдун, весь дом слопает и слова по-христиански не скажет. Право, колдун! В наших краях давно бы его живьем сожгли; а здесь не больше веруют, чем у мавров африканских.

Маргарита с трудом подавляла рыдания, проходя через галерею. Она дошла до своей комнаты, достала письмо матери и прочла следующее:

«Дитя мое, если богу будет угодно, твое сердце проникнется моими чувствами, когда ты станешь читать эти строки, последние, какие я напишу. Они полны любовью к моим детям, оставленным на произвол демона, противостоять которому я не умела. Раз ты читаешь это письмо, значит он отнял у вас хлеб насущный, как уничтожил мою жизнь и даже мою любовь. Тебе известно, дорогая, любила ли я твоего отца! Но, умирая, я уже не люблю его, как прежде, — ведь я против него замыслила кое-что, в чем при жизни не решилась бы признаться. Да, из глубины могилы подам я вам последнюю помощь в тот день, когда вы достигнете высшей степени несчастья. Итак, когда он доведет вас до нищеты, когда нужно будет спасать вашу честь, ты получишь у г-на де Солиса, если он будет в живых, — если же нет, у его племянника, милого нашего Эммануила, — около ста семидесяти тысяч франков, которые помогут вам прожить. Если его страсть неукротима, если дети для него не большая преграда, чем мое счастье, и не могут остановить его на преступном пути, — то покиньте отца, пока вы еще живы! Я не могла бросить его, не имела права. А ты, Маргарита, спасай семью. Прощаю тебе все, чтобы ты ни сделала для защиты Габриэля, Жана и Фелиции. Будь бодра, будь ангелом-хранителем Клаасов. Будь тверда, не смею сказать — будь безжалостна; но, чтобы поправить уже нанесенный ущерб, следует что-нибудь из этих денег сохранить, и ты должна так держать себя, точно нищета вас уже постигла; ничто не остановит этой яростной страсти, все у меня похитившей. Итак, дочь моя, во имя сердечных чувств стань бессердечной; если придется лгать отцу, твое притворство будет ко славе твоей; какими бы дурными ни казались твои поступки, они будут героическими, ты свершишь их ради защиты семьи. Так мне сказал добродетельный человек, г-н де Солис, а еще не было на свете более чистой и более чуткой совести, чем у него. Даже перед смертью я не нашла бы в себе силы сказать тебе все это. Однако всегда будь почтительной и доброй в жестокой борьбе! Сопротивляйся, обожая отца; отказывай мягко. Итак, суждены мне и после смерти еще неизведанные слезы и горести… Обними за меня милых деток, когда станешь их защищать. Бог и все святые да пребудут с тобой!

К письму была приложена расписка обоих де Солисов, дяди и племянника, в которой они обязывались сумму, вверенную им г-жою Клаас, вручить тому из ее детей, кто эту расписку предъявит.

— Марта, — кликнула Маргарита дуэныо, немедленно явившуюся на зов. — Сходите к Эммануилу де Солису и попросите его прийти ко мне. Благородное, скромное создание! Он ничего мне не сказал, хоть разделял со мною все горести и печали…

Эммануил пришел раньше, чем вернулась Марта.

— У вас есть от меня секреты! — сказала она, показывая ему расписку.

Эммануил опустил голову.

— Маргарита, значит вы очень несчастны? — спросил он, и слезы навернулись ему на глаза.

— О да! Будьте мне опорой, ведь маменька вас назвала «милый наш Эммануил», — сказала она, показывая ему письмо и будучи не в силах преодолеть радость оттого, что ее выбор одобрен матерью.

— Вся жизнь моя принадлежит вам с того дня, как я увидал вас в галерее, — ответил он, плача от радости и печали, — но я не знал, не смел подумать, что вы примете когда-нибудь мою жизнь. Если вы знаете меня, то должны понять, что слово мое свято. Простите мне, что я так покорно выполнил волю вашей матери, судить об ее намерениях я не смел.

— Вы спасли нас! — воскликнула она и взяла его под руку, чтобы сойти в залу.

Узнав о происхождении суммы, которую хранил Эммануил, Маргарита рассказала ему, какая в доме нужда.

— Надо немедленно оплатить векселя, — заметил Эммануил. — Если они все в руках Мерсктуса, вы избавитесь от уплаты накладных расходов. Остальные семьдесят тысяч я вручу вам. Бедный мой дядя завещал мне такую же сумму в дукатах, нетрудно будет тайком перенести их сюда.

— Да, — сказала она, — принесите их ночью; когда отец уснет, мы вдвоем их спрячем. Если он узнает, что у меня есть деньги, он может отобрать их насильно! О! Эммануил, не доверять своему отцу… — сказала она, плача и прижимаясь лбом к сердцу молодого человека.

Это прелестное и скорбное движение, которым Маргарита искала у него покровительства, было первым выражением любви, постоянно окутанной меланхолией, постоянно заключенной в сфере печали. Но душа переполнилась, и случилось это под гнетом нищеты!

— Что делать? Как быть? Он ничего не видит, не заботится ни о нас, ни о себе. Не понимаю, как он еще жив на своем чердаке, ведь там такая жара.

— Чего ожидать от человека, который в любой момент восклицает, подобно Ричарду Третьему: «Полцарства за коня!» — сказал Эммануил. Он никогда не будет знать жалости, и вам следует стать такой же. Оплатите векселя, отдайте ему, если угодно, свое состояние; но состояние вашей сестры, ваших братьев ни вам, ни ему не принадлежит.

— Отдать мое состояние? — спросила она, пожимая руку Эммануилу и бросая на него пламенный взгляд. — Вы мне так советуете, вы, а ведь Пьеркен пускался на тысячу лживых уловок, только бы я сохранила свои богатства.

— Увы! — быть может, я эгоистичен на свой лад! — отвечал он. — Иногда мне хотелось бы, чтобы вы потеряли состояние, мне кажется, что вы были бы ближе ко мне; а иногда мне хочется, чтобы вы стали богаты, счастливы, и я считаю мелочной мысль о том, что людей может разделить ничтожное величие богатства.

— Дорогой мой! не будем говорить о нас…

— О нас! — повторил он в опьянении и, помолчав, прибавил: — Беда велика, но поправима.

— Поправим ее только мы, в семье Клаасов нет главы. Дойти до того, чтобы перестать быть отцом, мужчиной, не иметь никаких понятий о справедливом и несправедливом! Ведь он, такой великий, великодушный, честный, расточил вопреки закону имение детей, защитником которых он должен быть! В какую пропасть пал он? Боже мой! чего он ищет?

— К несчастью, дорогая Маргарита, если он виновен как глава семьи, то как ученый он прав; десятка два людей в Европе будут восхищаться им, тогда как остальные сочтут его сумасшедшим; но вы можете без всяких колебаний отказать ему в деньгах детей. Открытие всегда бывало случайностью. Если вашему отцу суждено натолкнуться на решение проблемы, он найдет его без всяких издержек и, может быть, уже отчаявшись найти.

— Счастлива бедная моя мать, что погибла при первой же схватке с наукой, — сказала Маргарита, — а то ей пришлось бы тысячу раз испытывать смертные муки, прежде чем умереть. Конца не будет этому поединку…

— Конец уже виден, — отвечал Эммануил. — Когда у вас ничего не останется, у господина Клааса не будет кредита, и он все прекратит.