Больно только когда смеюсь - Дина Рубина

Так и возникла мысль написать о своих путешествиях, я ведь по натуре — наблюдатель, зевака, вызнаватель историй и тайн…

– ЗА КАКОЙ ПЕРИОД ВРЕМЕНИ БЫЛИ СОВЕРШЕНЫ ЭТИ ПОЕЗДКИ?

— За несколько последних лет. И сомневаюсь, чтобы ранее получилась такая книжка. В молодости ты сам так наполнен собственной силой жизни, желаний, так на себе сконцентрирован, что тебе и в голову не придет пропустить через собственное сердце чью-то чужеземную судьбу. С годами шире оглядываешься вокруг себя, больше слышишь, пристальней всматриваешься… Может, возрастная дальнозоркость виновата?

– ЧЕМ ОБУСЛОВЛЕН ВЫБОР ИМЕННО ЭТИХ СТРАН?

— Люблю старушку Европу, грешным делом. Мои друзья — например, писательница Марина Москвина, — уже побывали в разнообразных Индиях, Непалах, Таиландах… Возможно, и я когда-нибудь захочу оказаться в тех краях… Пока же мне пальм хватает и вокруг собственного дома, на них мой пес трижды в день лапу задирает. И при первой возможности я стремлюсь оказаться на старинной мостовой узкой улочки где-нибудь в Толедо или Париже, в Риме, Брюгге или Амстердаме… Все интересно, когда ты праздно шатаешься…

– ТО ЕСТЬ, ЛЮБИТЕ ПРОКАТИТЬСЯ БЕЗ ЦЕЛИ?

— Без нужды, лучше сказать. Душа цель найдет. Сейчас выучилась водить машину — и оказалась очень лихим водилой! — так что, предвкушаю совершенно новый период в жизни. Представляю, как буду путешествовать по Европе на машине.

Вообще, когда еду просто шляться, то чувствую себя совершенно счастливым и свободным человеком. В роду у меня по семейной легенде была цыганка. Может быть, от нее — страсть к перемене мест, к новой ситуации? Хотя страсть эта проявляется только, когда душа совсем вольна. Если я в работе, то меня гарпуном из дома не вытянешь.

– ВЫ ПИШЕТЕ, ЧТО В ГОСТИНИЦЕ ДЕЛЬФТА ВЫ «ПОЧУЯЛИ ВИТАВШИЙ В ВОЗДУХЕ СЮЖЕТ». КАК ОБЫЧНО ПРИХОДЯТ ЗАДУМКИ НОВЫХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ?

Не знаю. Носом чую. Как охотничий пес на тяге. Вижу — кого мне стоит разговорить, а на кого ни сил и ни времени не нужно тратить. Даже — по какой улице стоит или не стоит пройти, чувствую животом. В телефоне — по тембру незнакомого голоса и манере строить фразу, знаю — с кем захочу говорить дальше, а с кем вежливо и приветливо закруглюсь.

А новая вещь заявляет о себе самыми разными способами: иногда случайным посвистом с улицы, обрывком мелодии, освещением, лицом каким-нибудь. Иногда прямо незамысловатую историю тебе расскажет собственная соседка… Бывает, вспомнишь вдруг эпизод из давних каких-то отношений, и вдруг этот эпизод высветится таким пронзительным, неожиданным светом…

– КОГДА ВЫ ПИШЕТЕ ОБ ИСПАНИИ И ГЕРМАНИИ, ТО НЕ МОЖЕТЕ ОТДЕЛАТЬСЯ ОТ МЫСЛИ О ГЕНОЦИДЕ И ЕВРЕЙСКИХ ПОГРОМАХ. ВЫ СЧИТАЕТЕ, ЧТО ВИНА ЗА СОБЫТИЯ МНОГОВЕКОВОЙ ИЛИ МНОГОЛЕТНЕЙ ДАВНОСТИ ДО СИХ ПОР НЕ ИСКУПЛЕНА?

— А это моя идефикс, болевая точка, хроническая язва, которая открывается в определенные моменты, стоит только спровоцировать. У каждого человека есть такая своя идефикс. Тем более, что далеко в века мне заглядывать не надо: у меня половина семьи лежит в очередной яме под Полтавой.

По поводу искупленной или не искупленной вины… Это дело не наше, а иных инстанций. Небесных. Наше дело — помнить. Память народа — залог его нравственной силы.

Недавно в симпатичной такой интеллигентской компании я услышала некую историю, про то, как боевой советский не то маршал, не то генерал, встретился с каким-то немецким не то маршалом, не то генералом. Якобы, сражались они друг против друга в одной из решающих битв Второй мировой войны, — чуть ли не Сталинградской. Ну, и два этих старых вояки, встретившись, обнялись… Такое вот — «бойцы вспоминают минувшие дни»… Как бы все уже неважно, все быльем поросло. К чему бередить, и так далее… Я не знаю точно — сколько солдат полегло в том сражении, но меня все равно не тянет умиляться этому объятию. Как-то быстро забываем своих убитых, вот в чем наша беда. Человек, который не помнит потерь своего народа, не носит их в подкорке… — такой человек легок и в мыслях, и в принципах: его память не обременяет. «Мобила» в руке, «органайзер» в сумке… — фьюйть! эпоха умерла, да здравствует эпоха!..

А я, признаться, не доверяю легким людям. Да и сама тяжелый человек.

– ВЫ ОБЫЧНО ЕЗДИТЕ С УДОВОЛЬСТВИЕМ, ИЛИ ПО ПРИНУЖДЕНИЮ ПРОФЕССИИ?

— Гастрольные поездки по Европе, Америке, СНГ — а они много лет были одним из основных источников моего заработка — по принуждению профессии. Вернее, даже не профессии — все-таки, моя профессия писательство, — а такого себе неуемного трубадурства. Может быть, поэтому я всегда с сочувствием наблюдаю уличных музыкантов, клоунов, актеров — чую в них собратьев. Так вот, в подобных поездках «по нуждам отхожего промысла», за окошком моего сознания-восприятия действительности — мелькают города, страны, здания… точно, как за окном поезда. Каждый раз даю себе слово, что где-нибудь приторможу, окопаюсь, огляжусь. Рассмотрю багряный плющ на стене, маленькую колокольню… Мой «любимый размер» — маленькие городки.

Ужасно хочется в одном из них бросить якорь на пару недель. Например, в Германии, где-нибудь в Альпах. Забуриться с ноутбуком в мансарду какого-нибудь домашнего пансиона и забыть обо всем.

– ЧТО ВЫ ЛЮБИТЕ ПОЕСТЬ, ПУТЕШЕСТВУЯ?

— Ну это просто: я абсолютно выраженный «мясоед». Для меня баранья отбивная с косточкой, сделанная на гриле, да и просто хорошо зажаренный цыпленок (да простят меня вегетарианцы!) — большая радость в жизни. Очень люблю грузинскую и вообще кавказскую кухню. Итальянскую кухню. В путешествиях я человек покладистый.

«Цыпленка жарена»

Карловы Вары… Почтенный ресторан «Наполеон», неподалеку от нашего пансиона, существует — судя по изъеденным временем мраморным колоннам и интерьеру — действительно чуть ли не со времен Бонапарта.

Маленький уютный зал, — пунцовый бархат и позолота кресел, старинные настольные лампы, — заполнялся к вечеру. Днем здесь было пусто. Я же как раз днем пускалась в одинокие прогулки по улицам, заглядывая в укромные уголки, дворы, подъезды, окна… Я везде должна сунуть нос — на всякий случай…

Проходя мимо «Наполеона», усмотрела в меню, вывешенном на треноге перед входом в ресторан, жареного цыпленка, и почувствовала, что вполне созрела попробовать здешнюю кухню…

Внутри все было подчеркнуто несовременным. Старые гравюры на стенах являли Карлсбад прошлых веков: кудрявые дымки над пушками (кто-то кого-то завоевывает, все мужчины усаты и похожи на Петра Первого), дамы и кавалеры на водах, густые купы деревьев на горах…

Молодой человек в длинном белом фартуке устремился ко мне, выхватив книжку меню из коричневой стопки. Я сказала ему по-английски, подняв палец: — только цыпленок!

Но он опознал во мне русскую, и некоторое время мы договаривались, — по-русски, он довольно прилично говорил, — как поджарить цыпленка и какие овощи к нему подать, — (почему бы не картошки? Нет? Тогда стручковую фасоль, немного спаржи и, знаете что, — я рекомендую вам некоторые соленья, о'кей? Если вы доверите, я выберу сам…) — после чего я села в уголок, лицом к окну, достав, как всегда, блокнот и ручку.

…Вдруг в зал вошли четверо пожилых господ, одетых непримечательно, точнее, по-европейски нехарактерно. Они даже не разговаривали. И только мой израильский глаз, постоянно фиксирующий боковым зрением опасность, безошибочно, — по мускульному хищному напряжению, всегда им сопутствующему, — определил наших ближневосточных соседей.

Мужчины огляделись, и один из них, дородный господин лет пятидесяти пяти, в великолепно сидящем на нем бежевом костюме, прямиком направился в туалет. Остальные, явно не собираясь здесь оставаться обедать, ждали своей очереди.

Официант спокойно сказал по-английски: — Пользование туалетом стоит у нас пять крон.

Эта фраза, вполне корректная, произвела почему-то на всю компанию катализирующее действие.

— У меня нет мелочи! — презрительно, с силой воскликнул один из мужчин. — У меня только кредитная карточка «Коммершиал банка».

Официант пожал плечами, промолчал.

— Я всюду обхожусь кредитной карточкой! — запальчиво продолжал тот. Подтянутый, с молодыми черными глазами, блестевшими в полумраке этого старинного заведения, он словно нес в себе грозную постоянную готовность к стычке, искал ее, жаждал. — Может, за отлив тоже примешь кредитную карточку?

— Мы не принимаем кредитных карт, — ответил официант невозмутимо вежливо. По-видимому, у него было адское терпение.

Господин подскочил к двери в туалет и стал колотить в нее, выкрикивая что-то по-арабски.

— Али! Али! — кричал он, и в потоке арабской, неразличимой для меня речи, слышалось только «карта креди» — Али! Али! — как будто призывал приятеля или родственника немедленно прекратить мочеиспускание — в знак протеста.