Горох в стенку (Юмористические рассказы, фельетоны) - Валентин Катаев

- Можно идти? - деловито спросил он и быстро надел штаны на пухлые ноги, покрытые персиковой шерстью.

- Годен! В кавалерию! - закричал председатель, корчась от приступа неудержимого хохота. Многие члены комиссии, извиваясь и взвизгивая, ползли под стол.

Вечером Петя печально сидел за ужином и говорил родителям:

- А между прочим, кто же его знал, что этих самых Толстых в СССР как собак нерезаных! Один, например, Лев Николаевич, старикан с бородой, главный ихний вегетарианец, другой - Алексей Константинович, который "Князя Серебряного" выдумал, а третий тоже Алексей, но, понимаешь ты, уже не Константинович, а, обратно, Николаевич... Тьфу! И все, главное, графы, сукины дети, буржуи, чтобы они сдохли! Попили нашей кровушки... Я из-за них, сволочей, может, восемь фунтов в весе потерял!..

- Кушай, Петечка, поправляйся, - ласково говорила мамаша, подкладывая загадочному Пете на тарелку большие телячьи котлеты, и светлые вегетарианские слезы текли по ее трехпудовому лицу, мягкому и коричневому, как вымя.

1927

ПОХВАЛА ГЛУПОСТИ

(Опыт рецензии)

С легкой руки литбюрократов, окопавшихся в уютненьких траншеях советских издательств, почему-то (?) вошло в практику, без зазрения совести и не жалея государственных средств, издавать кого попало, что попало, как попало, куда попало и кому попало.

Достаточно только указать на дикую вакханалию и свистопляску, которая, к сожалению, до сих пор продолжается с изданием так называемых "полных (!) собраний (хе-хе!) сочинений (хи-хи!)" наших доморощенных и пресловутых гениев.

Вслед за Пильняком, Леоновым, Ивановым, Верой Инбер, Гумилевским и другими безусловно крупными мастерами слова к вкусному пирогу советской популярности потянулись цепкие пальцы развязных молодых людей, уже не имеющих абсолютно никакой художественной ценности и социальной значимости.

Мутный вал чтива, потакающего обывательским вкусам, готов с головой захлестнуть молодую советскую общественность.

Издаются буквально все, кому не лень.

Вот, например, перед нами "полное (ха-ха!) собрание (хе-хе!) сочинений (хи-хи!)" некоего Антона Чехова...

(Кстати: какой это Чехов? Не родственник ли он пресловутого Михаила Чехова, бывшего актера МХАТ II, который ныне "подвизается" в Берлине?)

Впрочем, отбросим всякие подозрения и постараемся вскрыть социальную сущность и выявить писательскую физиономию вышеупомянутого Антона Чехова(!), столь ретиво изданного одним из наших центральных издательств.

Возьмем хотя бы рассказ "В бане", которым открывается том первый. Сам этот факт уже говорит за то, что рассказ "В бане" является, так сказать, общественно-политическим и литературно-художественным кредо писателя. Посмотрим, в чем же заключается это "кредо".

"- Эй, ты, фигура! - крикнул толстый, белотелый господин, завидев в тумане высокого и тощего человека с жиденькой бородкой и с большим медным крестом на груди. - Поддай пару!"

И далее:

"Толстый господин погладил себя по багровым бедрам..."

И т.д.

Несколькими абзацами ниже:

"Там сидел и бил себя по животу веником тощий человек с костистыми выступами на всем теле".

И еще:

"Никодим Егорыч был гол, как всякий голый человек..."

Довольно!!

Совершенно ясно, что ни о каком писательском лице, ни о какой социальной значимости не может быть и речи в произведении, где с откровенностью, стоящей на грани цинизма и порнографии, на протяжении шести-семи страниц убористого шрифта смакуются мотивы голого человеческого тела.

А вот, например, рассказ "Неудача":

"Илья Сергеевич Пеплов и жена его Клеопатра Петровна стояли у двери и жадно подслушивали... За дверью, в маленькой зале, происходило, по-видимому, объяснение в любви, объяснялись их дочь Наташенька и учитель уездного училища Щупкин".

И т.д. (Курсив везде наш. - С.С.)

Дальше, товарищи, ехать некуда!

Учитель уездного училища, объясняющийся в любви некой Наташеньке, - это же шедевр мещанской пошлости и беззубого, обывательского злопыхательства!

Кто этот объясняющийся в любви учитель? Частный случай, анекдот или же монументально обобщенный тип?

Если это частный случай, то позвольте вас спросить, кому нужны такие частные случаи и для чего автору понадобилось притаскивать за волосы на страницы советской печати эту явно надуманную, лишенную плоти и крови фигуру выродившегося интеллигента, который занимается пошлейшим копанием в себе в стиле Достоевского?

Если это монументальное обобщение, то тут мы вправе со всей определенностью заявить зарвавшемуся автору:

- Руки прочь от советского учительства! Не вам, гражданин Чехов, показывать нам его!

И потом, что это за Наташенька? Откуда вы выкопали эту девушку, проводящую все свое время в бесцельном флирте? Не бывает у нас таких девушек, гражданин Чехов!

Кстати, одна характерная деталь: в конце рассказа отец и мать Наташеньки благословляют ее и уездного учителя (!) вместо образа портретом писателя Лажечникова (?).

Очевидно, гражданин Чехов дальше середины XIX века в своих литературных ассоциациях не пошел. Стыдно, очень стыдно, господин Чехов, не знать, что самый популярный писатель у нас не Лажечников, а Гладков! И не мракобесом Лажечниковым, а Гладковым должны были благословлять молодых людей родители, если уж на то пошло!

Но вот что самое характерное: у гражданина Чехова совершенно нет романов. Да это и понятно! Трудно себе представить, как бы рецензируемому автору, при полном отсутствии чувств исторической перспективы, при куцем, беспредметном, а-ля Зощенко, юморке, при совершенно определенном уклончике в "голую" порнографию, удалось создать большое полотно, в полном объеме отображающее нашу действительность, со всеми ее сложнейшими конфликтами, коллизиями, ситуациями, взаимоотношениями, сдвигами и перегибами.

Что касается проблемы живого человека, то она, разумеется, даже и не ночевала в "полном (хи-хи!) собрании (хе-хе!) сочинений (ха-ха!)" гражданина Чехова.

В заключение необходимо заметить следующее. У Чехова имеется несколько пьес. Говорят, что некоторые из них собирается (!) поставить (?) МХАТ I (?!). Нам неизвестно, насколько справедливы эти слухи, но, во всяком случае, в театральных кругах поговаривают об этом совершенно определенно.

Будет чрезвычайно прискорбно, если такой серьезный и нужный пролетариату театр, как МХАТ I, после "Бронепоезда" и после "Хлеба", поставит на своей сцене эти пошловатые и в конечном итоге малохудожественные, с позволения сказать, "пьесы", специально рассчитанные на гнилой вкус нэпманского жителя.

А в общем никчемное собрание никчемных "сочинений" чужого нам писателя.

Старик Собакин.

Кавычки, скобки и все знаки препинания - всюду мои. Вообще все мое. С.С.

1927

ЖЕРТВА СПОРТА

Было прелестное осеннее утро, и на территории Парка культуры и отдыха спешно догорали георгины и лихорадочно облетали березы. Яркое, но в достаточной мере печальное солнце холодно освещало пейзаж.

В пустынной аллее сидела на скамеечке девушка, для описания которой в моем распоряжении не имеется достаточно ярких красок. Она ела большую грушу, и мутная капля сока блистала на самом кончике ее небольшого подбородка. Рядом с ней на скамье лежал последний номер иллюстрированного журнала, небрежно развернутый на восьмой странице.

Костя Поступаев опытным взглядом закоренелого ловеласа окинул девушку и, плавно описав вокруг нее четыре мертвых петли, вдруг с треском очутился рядом.

- Вот номер - я чуть не помер! - воскликнул он непринужденно, выбрасывая ноги вперед, и многозначительно подмигнул девушке.

Она не пошевелилась.

- Я извиняюсь, который час? - деловито спросил он и придвинулся к девушке.

Она молчала.

- Может быть, вы глухонемая? Что?

Девушка молчала.

- Ага! Я извиняюсь: она глухонемая! - юмористически сказал Костя Поступаев в пространство и закинул руку на спинку скамьи, вдоль девушкиных плеч.

- Почему вы сидите в таком одиночестве?

Пауза.

- Нет, кроме шуток, как вас зовут?

Молчание.

- Гм... Разрешите в вашем присутствии закурить?

Молчание.

- Молчание - знак согласия, не правда ли?

Девушка не шевелилась.

- Мы где-то с вами встречались. Что? Вы, кажется, молчите? Вот номер я чуть не помер! Нет, кроме шуток, - почему вы такая грустная? Давайте я вас расшевелю.

С этими словами Костя Поступаев как бы по рассеянности опустил руку и обнял девушку за талию. Лицо ее слегка порозовело, брови сдвинулись, и губы плотно сжались.

- Фи, какая вы такая... - блудливо пролепетал Костя и положил свободную руку на ее колено.

- Какая такая? - тихо произнесла девушка, подымая на опытного, красивого Костю большие, ясные, синие глаза.

- А такая, - суетливо сказал Костя, и вдруг взгляд его упал на восьмую страницу иллюстрированного журнала. Там во весь лист была напечатана фотография девушки, а под ней Костя прочел надпись: "Нина Подлесная, взявшая первенство на последних всесоюзных состязаниях по боксу".