Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век... - Арсений Замостьянов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возможно, в Гатчине эти стихи имели успех, но мэтры русской лиры не обратили внимания на стихотворца, придумавшего себе экзотический псевдоним — «потомок Аттилы, житель реки Ра». Свадьба будущего императора привлекла внимание многих поэтов — и, конечно, голоса Сумарокова, Хераскова, Княжнина заглушили самозваного гунна. Интонационно (вовсе не только из-за традиционного размера — четырёхстопного ямба) некоторые строфы оды 1773 года напоминают «Фелицу»:
Здесь злоба аду не рыгает,Вражды, крамол, убийства нет.Никто свирепости не знает,Никто за честь ея не чтет.Бессильный с сильным безопасноЖивут в содружестве согласноИ всякий час ликуют вновь.Древа друг друга обнимают,Под коркой сердцу быть являют!Конечно, здесь живет любовь?
Здесь ещё не преодолены преграды на пути к «забавному слогу», ещё нет ощущения непринуждённой беседы. Но Державин уже умело ставит риторические вопросы, уже не боится в торжественной оде использовать низкий слог. Но если мы вспомним первую строфу аналогичной оды Сумарокова — станет ясно, почему публика предпочитала именно такой напевный и торжественный слог:
О сын великия жены!Великого ты правнук мужа,Наставника сея страны,Ты, коему неправда чужаИ многой истина цены.Рожден от крови ты преславной,А участи твоей предел —Во всей природе жребий главный.Он дан тебе для славных дел.
Здесь царят симметрия и гармония, нет нагромождения согласных, каждое слово на своём месте, ни одна мысль не кажется тёмной. Сумароков подкупал рациональным великолепием стиха. Державин ещё не мог противопоставить ему впечатляющий художественный беспорядок.
К 1774–1775 годам Державин написал немало од, эпиграмм, любовных песен, но в книгу включил только восемь пьес. Он добивался строгой симметрии: четыре перевода в прозе, четыре оригинальных стихотворения. И — единство места написания: Шафгаузен. А ведь была ещё «Эпистола к генералу Михельсону на защищение Казани», которую много лет считали утраченной. Попытка по горячим следам воспеть борьбу с пугачёвщиной — косноязычная, торопливая, но честная. Не любил Державин вспоминать об этих стихах — к тому же они написаны не «при горе Читалагае», вот и не прошли отбор.
Получилось всего 38 страниц — и ни имени автора, ни выходных данных… Неизвестно даже, в каком году первая книга Державина вышла в свет. Сам Державин называл 1777-й; по свидетельству же Ивана Дмитриева, книга вышла в 1776 году в типографии Академии наук.
Мало кто из любителей поэзии позднейших времён с наслаждением штудировал читалагайские оды. Но само слово — «Читалагай» — навсегда останется в литературе. Оно накрепко связано с державинской легендой. Уж очень звучное слово, созвучное глаголу «читать», — возможно, этот каламбур оценил и Державин, знавший толк в игре словами.
Вряд ли рассуждения Фридриха открыли перед Державиным бездну роковых вопросов о бренности земного существования. О том, что всё проходит, в первый раз полагается тужить в юности, а Державин взрослел быстро. Но автор оды к дражайшему Мовтерпию доказал Державину, что эту тайну можно формулировать словами — хоть в прозе, хоть в стихах. Прусский король (и не важно, знал ли Державин, что именно он был автором меланхолических од!) убедил казанского дворянина в том, что изящная словесность — это сила!
Гаврила Романович практически не перепечатывал читалагайские оды, не пропагандировал их. Первая книга Державина нашла преданного поклонника только в XX веке. Конечно, я говорю о Ходасевиче, который рассмотрел в читалагайских строфах истоки и смысл всей последующей поэзии Державина, черновик его главных побед. Действительно, у Фридриха намечены коронные темы Державина — страдания от клеветы, похвала стоическим добродетелям, наконец, трагическая ограниченность земной жизни. «В зеркале, поднесённом рукою Фридриха, Державин впервые увидел своё лицо. Новые, дерзкие мысли, пробудясь, повлекли за собою резкие образы и новые, неслыханные дотоле звуки. Державин впервые нащупал в себе два свойства, два дара, ему присущих, — гиперболизм и грубость, и с этого мига, быть может, не сознавая того, что делает, — начал в себе их вынашивать, обрабатывать» — это Ходасевич. Просто удивительно, что до него никто не замечал этого…
Книга не сделала поэта знаменитым — даже в литературных кругах. Какая там слава! Пожалуй, Державин и не надеялся мгновенно получить лавры Сумарокова, но кислая реакция публики на поэтическую премьеру его, конечно, разочаровала… Оставалось утешаться мудростью того же Фридриха Великого: «Ежели ваше невеждественное бешенство почитало славолюбие за истинную славу, то, ах! какая будет судьба ваша?»
А судьба испытывала терпение Державина. Не хватало смерти Бибикова — так ещё и князь Голицын, который мог бы постоять за Державина, погиб на дуэли…
Усмирение пугачёвщины стало для Державина боевым крещением. Кто из классиков русской литературы всерьёз воевал? Вяземский и Жуковский приняли участие в Отечественной войне 1812 года, отличились в сражениях боевые офицеры Лермонтов и Лев Толстой. Воинами были Денис Давыдов и Фёдор Глинка. Борьба с Пугачёвым была полноценной войной, войной без правил — партизанской и потому особо опасной.
Державин пропитал боевыми впечатлениями немало стихов — не только тех, что напрямик говорят о борьбе с Пугачёвым. Сегодня никого не удивляет, если поэты-фронтовики пишут о войне. А Державин был первопроходцем: писал не об абстракциях, а о своём, о личном. Даже если речь шла о сражениях, в которых он не принимал участия. Первые наши поэты о победах времён Елизаветы Петровны писали как об античных сражениях. Следовали высокому классическому трафарету.
Державин не умел долго выдерживать высокопарность, голос его дрожал — как в заключительной читалагайской оде:
Тогда ни вран на трупе жить,Ни волки течь к телам стадамиНе будут, насыщаясь нами,За снедь царей благодарить:Не будут жатвы поплененны,Не будут села попаленны,Не прольет Пугачев кровей.Твоя кротчайшая природаУтешит все страны народа,Коль будет в власти все твоей.
Вслушаемся: Пугачёва упоминает в стихах непосредственный участник войны!
Но не будем преувеличивать значение этих стихов: Россия их не прочитала. Куда большую известность снискали стихи Сумарокова:
Ты подлый, дерзкий человек,Незапно коего природаИзвергла на блаженный векКо бедству многого народа.Забыв и правду и себяИ только сатану любя,О Боге мыслил без боязниИ шёл противу естества,Отечества и божества,Не помня неизбежной казни…
Из московского далёка Сумароков перекладывал на стихи слухи о чудовищных зверствах Пугачёва. В нём он видел предводителя новых гуннов, которые разрушат всё, что дорого Сумарокову. Никакой пощады к разбойнику! — просветитель яростно требовал расправы над бунтарями:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});