Встретимся в Загсе или на небесах (СИ) - "Iva River"

— Но Несси… — озадаченно начал недоумевающий Ваня.

— И, пожалуйста, никогда больше не называй меня так. Это была всего лишь глупая шутка, ещё раз извини, — перебила я. — Не стоит пускаться в дискуссию, всё, что я хотела сказать — я сказала. Дальше думать и решать тебе, — и попрощавшись, поспешно направилась к выходу, оставив растерянного Ваню стоять посреди комнаты.

Уже у двери до нас донеслось: «Ничё не понял…»

— Ну и зачем? — спросил Сашка по дороге к дому.

Я пожала плечами.

— Не знаю, Саш. Надо. Давай не будем это обсуждать, хорошо? Мне и так от всего происходящего хреново. Знаешь, что, дай мне, наверное, своих снотворных таблеточек, — попросила я, надеясь, что препарат наконец перекроет тревожному сновидению доступ к моему измученному сознанию.

Глава 21. Возвращение

«У каждого человека есть

свой «жизненный полёт»

Джеймс Ирвин,

американский космонавт

«Она стоит на пустых подмостках, такая хрупкая посреди огромной сцены.

Скрипачка…

Жгуче-чёрные волосы, сплетаясь с алым шёлком, струятся по тоненькой одинокой фигурке.

Ресницы опущены, а упрямый подбородок страстно прижат к верхней деке маленькой скрипки.

Движение руки — и музыка впивается в виски, взрывая сознание. А память мученически пытается понять: что это?

Точно Реквием. Но чей? Верди?.. Лист?.. Моцарт?.. Что-то до боли знакомое и в то же время неузнаваемое в её каком-то остервенелом исполнении.

Хорошо. Пусть будет Реквием… по мечте. Неизвестного композитора. Какая, чёрт, разница, когда такая музыка!

Сердце то замирает — пауза… Не только у меня — в зале гробовая тишина. То подскакивает и неистово колотится где-то в горле, не давая вздохнуть.

Стою в проходе, прижавшись к стене и, опасаясь потерять сознание, цепляюсь за портьеру на двери выхода. Сесть негде — аншлаг! Да и зачем?! Если умру, то только с последним аккордом…

За спиной скрипачки вздымается парусом большое белое полотно, уходящее вверх под купол. Какая потрясающая находка!

Оно колышется огромным живым монстром, и на его фоне — тоненькая фигурка с изящным инструментом… — летящая к звёздам песчинка…

Боже, как красиво… И музыка! Белая… чёрная… красная… она закручивается в тугую спираль и уносится ввысь.

Всё, сейчас упаду! Финальная часть. Чувствую…

Вытянулась в струну, вырванным нервом взмах смычка, и… опустила скрипку.

Минута абсолютного безмолвия. Секунда, другая… вечность. И вдруг взрыв симфонического оркестра! И парус взметнулся пламенем!

Огонь! Только огонь! Жгучий… яркий… Стихия!

В горле пересохло, не могу дышать. Нестерпимо хочется пить… Воды! Побелевшие костяшки пальцев свело судорогой.

Почему никто не паникует?! Она же сейчас сгорит!

Хором капелла. Рваные голоса, вспыхнувший шлейф. Струна звенит на самой высокой ноте и… рвётся, рассекая лицо. Это конец».

Я подскочила в кровати. Сердце бешенно колотилось, дыхание перехватывало, в глазах продолжали стоять пылающие подмостки.

Никакие Сашкины таблетки не помогли…

«Да сколько же будет преследовать меня этот сон? Неделю? Месяц? Год? А может, всю жизнь?!»

Первый раз он приснился мне очень давно, а сейчас взялся повторяться каждую ночь. Тяжёлый, осязаемый, и в то же время прекрасный кошмар.

Я никому не рассказывала о нём, слишком он личный, сокровенный, что ли, но сейчас вдруг решила рассказать. Женьке.

— Рит, ну чего ты себя обманываешь, всё ты прекрасно понимаешь! — Мне было хорошо слышно, как его голос расцветает улыбкой, но признаваться, почему я позвонила именно ему, действительно не хотелось. Даже себе. — Деточка моя, пора возвращаться на сцену.

— Жень, я не могу. Правда.

— Глупости, можешь.

— Я всё забыла, я ленивая, я старая и бездарная…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Ну это-то не тебе судить, — засмеялся он. — Ты была моей любимицей, и ты это прекрасно знаешь.

Ударение на «ты». В самом деле, никогда не говорил, но я знала, и все знали. И завидовали, и ревновали, а некоторые, может быть, даже ненавидели. Актёры — народ эмоциональный. Это только я — рыба замороженная… пока не на сцене. Все эти годы будто спящая в мутных глубинах.

— Мне некогда… я замуж выхожу…

— Ну и выходи себе на здоровье! Одно другому не мешает. Насколько я помню, ты всегда была замужем, — он уже не смеялся, а откровенно ржал.

— Не всегда, — возразила я. — Но ты этот период пропустил.

— Жаль.

Почему жаль? Неужели предложил бы руку и сердце? Ведь всегда был капельку влюблён. Это так часто бывает — режиссёр влюблён в свою приму. Хорошо, что умный, и не случилось.

— Поверь мне, по-другому ты от этой напасти не избавишься, — вздохнул он. — Дальше будет хуже. Эта жажда никогда не отпускает. Я-то знаю.

— Ну почему?! Был период, когда она меня почти не тревожила. Совсем недавно, кстати.

— Серьёзно? Это пока ты свою рок-оперу, что ли, ваяла? — насмешливо. — Говорю тебе, возвращайся! Иначе сойдёшь с ума.

Я не хотела сходить с ума, да мне и некуда, и так сумасшедшая. Но дело было не в этом.

— Жень, но ведь никакой личной жизни не будет, — продолжала вяло сопротивляться.

— Личная жизнь актрисы — это её театр, — уже тоном, не допускающим нелепые возражения.

— Да, а потом кто-то уезжает, и она рушится! — Вот мы и добрались до главной причины. — Сам сказал: если и в этот раз не получится…

— Если ты будешь с нами, получится, — твёрдо, уверенно. — Рита, ну блин! Чего я тебя, как маленькую, уговариваю?! Будто ты сама не понимаешь! Мы и так потеряли столько времени! Десять лет! Десять! Вдумайся в эту цифру! Я еле отыскал Сергачёва.

— Ты нашёл его?! — сердце радостно подпрыгнуло. — Где?!

Пауза, усмешка.

— Я знал, что ты вернёшься.

Конечно знал! На то он и режиссёр, чтобы знать.

Это правда, в своё время он изучил нас как облупленных. Каждого. Как духовнику мы несли ему всё, что угнетало и терзало. С радостью реже, но тоже бывало.

Женя был старше нас, как и Влад Сергачёв — звезда нашего театра. Ненамного, но тогда разница в пять — семь лет представлялась огромной, и они, давно преодолевшие четвертьвековой рубеж, казались нам очень взрослыми.

Влад — самородок, актёр от бога, такой, что я и рядом не стояла, почему-то тоже был обо мне на удивление высокого мнения.

Он, женатый и уже имеющий на тот момент двоих подрощенных детей, никогда не появлялся на репетициях, в которых не был занят, и так вышло, что некоторое время мы не пересекались. Но однажды, случайно заскочив в театр, попал на прогон спектакля, где я исполняла одну из главных ролей.

Помню, на меня тогда напал какой-то нездоровый кураж, и я отыграла свои сцены с небывалым ажиотажем, неся полную отсебятину и ахинею.

Ахинея Жене понравилась, более того, после репетиции он сказал мне, что Сергачёв досмотрел до конца, хотя и не собирался оставаться, а потом спросил: «Где ты откопал такое чудо?»

«А ты, действительно, была сегодня в ударе», — от себя добавил режиссёр, с улыбкой похлопав меня по плечу.

Так и не поняла, за что я тогда удостоилась похвалы наших «мэтров», но с того дня мы с Владом крепко подружились, а Женя даже вздумал специально под нас ставить одну из пьес Радзинского. Но не сложилось. Жаль. Уверена, получилось бы весьма оригинальное действо, Женька всегда выдавал в высшей степени неординарные постановки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Например, моно-спектакль «Записки сумасшедшего» в исполнении Влада я смотрела раз тридцать, и каждый раз, от первого до последнего слова — почти не дыша. И режиссёрская и актёрская работы в нём были потрясающи.

Женя уехал, и, естественно, всё распалось. Театр не может жить без души, а душой нашего был именно Женька.