Воруют! Чиновничий беспредел, или Власть низшей расы - Максим Калашников

Все это рваное, линючее, ползет чуть ли не при первом прикосновении. Калоши или сапоги кажутся подклеенными или замазанными, черное пальто окажется серо-буро-малиновым, на фуражке после первого дождя выступит красный околыш, у сюртука одна пола окажется синей, другая – желтой, а полспины – зеленой. Белье расползается при первой стирке. Это все «произведения» первой степени шиповских ремесленников, «выдержавших экзамен» в ремесленной управе.

«Чуть свет являлись на толкучку торговки, барахольщики первой категории и скупщики из «Шипова дома», а из желающих продать – столичная беднота: лишившиеся места чиновники приносили последнюю шинелишку с собачьим воротником, бедный студент продавал сюртук, чтобы заплатить за угол, из которого его гонят на улицу; голодная мать, продающая одеяльце и подушку своего ребенка, и жена обанкротившегося купца, когда-то богатая, боязливо предлагала самовар, чтобы купить еду сидящему в долговом отделении мужу.

Вот эти-то продавцы от горькой нужды – самые выгодные для базарных коршунов. Они стаей окружали жертву, осыпали ее насмешками, пугали злыми намеками и угрозами и окончательно сбивали с толку.

–  Почем?

–  Четыре рубля,  – отвечает сконфуженный студент, никогда еще не видавший толкучки.

–  Га! Четыре! А рублевку хошь?

Его окружали, щупали сукно, смеялись и стояли все на рубле, и каждый бросал свое едкое слово:

–  Хапаный! Покупать не стоит. Еще попадешься!

Студент весь красный… Слезы на глазах. А те рвут… Рвут…

Плачет голодная мать.

–  Может, нечистая еще какая!

И торговка, вся обвешанная только что купленным грязным тряпьем, с презрением отталкивает одеяло и подушку, а сама так и зарится на них, предлагая пятую часть назначенной цены.

–  Должно быть, краденый,  – замечает старик барышник, напрасно предлагавший купчихе три рубля за самовар, стоящий пятнадцать, а другой маклак ехидно добавлял, видя, что бедняга обомлела от ужаса:

–  За будочником бы спосылать…

Эти приемы всегда имели успех: и сконфуженный студент, и горемыка-мать, и купчиха уступали свои вещи за пятую часть стоимости, только видавший виды чиновник равнодушно твердит свое, да еще заступается за других, которых маклаки собираются обжулить. В конце концов, он продает свой собачий воротник за подходящую цену, которую ему дают маклаки, чтобы только он «не отсвечивал».

…Начиная с полдня являются открыто уже не продающие ничего, а под видом покупки приходят в лавочки, прилепленные в Китайской стене на Старой площади, где, за исключением двух-трех лавочек, все занимаются скупкой краденого…»

Вот что писал знаменитый дядя Гиляй. Обратите внимание: так вели себя на рынке не какие-то азербайджанцы или чечены, не узбеки и не таджики, а самые что ни на есть русские. Этнически и расово чистые.

Мошенническая толкучка занимала всю Старую площадь (между Ильинкой и Варваркой) и отчасти – Новую площадь. По одну сторону – Китайская стена, по другую – ряд высоких домов, в нижних этажах коих – лавки одежды и обуви. «И здесь, так же как на Сухаревке, насильно затаскивали покупателя. Около входа всегда галдеж от десятка «зазывал», обязанностью которых было хватать за полы проходящих по тротуарам и тащить их непременно в магазин, не обращая внимания, нужно или не нужно ему готовое платье… А если удастся затащить в лавку, так несчастного заговорят, замучат примеркой и уговорят купить, если не для себя, так для супруги, для деток или для кучера…» – свидетельствует Гиляровский.

Обман здесь царил на каждом шагу: Москва жила под девизами «Не обманешь – не продашь», «На грош – пятаков купить». Покупателям впаривали обувь на бумажных подметках, а когда они спустя несколько дней являлись в ту же лавку с претензиями на обмен товара, их охаивали: ишь, сам купил это невесть где – а нас, честных торговцев, надуть пытается. У нас брал? Да знать мы тебя не знаем, и товар – не наш! А общепит тех времен? В большинстве «народных» трактиров в районе Трубной площади, Хитровки и Старой площади Гиляровский заказывал лишь запечатанную водку да каленые яйца в скорлупе: от всего прочего можно было запросто отравиться или схлопотать инфекционную болезнь.

«В то время был большой спрос на описание жизни трущоб, и я печатал очерк за очерком, для чего приходилось слоняться по Аржановке и Хитровке. Там я заразился: у меня началась рожа на голове и лице, температура поднялась выше сорока градусов. Мой полуторагодовалый сын лежал в скарлатине, должно быть, и ее я принес из трущоб. На счастье, мой друг доктор А.И. Владимиров, только что окончивший университет, безвыходно поселился у меня и помогал жене и няне ухаживать за ребенком. У меня рожа скоро прошла, но тут свалилась в сыпном тифу няня Екатерина Яковлевна,  – вошь я занес, конечно, тоже с Хитрова рынка…» – свидетельствует Владимир Гиляровский. Причем рассказывает он это о Москве конца 1880-х годов.

Но это еще цветочки. В старой Москве вас могли ограбить догола ночью. Пристукнуть – и труп спустить в уличный колодец, ведущий в текущую под землей в трубе (с екатерининских времен) Неглинку. В районе Трубной площади бытовала масса самых грязных притонов и борделей. Здесь неосторожного могли запросто опоить снотворным, обчистить – и выбросить на улицу, а то и в ту же Неглинку. Когда эту речку в трубе чистили, то часто находили в ней человеческие кости. Неглинка в дождливое время из-за хронической засоренности трубы периодически затапливала Неглинный проезд, одноименную улицу и часть Трубной площади, причем вода заливалась в окна первых этажей домов. (Окончательно проблему Неглинки решат лишь при Сталине.) Нормальных канализации и водопровода в Москве до советских времен просто не имелось. Богатые домовладельцы, чтобы не вывозить фекалии, мочу и нечистоты из своих сортиров бочками, тайно прокладывали в Неглинку подземные стоки, а уж Неглинка все это выносила в Москву-реку. Как все это воняло – рассказывать не надо.

Особенно страшным был выходящий на Цветной бульвар Малый Колосов переулок, переполненный заведениями с красными фонарями и грязными притонами. Именно здесь любили опаивать сонным зельем, подчас – насильно. Таиланд, как говорится, отдыхает. Только красные смогли свести с тела Москвы эти гнойные язвы.

А Охотный Ряд, где ныне, в здании сталинского Госплана СССР, угнездилась Госдума РФ? В старой Москве это было средоточие мясных и рыбных лавок. Страшная вонь, полчища крыс, дикая антисанитария царили здесь. В лавках – некрашеные стены, пропитанные кровью, кучи куриного помета, крысы, перья, мясники в грязных фартуках и с нечищеными ножами. Рядом – ямы, до краев наполненные нечистотами и отбросами. У стен – навалы из навоза и гниющих кишок забитых животных. Здесь же – полуразвалившиеся сараи, где сложены гниющие шкуры, хлевы. Настоящая грязная и вонючая Азия в самом сердце древней русской столицы! Все это позорище ликвидировали при Сталине, построив на месте сего романовского «кишлака» красивейшее здание гостиницы «Москва». Разрушенное, блин, представителями низшей расы в 2003 году и замененное потом новоделом в исполнении «узбек-таджикстроя». Господи, какие интерьеры, какие мозаичные панно были уничтожены тогда, в 2003-м! Видимо, нынешнюю низшую расу просто корежит от вида всего советского, великого. Вот она и уничтожает все, что осталось от СССР, под любым предлогом.

Но мы отвлеклись от главной темы. Даже в Москве, при поздних Романовых, был сущий Восток, причем в самом центре города, не считая Марьиной Рощи, Хапиловки и прочих окраин. Даже не Бухара, не Ташкент, а кишлак, подобие самых грязных трущоб нынешнего третьего мира. Посмотрите на фотографии торговцев в старой Москве. Они носят на голове и лотки с арбузами, и решета с ягодами, и кувшины с лимонадом. Ну сущая тебе Нигерия пополам с Чадом!

А если взять Питер тех же времен? Он, увы, не знал своего Гиляровского. Но кое-что продемонстрировать можно. Например, открыв книгу «Капитальный ремонт» Леонида Соболева – человека из того времени, хорошо знавшего то, о чем пишет. Вчитаемся в его описание Петербурга 1914 года.

«…Столица прикрывала гранитом и мрамором свою неистребимую российскую вшивую грязь, нищету; невежество и крепостническое самоуправство. Облицованные гранитом каналы ее воняли страшной устойчивой вонью обывательских клозетов. Великолепная Нева поила острова и окраины неразбавленной холерной настойкой, очищая фильтрами воду только для центральной части города. Под безлюдным паркетным простором барских квартир сыро прели в подвалах полтораста тысяч угловых жильцов с кладбищенской нормой жилплощади в один-два метра на душу. Двадцать две тысячи зарегистрированных нищих украшали своими лохмотьями паперти соборов, в которых на стопудовых, литого серебра иконостасах выглядывало из-за колонн драгоценной ляпис-лазури невыразительное лицо царицы небесной, окруженное сиянием из самоцветных камней стоимостью в сто тысяч рублей…»