Не могу молчать: Статьи о войне, насилии, любви, безверии и непротивлении злу - Лев Николаевич Толстой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну да, ты известная революционерка, – улыбаясь, сказал дядя.
– А мне кажется, – беспрестанно затягиваясь, заговорил молодой офицер, – что с точки зрения христианства ничего нельзя возражать ему.
– Уж не знаю с какой точки, – строго сказал старший генерал, – знаю только то, что солдату надо быть солдатом, а не проповедником.
– По-моему же, главное дело в том, – сказал, улыбаясь глазами, председатель суда, – что если мы хотим доиграть все шесть роберов, то надо не терять золотого времени.
– Кто не допил чай, я подам к карточному столу, – сказал гостеприимный хозяин, и один из игроков ловким, привычным движением веером раскинул карты. И игроки разместились.
В сенях тюрьмы, где конвойные с отказавшимся от службы арестантом дожидались распоряжения начальства, шел такой разговор:
– Як же батька не знае, – говорил один из конвойных, – хиба не було у книгах, як бы им.
– Стало быть, не понимают, – отвечал отказавшийся. – Если бы понимали, они бы то же самое говорили. Христос не убивать велел, а любить.
– Так-то так. Чудно и, главное, дело трудное.
– Ничего не трудно, я вот просидел и еще просижу, и на душе мне так хорошо, что дай бог всякому.
Подошел унтер-офицер нестроевой роты, уже не молодой человек.
– Что, Семеныч, – обратился он с уважением к арестанту. – Приговорили?
– Приговорили.
Унтер-офицер мотнул головой.
– Так-то так, да терпеть трудно.
– Стало быть, так надо, – отвечал, улыбаясь, арестант, видимо тронутый сочувствием.
– Так-то так. Господь терпел и нам велел, да трудно.
На эти слова быстрым молодецким шагом вошел в сени красавец поляк фельдфебель.
– Нечего разговоры разговаривать, марш в новую тюрьму. – Фельдфебель был особенно строг, потому что ему было дано приказание следить за тем, чтобы арестованный не общался с солдатами, так как вследствие этих общений за те два года, которые он просидел здесь, четыре человека были совращены им в такие же отказы от службы и судились уже и сидят теперь в различных тюрьмах.
X
«Христианское откровение было учением о равенстве людей, о том, что бог есть отец, а люди – братья. Оно ударяло в самый корень той чудовищной тирании, которая душила цивилизованный мир, оно разбивало цепи рабов и уничтожало ту великую неправду, которая давала возможность кучке людей роскошествовать за счет труда массы и держала рабочих людей, что называется, в черном теле. Вот почему преследовалось первое христианство и вот почему, когда стало ясно, что его нельзя уничтожить, привилегированные классы приняли его и извратили. Оно перестало в своем торжестве быть истинным христианством первых веков и сделалось, до весьма значительной степени, служителем привилегированных классов».
Генри Джордж«Церковное извращение христианства отдалило от нас осуществление царства божия, но истина христианства, как огонь в сухом дереве, прожгла свою оболочку и выбилась наружу. Значение христианства видно всем, и влияние его уже сильнее того обмана, который скрывает его.
Я вижу новую религию, основанную на доверии к человеку; призывающую к тем нетронутым глубинам, которые живут в нас; верующую в то, что он может любить добро без мысли о награде; в то, что божественное начало живет в человеке».
Сольтер«Не думай, чтобы церковное христианство было неполным, односторонним, формальным христианством, но все-таки христианством. Не думай так: церковное христианство – враг истинного христианства и стоит теперь по отношению к истинному христианству как преступник, пойманный на месте преступления. Оно должно уничтожить само себя или совершать новые и новые преступления».
То, что говорил отказавшийся на суде, говорилось давно, с самого начала христианства. Самые искренние и горячие отцы церкви говорили то же самое о несовместимости христианства с одним из основных неизбежных условий существования государственного устройства, – с войском, то есть что христианин не может быть солдатом, то есть быть готовым убивать всех, кого ему прикажут.
Христианская община первых веков до пятого века определенно признавала, в лице своих руководителей, что христианам запрещено всякое убийство, а потому и убийство на войне.
Так, во втором веке, перешедший в христианство философ Татиан считает убийство на войне так же недопустимым для христиан, как всякое убийство, и почетный воинский венок считает непристойным для христианина. В том же столетии Афинагор Афинский говорит, что христиане не только сами никогда не убивают, но и избегают присутствовать при убийствах.
В третьем столетии Климент Александрийский противопоставляет языческим «воинственным» народам – «мирное племя христиан». Но всего яснее выразил отвращение христиан к войне знаменитый Ориген. Прилагая к христианам слова Исаии, что придет время, когда люди перекуют мечи на серпы и копья на плуги, он совершенно определенно говорит: «Мы не поднимаем оружия ни против какого народа, мы не учимся искусству воевать, – ибо через Иисуса Христа мы сделались детьми мира». Отвечая на обвинение Цельзом христиан в том, что они уклоняются от военной службы (так что, по мнению Цельза, если только Римская империя сделается христианской, она погибнет), Ориген говорит, что христиане больше других сражаются за благо императора, – сражаются за него добрыми делами, молитвой и добрым влиянием на людей. Что же касается борьбы оружием, то совершенно справедливо говорит Ориген, что христиане не сражаются вместе с императорскими войсками и не пошли бы даже в том случае, если бы император их к этому принуждал.
Так же решительно высказывается и Тертуллиан, современник Оригена, о невозможности христианина быть военным: «Не подобает служить знаку Христа и знаку дьявола, – говорит он про военную службу, – крепости света и крепости тьмы. Не может одна душа служить двум господам. Да и как воевать без меча, который отнял сам господь? Неужели можно упражняться мечом, когда господь сказал, что каждый взявшийся за меч от меча погибнет. И как будет участвовать в сражении сын мира?»
«Безумствует мир во взаимном кровопролитии, – говорит знаменитый Киприан, – и убийство, считаемое преступлением, когда люди совершают его поодиночке, именуется добродетелью, если делается в массе. Преступникам приобретает безнаказанность умножение ярости».
В четвертом веке Лактанций говорит то же: «Не должно быть никакого исключения в заповеди божией, что убить человека всегда грех, – говорит он. – Носить оружие не дозволено, ибо их оружие – только истина».
В правилах египетской церкви третьего века и в так называемом «Завещании господа нашего Иисуса Христа» безусловно запрещено всякому христианину поступать на военную службу под страхом отлучения от церкви. В деяниях святых много примеров христианских мучеников первых веков, пострадавших за отказ от военной службы.
Так, Максимилиан, приведенный в присутствие по отбыванию воинской повинности, на первый вопрос проконсула о том, как его зовут, отвечал: «Мое имя – христианин, и потому я сражаться не могу». Несмотря на это заявление, его зачислили в солдаты, но он отказался от службы. Ему было объявлено, что он должен выбрать между отбыванием
