Изысканный труп - Поппи Брайт

– Ты давно видел Люка Рэнсома?

Что-то проскользнуло в серой дымке Сореновых глаз, некая вуаль жалости и осторожности. Тран понятия не имел отчего. Они почти не были знакомы, когда роман был в разгаре, и Сорен принадлежал к тому типу людей, к которым Люк испытывал неприязнь.

– Да. Давно.

Сорен, очевидно, хотел добавить что-то еще, но промолчал.

Тран заерзал на стуле, поиграл с металлической подставкой для салфеток, с бутылочками соуса для рыбы, уксуса и приправы срираха, которая неизменно присутствует в любом вьетнамском ресторане. Сорен что-то знал о Люке. Может, только про положительный анализ на ВИЧ, может, что-то еще. Тран больше не мог сдерживаться:

– Что ты хочешь сказать? Говори.

– Ничего. Просто когда я последний раз видел Люка, он очень переживал из-за тебя.

Тран пожал плечами.

– Если звонить мне в три часа каждую ночь целый месяц, посылать мне любовные излияния на двадцать страниц и грозить убить – значит переживать, то, видимо, ему нелегко пришлось.

Сорен поднял выщипанную бровь.

– Он грозил убить тебя?

– Однажды он собирался похитить меня и изнасиловать. Сказал, что будет неделю держать меня взаперти, трахать без презерватива, вынудит глотать его сперму и кровь. – А еще он сказал, что заставит меня полюбить это дело... но об этом не стоит упоминать. – Затем обещал отпустить, и я смогу зарезать его, если у меня возникнет такое желание, но заявил, что умрет он счастливым, зная, что я тоже заражен.

– Люку никогда не умереть счастливым, – пробормотал Сорен.

Тран уставился на его руки, обхватившие стакан с молочным коктейлем, на шероховатые кутикулы и грязные костяшки.

– Ты знаешь, что Люк болен СПИДом?

– Да, знаю. У меня тоже обнаружили вирус.

Тран чуть не подавился последним кусочком мороженого. Он не мог поверить. С Люком все понятно, он неразборчив в связях, постоянно на вечеринках, ему осточертела жизнь, его мозг горит, тело и сердце открыты любому количеству яда. СПИД – не самая тяжелая карма, которая могла на него свалиться.

Между Люком и Траном десять лет разницы. Они побывали в столь непохожих местах. Трану нравилось проводить время с человеком старше его и тем не менее во все врубающимся. Люк писал, трахался, путешествовал. Он знал суть всех вещей, и не только факты, но истины бытия, и мог говорить о них часами. Тран часто чувствовал себя в его присутствии немым и невежественным. Однако Люк выуживал в нем интеллект и находил людей его возраста забавно аморальными. Люк преклонялся перед нежным молодым телом.

Все же, когда у Люка выявили ВИЧ, разница в возрасте помогла Трану понять многие вещи. Он думал о том, что у Люка была сотня любовников в Сан-Франциско и во время путешествий по стране. Он знал, что взрослые мужчины часто болеют, они – последнее поколение, которое наслаждалось сексом без страха. В отрочестве, в двадцать с лишним лет, те геи редко сталкивались со СПИДом. А Тран с Люком были так осторожны.

Интересно, осмотрителен ли Сорен. Тран не мог сказать точно, но Сорен казался на год-два моложе его самого.

Видимо, лицо Трана изображало искреннее изумление, потому что Сорен рассмеялся.

– А ты что думал, нам никогда не подхватить заразы, если мы юные и красивые? Надеюсь, ты сдавал анализ?

Тран кое-как кивнул.

– Все еще отрицательный?

Тран снова кивнул, однако отвел взгляд. Сорен наклонился через стол и положил руку Трану на запястье.

– Прости меня. Мы так привыкли обсуждать свое положение, что смертельная болезнь начинает казаться мелочью. Мне не стоило спрашивать.

Трана встревожило прикосновение Сорена, и он резко убрал кисть из-под его холодной сухой ладони. Когда бы Тран ни зашел во вьетнамский ресторан, ему казалось, что все взгляды направлены на него, что люди высматривают в его поведении любое отклонение от нормы. Обычно его паранойя имела веские основания, если учесть репутацию Трана в Версале. Особенно сложно было есть вьетнамскую еду с Люком. Хотя тот знал, что в таких местах не стоит трогать своего любовника с той же вольностью, как во Французском квартале или даже на улице, Тран все равно вздрагивал каждый раз, как их руки тянулись за одной и той же тарелкой или колено Люка случайно наталкивалось на его ногу под столом. Его боязнь привлекала больше внимания, чем любое касание.

Подобная реакция ранила Люка, и Сорен сейчас тоже был обижен, но умело скрыл это. Зараженные, как называл их Люк, наверное, привыкают, что люди пытаются ускользнуть от их прикосновения.

Трану хотелось вернуть атмосферу непринужденной беседы, которую они вели несколько минут назад. И зачем он упомянул Люка? Люк и так оставил свой след на всем, что делал Тран, на всем, чего он хотел. Не стоит вызывать призрака по собственной воле. Он решил рассказать Сорену о том, что испытал прошлой ночью.

– Ты знаешь Джея Бирна? Серые глаза Сорена вспыхнули.

– Этого извращенца! Он как-то пытался подцепить меня в "Руке славы", фактически предлагал мне деньги, чтоб я позировал для грязных снимков, будто мне нужны его гроши. Если б я согласился, то мои предки в гробу бы перевернулись.

– О чем ты?

– Понимаешь, у Бирнов есть старые деньги и новые деньги, которые в некоторых кругах означают смерть. Говорят, что старые деньги, которыми они до сих пор обладают, прокляты. Его мать принадлежит роду Деворе, а с другой стороны восходит от болотной дряни, как выражаются мои родители, которая пустила корни в девятнадцатом веке. Ее двоюродным дедом был Джонатан Дегрепуа.

– Что за Джонатан Дег...

– Дегрепуа. Я думал, любой ребенок, выросший в Новом Орлеане, слышал о Джонатане Дегрепуа.

– Версаль – это не совсем Новый Орлеан.

– Ну да история в любом случае произошла не в Новом Орлеане. Джонатан Дегрепуа жил в Пойнт – росс-Тет, в заболоченной части реки к югу отсюда, в семье рыбаков и охотников. Джонатан не любил танцевать и напиваться, как его братья и сестры. Он был немногословен, так и не женился, даже девушки у него не было. Его никто не замечал, пока не обнаружили заброшенный сарай для лодок, где он убил пятнадцать мальчиков. Большинство продолжали лежать там – зарезанные вроде как охотничьим ножом, точно определить было трудно, потому что они к тому времени изрядно разложились. Некоторые были негритятами из соседнего городка, и они, вероятно, сошли б ему с рук, но там нашлись и дети индейцев, а один сбежал из Нового Орлеана. Туда Джонатана и привезли, чтоб судить. Пришлось нанять переводчика, поскольку Дегрепуа говорил только на французском, к тому же на болотном французском. Это было в тысяча восемьсот семьдесят пятом.

– Ого.

Тран подумал, что надо рассказать Сорену об обезглавливании Джейн Мэнсфилд на Шеф-Ментер, но ему хотелось дослушать историю до конца.

– Так откуда старые деньги Деворе?

– На день суда Луи Деворе был двадцать один год. Его пригласили присяжным. Весь клан Дегрепуа приехал с болот, чтоб посмотреть, как четвертуют их сына. Просиживая утомительные часы в суде, Луи влюбился в сестру Джонатана Евлалию, которой едва исполнилось пятнадцать. В конце прослушивания дела Луи проголосовал "виновен", как и все присяжные, а Евлалия ответила ему взаимностью. Семья Деворе грозила лишить его наследства, если он женится на жалкой болотной дряни, по венам которой течет кровь убийцы, но не сдержала слова. Она по крайней мере была подходящего пола.

Луи и Евлалия поженились две недели спустя после того, как Джонатана повесили за убийства, и они начали плодить маленьких Деворе. Однажды одна из Деворе вышла замуж за богатенького Бирна из Техаса.

У них и родился Джей.

Тран покачал головой. За последние десять минут Сорен сразил его второй раз.

– Откуда тебе это известно? Сорен пожал плечами.

– В семьях, давно живущих в Новом Орлеане, скопилось много информации. Слушай, надеюсь, ты не связался этим подонком?

Трану вдруг захотелось вступиться за него. Да, Джей – человек со странностями, но он не подонок. Напротив, он был довольно добр.

– Он из необычной семьи, он хотел сделать пару снимков. Но за что же ты его так ненавидишь?

– О, Тран, я не испытываю к нему ненависти. Я ненавижу Пэта Буканана, Боба Доула, моего деда... но не беднягу Джея Бирна. Он всего лишь безобидный фотограф-любитель. Просто он выглядит... ну, не знаю... скользким типом. Внешне с ним все в порядке, но я не смог бы и притронуться к нему.

– А я смог. – К черту, тут нечего стыдиться. – К слову сказать, я провел с ним эту ночь.

Было смешно наблюдать, как у Сорена отвисла челюсть и округлились глаза.

– Ты не... – выдохнул Сорен. – Ты это сделал? А что он... то есть как это было?

Тран собирался излить всю историю: отказ Джея вступить в контакт, подозрительную стерильность ванной комнаты, может, даже мешочек с человеческими волосами. Однако он передумал. Сорен, очевидно, любил сплетни, а Трану не хотелось вооружать его против Джея. Поэтому он лишь улыбнулся: