Дервиши в мусульманском мире - Петр Алексеевич Позднев

отводят ей еще более места, особенно в том, что касается основного принципа жизни как человека, так и всего мира. Олицетворяя под образом любви непреодолимое инстинктивное стремление всех вещей во вселенной к погружению в лоно Божества как их источника и требуя от человека того же чувства, дервиши превратили эту любовь не только в основное и руководящее начало жизни и деятельности человека, но и в одушевляющий принцип всей вселенной – от ничтожной песчинки – до неизмеримо великих светил. Чтобы убедиться в этом, стоит только почитать те произведения суфийских поэтов, которые дервиши признают написанными под божественным вдохновением и употребляют вместо Священного Писания. Каждый стих поэмы знаменитого Мевлеви, каждый нравственный урок Саади, каждая лирическая и мистическая газель Хафиза, любое произведение других персидских и арабских суфиев-поэтов дышат экстатическим восхищением, проникнуты одною идеею о божественной любви. Этою последнею, говорится в них, объята вся природа, как пламенем. Присутствие ее поэты предполагают даже в самом маленьком растении и заставляют его искать высочайшего предмета своих пламенных желаний. Вот как, напр., это стремление к Богу (любовь) воспевается в одном суфийском стихотворении (из «Месневи Шериф»):

Слушай, как далекий тростник,

в своих меланхолически приятных рассказах

Оплакивает свое прошедшее блаженство и настоящую печаль!

Со мною плачут про любовь поющие юноши и нежноглазые девицы,

Преждевременно оторванные от своих родных краев.

О! Пусть сердце, надорванное роковою разлукой,

Чувствует то, что я пою, и обливается кровью, когда я плачу;

Кто блуждает вдали от своего родного дома,

Тот тоскует о возвращении

и клянет каждый медленно проходящий час.

Мой голос и в горе, и в радости

Приветствовал наступающий и радовался проходящему дню;

Все искали участия в моих страстных аффектах,

Но никто не угадал тайны моего сердца.

Как, однако, мои напряжения и печали медленно возрастали!

Но уши – глухи, а плотские очи – слепы.

Духи во всякой смертной форме вращаются свободными,

Но стоны бесполезны. Можем ли мы видеть душу?

* * *

Такие милые звуки вырывались из того отдаленного тростника;

Вырывались, говорю я? Нет; это было всеоживляющее пламя.

Это любовь наполняет тростник Божественным жаром.

Это любовь искрится в благороднейшем вине.

Меня, печально блуждающего вдали от моей бесценной девицы,

Тростник воспламенил, и вся моя душа изменилась.

Любовь причиняет болезнь и целит бальзамом;

Она поражает, но и утишает, делает страстным и привлекает.

* * *

Здравствуй, небесная любовь!

Истинный источник бесконечных благ,

Твой бальзам восстановляет меня, и твое искусство поддерживает.

О! Ты более, чем ученый Гален и мудрый Платон.

Мой руководитель, мой закон, моя чрезмерная радость, пробудись!

Любовь согревает эту холодную глину таинственным огнем,

И колеблющиеся горы преклоняются

Пред нею с юношеским желаньем.

Счастлива та душа, которая утопает в морях любви

И в течение своей жизни поддерживается пищею свыше.

С несовершенными формами может ли совмещаться совершенство?

Конец моей песни, и ты, суетный мир, прощай!276

Все примеры, все сравнения, все картины, какими наполнены упомянутые произведения, по словам знатоков, берутся поэтами-суфиями и списываются чувственными красками с окружающей природы с тою главною целью, чтобы показать, что и человек должен иметь такую же «божественную любовь» или, частнее, что каждый, кто может достигнуть здесь на земле «божественного блаженства», должен проникнуться ею, совершенно отречься от всего мирского и от себя и всецело предаться Богу не из-за каких-либо других видов, а единственно из бескорыстной любви к Нему277. Но каково же обнаружение этой любви в человеке по учению дервишей? Ответ на этот вопрос совершенно гармонирует с их пантеистическим взглядом на Бога и природу. Любовь человека к Богу у них принимает часто чувственный характер: отрекшись от всего мира, человек, по смыслу их учения, должен любить Бога в природе, т. е. Его творения, потому что они суть божественные эманации, но должен любить так, чтобы он видел в них не «обольстительную материю», а Бога. Как везде, там и здесь дервиши стараются в основу своих идей подставить места из Корана и прикрыться его авторитетом. Много отрывочных фраз они находят в Коране для своего подтверждения. К числу таких фраз относятся именно те места и выражения, где говорится в Коране о преданности Воле Божией, о суетности мира и кратковременности земной жизни и проч. Вот некоторые из этих мест: «Жизнь этого мира, есть только суета, призрак»278. «Знайте, – говорится в другом месте Корана, – что жизнь в здешнем мире есть обманчивая утеха, обольщение, суетный наряд, тщеславие между вами, желание отличиться множеством имущества и детей: она как дождь, при котором растения пленяют земледельца, потом вянут, после того видишь их пожелтевшими, напоследок делаются они сухими стеблями»279. Однако это не значит, что любовь человека к Богу, по учению дервишей, на самом деле должна иметь какой-то возвышенный, чисто божественный характер. Вот что говорит по этому поводу Уильям Джонс, прекрасно изучивший мистическую поэзию суфиев: «Они (суфии) всегда обращают к лучшей части творения Всемогущего свою любимую фразу, которой смысл тот, что земная любовь есть мост, чрез какой должны проходить те, которые ищут блаженства божественной любви»280.

Таким образом, почтение и любовь к Богу в существе дела у дервишей сводится к апофеозу материи. Как бы то ни было, однако то несомненно, что любовь, по их учению, должна служить руководительным принципом жизни и деятельности человека. «Но сущности Бога и всех вещей в природе, – говорят дервиши, – никто не знает и не может познать, если он не последует их тарикату; да и в таком случае, хотя при поступлении в число последователей “истинного пути” и сообщать ему о сущности Бога и всего существующего, все-таки он не сразу поймет и познает это; а чтобы вполне увериться в сущности Бога и природы и в принципе жизни, он сам собственно лично должен испытать и достигнуть такого познания. Таким образом, для всякого стремящегося к этому познанию (т. е. для дервиша) сущность Бога и всей природы, истинный принцип жизнедеятельности человека являются в конце его исканий как цель. Эта последняя в свою очередь может быть достигнута только тогда, когда дервиш в самом себе почувствует присутствие Божества, когда он убедится, что он и Бог – одно, словом, когда совершенно погрузится в лоно