Дневник плохого года - Джон Кутзее

Чем же вы займетесь? спросил я. Где будете работать?

Работать? Ну, не знаю. Может, буду пока помогать маме. У нее модельное агентство, начинала как все, а теперь в Северном Квинсленде никто за ней не угонится. Совсем неплохо для девушки с богом забытого Лусона, у которой не было ни связей, ни денег.

Алан, замолчи, сказала я. A Senor'y К. пояснила: Алан перебрал, ему дай волю, он нас обоих в краску вгонит.

Кто выбрал именно этот постер? Хоть я и простая хозяйка гостиницы, я тоже верю в любовь и не обознаюсь, случись мне встретить бога — не так ли следует понимать присутствие постера на стене?

Сердце изнывает именно по любви.

Зато была красота, сказал я. Красота да голова на плечах, наверно, заменили ей и деньги, и связи. Судя по дочке, которую она произвела на свет.

Да, мама у меня красивая. Но куда, в конечном счете, заводит красота?

Она просила, и я внял, сказал Алан. Хоп — вот у нас и кот из мешка высунулся. Я внял ее мольбам и отказался от плана. Да, Хуан, откровенничать так уж откровенничать — это я, я тот безымянный мерзавец, который чуть было вас не обобрал. Но ведь не обобрал же. Благодаря моей девушке, присутствующей здесь. Благодаря моей обожаемой девушке с самой сладкой в мире киской.

08. Об эротической жизни

За год до самоубийства мой друг Дьюла говорил со мной об эросе, как он понимал его на склоне лет.

В юности, проведенной в Венгрии, Дьюла был настоящим распутником. Однако с возрастом, хотя он и остался столь же восприимчив к женской красоте, потребность крутить романы с женщинами во плоти отошла на задний план. Со стороны казалось, что Дьюла превратился в целомудреннейшего из мужчин.

Такое внешнее целомудрие, говорил Дьюла, стало возможным потому, что он освоил искусство ведения любовной интриги — ведения через все стадии, от увлечения до достижения цели — исключительно в собственном воображении. Как он это делал? Обязательным первым шагом было уловить так называемого «двойника» возлюбленной, уловить и сделать своей собственностью. Над этим двойником он мог затем работать, вдыхать в него жизнь, пока не будет достигнута стадия, на которой Дьюла, по-прежнему в царстве своего воображения, сможет начать заниматься со своим суккубом любовью, в конце концов доведя суккуб до крайней степени восторга; и вся эта история страсти будет разворачиваться без ведома оригинала из плоти и крови. (Однако этот же самый Дьюла заявлял, что нет такой женщины, которая не заметила бы страстного взгляда, на нее брошенного — даже в переполненном помещении, даже если ей не удается определить, от кого взгляд исходит.)

Секунду мы — мы оба — размышляли о том, куда заводит красота.

Что ж, сказал я, если вам понадобится работа редактора, сообщите.

К. молчал. Я молчала. Алан налил себе еще вина.

«У нас в Бейтменс-бей на пляжах и в торговых центрах запрещены видеокамеры, — сказал Дьюла (в Бейтменс-бей он провел последние годы жизни). — Вроде бы с целью защитить детей от агрессивного внимания педофилов. Интересно, каким будет следующий шаг властей? Они что, станут ослеплять всякого, кто достиг определенного возраста? Или заставят нас ходить с завязанными глазами?»

Сам Дьюла детьми в эротическом смысле едва ли интересовался; хотя мой друг коллекционировал их изображения (как профессиональный фотограф), порнографом он не был. Дьюла жил в Австралии с 1957 года и всё это время не мог полностью расслабиться. В Австралии для его пристрастий общество слишком пуританское.

«Знай они, что у меня в голове происходит, — говаривал Дьюла, — они бы меня распяли. — И, подумав, добавлял: — В прямом смысле».

Я спросил Дьюлу, каковы описанные им воображаемые совокупления, дают ли они ему нечто, хоть сколько-нибудь приближающееся к удовлетворению от реального полового акта. И, кстати, продолжал я, не казалось ли тебе, Дьюла, что желание обладать женщиной в уединении собственных мыслей может быть выражением не любви, а мести — мести молодым и красивым за презрение к безобразному старику вроде тебя (мы были друзьями, мы могли разговаривать в таком духе).

Так вот, значит, кем я работала — редактором, сказала она. Буду знать. Я-то думала, я простая бессловесная машинистка.

Отнюдь, сказал я, отнюдь не бессловесная.

Но теперь всё кончено, сказал Алан. Страница перевернута. Итак, Хуан, за какую вы там тему собрались взяться?

Еще не решил.

Он рассмеялся. «Что, по-твоему, значит быть распутником?» — спросил он («распутник» было одним из его любимых английских слов, ему нравилось катать его на языке — рас-пут-ник). «Слово «распутник» происходит от слова «пустота», которую мужчина заполняет, как Бог — и создает женщину. Распутников ненавидят лишь мужчины, из ревности. Женщина распутника ценит. Женщина и распутник принадлежат друг другу по определению».

«Как рыба и крючок», — сказал я.

«Нуда, как рыба и крючок, — подтвердил Дьюла. — Бог создал нас друг для друга».

Я попросил Дьюлу подробнее рассказать о своем методе.

Всё зависит, отвечал Дьюла, от способности ухватить — в основе которой самое пристальное, самое тщательное наблюдение — ухватить тот самый единственный в своем роде, бессознательный жест, слишком незначительный или слишком быстрый для среднестатистического глаза, жест, посредством которого женщина себя выдает — выдает свою эротическую сущность, иными словами, душу. Это может быть, например, манера изгибать запястье, чтобы взглянуть на часы, или наклоняться, чтобы потуже затянуть ремешок сандалии. Как только ты уловил этот жест, характерный только для конкретной женщины, эротическое воображение может не спеша над ним работать, пока не откроются все до единой тайны, в том числе — как эта женщина трепещет в объятиях любовника, как она получает оргазм. Один предательский жест — и ей «не уйти от судьбы».

Кстати, сказала она, вы ведь не использовали меня в своей книге, без моего ведома? Очень было бы неприятно узнать, что я в книге с самого начала, а вы на эту тему помалкиваете.

Ах да, припоминаю — вы планировали перегруппировку. И вам больше некуда употребить мою девушку — пока некуда. Знаете, Хуан, я первый раз встречаю мужчину, который меня усиленно убеждает, будто ему некуда употребить Аню. Обычно у мужчин полно идей относительно употребления Ани, идей по большей части не могущих быть упомянутыми в приличном обществе. Успокойтесь — вы сказали, что вам некуда ее употребить, и я вам верю.

Дьюла описал свой метод с большой прямотой, но, как мне показалось, не без задней мысли дать мне пример для подражания. Он был невысокого мнения о моей наблюдательности, касалось ли дело женщин, характерных для них жестов или чего другого. По мнению Дьюлы, мне, рожденному на диком континенте, недоставало того, что в европейцах заложено от природы, а именно греческого, то есть платоновского, мировосприятия.

«Ты так и не ответил на мой первый вопрос, — сказал я. — Тебе эти твои донжуанские мастурбации настоящее удовлетворение приносят, или нет? Разве в самой глубине души ты не предпочел бы настоящий секс?»

Дьюла резко выпрямился. «Я никогда не употребляю слово «мастурбация», — сказал он. — Мастурбация — для детей. Мастурбация — для начинающих, которые только пробуют свой инструмент. А насчет настоящего секса… Ты же, как-никак, Фрейда читал — тебе ли столь безответственно употреблять это слово? Я говорю об идеальной любви, о любви поэтической, только на чувственном уровне. Если ты не хочешь этого понять, я тебе помочь не смогу».

Вы имеете в виду мои суждения? Что же, по-вашему, я мог пожелать высказать о вас?

Не обо мне конкретно, а вообще о филиппинских машинисточках, воображающих, будто они всё знают.

Аня говорит, вы человек воспитанный. Несомненно, галантный, но не более того. Никаких непристойных нашептываний. Никакой воли рукам. Прямо настоящий старомодный джентльмен. Одобряю. Хорошо бы побольше мужчин на вас походило. Я-то сам далеко не галантный. Вы, наверно, заметили. Я не джентльмен, ни с какого боку под это определение не подпадаю. Я даже не знаю, кто мои родители, кто меня зачал, кто дал мне жизнь, а разве можно быть джентльменом, когда не знаешь своих родителей?

Дьюла меня недооценил. У меня имелись все причины заинтересоваться феноменом, который он называл идеальной любовью на чувственном уровне, все причины перенять его и начать практиковать самому. Но я не мог. Были реальная любовь и реальный секс, я познал их и помнил их, и они не походили на виртуальное насилие, практикуемое Дьюлой. Качество эмоциональных переживаний может быть схожим, экстаз — не менее бурным, чем утверждал Дьюла — кто я такой, чтобы ставить его слова под сомнение? — и всё же в самом элементарном смысле любовь «в уме» не может быть реальной.