Омерзение - Дмитрий Володихин

Пауза. Только ее волосы обрушивали ниагарские каскады на его лицо. Долгая пауза.

Она сделала пробное движение вперед. Он напрягся, он натянулся, как звенящая струна на доброй скрипке или гитаре. Ритм ее движений внизу повторял прежний ритм предпоцелуев. Он закинул руки за голову. Он не встречал ее стремления, как прежде встречал губами. Он уходил, он был добычей, она – охотникам; она стремилась поймать его своим телом так, чтобы уйти было невозможно; он ускользал, ускользал, ускользал… Она играла с его телом, извлекая из него движения так, как виртуозный музыкант извлекает совершенную мелодию из своего инструмента. Он служил ее пальцам глиной. Даже его обманные уходы были ее наукой и ее беззвучным приказом. Второе безумие, осознанное и отточенное безумие, которому невесть какие сверхъестественные существа, по Божьей воле или против нее – кто знает? – научили людей, это второе безумие подкатывало к самой колыбели их слияния. Слаб и случаен прометеев подарок перед искусством отточенного безумия.

Оба кричали. Объятие вернулось на поле их сражения несокрушимым резервом.

Наконец, она совершила круговое движение, еще, еще и еще. Наступила пора, когда жар становится нестерпимым и любой июль должен переломиться под его тяжестью. Собирался ливень, плоть превращалась в сталь, из стали отливались прекрепкие оковы, оковы свивались в нерасторжимое, во взаимных оковах бился бег навстречу: глубже, глубже, как можно глубже в другого, под взаимной сталью кричало взаимное неистовство.

Пошел дождь.

Боже! Не странно ли, что такое иногда происходит? И не ужасно ли, что жизнь почти всех и почти всегда лишена такого? Шифр, наложенный на эту дверь прост, но язык, на котором он составлен, известен ничтожной капле океана мирского…

– …как ты описываешь, то она прекрасна. Более того, она – из высокорожденных, хотя, возможно, сама не подозревает об этом.

– Я знаю только, что она благородный человек. Елена Анатольевна не терпит приближения грязи.

– Мне кажется, я не столь уж плохо знаю тебя. Твои описания таковы, что можно сделать лишь один вывод… Мысль о близости с ней должна тебя волновать.

– Это так. Но…

– Дай мне еще кофе. У тебя нет причин волноваться. И уж конечно нет даже микроскопических причин перебивать меня. У нее есть ребенок?

– Дочь. Одиннадцать лет.

– Это важно. О тебе следует сказать больше: ты хотел бы супружества с нею. У вас одна порода.

– Я размышлял об этом. Есть несколько серьезных препятствий. Но в сущности, серьезное препятствие лишь одно. Ты. И я не хотел бы его исчезновения.

Василиса молчала. Слишком долго. Столь устрашающего перерыва никогда не бывало в их беседах. Игорь чувствовал: взрывается еще одна опора у того моста, который возведен между его миром и миром царицы. Одна уже оказалась разрушенной в тот миг, когда Василиса призвала его к немедленной близости.

– С сегодняшнего дня этого препятствия нет. Я должна уйти от тебя.

Он, конечно, понимал, что иначе и быть не может. Государыня стояла слишком высоко. Однажды она призвала его служить любовью. Он и помыслить не мог о подобном счастье. Он дважды в судьбе своей получил больше, чем мог рассчитывать: тот давний взгляд несостоявшейся храмовой блудницы Елены Анатольевны—пляжной, не за победы подаренный, и эта неравная близость. Древние законы делали его почти что рабом, продолжением пальцев царицы, один ее благосклонный взгляд – уже ослепительная награда. Близость с нею невероятна, немыслима; даже во времена, пребывающие чуть ли не на пике искажения, она есть снисхождение; либо государыня покинута и нет рядом никого из высоких, чтобы играть роль ближнего слуги – тогда и он, какой-нибудь храмовый страж, наверное, подойдет; либо она любит его, совершая тем самым нечто близкое к преступлению. И уж конечно она имеет право уйти, не объясняя обстоятельств, которые заставляют ее покинуть Игоря…

– Ты не спрашиваешь – почему? Я не могу объяснить тебе всех обстоятельств. Твоей вины здесь нет.

…более того, она имеет право не просить прощения. Даже не право, а в сущности, обязанность, которую налагает ее статус. Но ему нужно столько отваги, чтобы выдержать, чтобы выдержать…

– Я не спрашиваю. Ты имеешь на это право. Ты слишком высока для меня. Царица и храмовый страж.

Изумление. Смущение: Василиса краснела, краснела! Ничто не приводило ее в такое состояние. Она, даже обнажив свое тело, умела повелевать взглядом. Как будто она впервые осознала, что Игорь способен увидеть ее наготу.

– Ты понимал? Ты знал? Отчего же ты… – она замолчала, в замешательстве, не зная, как поступить. Если бы она не любила Игоря, смертью бы наказать такую насмешку!

Впрочем, даже видя метаморфозы, происходящие с ее лицом, Игорь уже не мог их анализировать. Его отваги хватило на одну-единственную фразу. Было бы лучше лучше лучше лучше лучше, когда б она ушла сейчас же. Перед ним разверзался черный провал. Он падал, падал, и горькая свобода падения наполняла его стремительным ужасом, лихим захватывающим чувством: я пропал! Он не должен был так вести себя. Это недостойно. Прежде она должна уйти… Но он не мо-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-г. Он обрушивался внутрь самого себя, теряя способность слышать и думать…

– …знал, что ты храмовый страж, кто объяснил тебе? Почему ты не отвечаешь? Откуда ты знал, кто я?

Падение его не останавливалось и было сродни сумасшествию. Мужество сдалось. Какое мужество не сдалось бы? Не то время, чтобы скоро сыскать мужество, способное не сдаться в такой миг. Падал, падал…

Тогда он выходил из зала в Театре Ленкома, прямо посреди действия, шумно выходил, здесь к этому не привыкли, гневался, шикали, прямо посреди действия. «Сорри». Его добила скамеечная романтика в позапрошлых юностных воспоминаниях. Автор хотел показать нечто невероятно тонкое, он даже почувствовал какое-то движение настоящей жизни, подобно глубоководному течению незаметно определяющей многое в этом мире, но в навозе цветы не растут, все больше шампиньоны, да и не понял творец в этом движении ровным счетом ничего, кроме его силы… Игорь гневался. В фойе к нему подошла женщина с длинными русыми волосами и спросила, почему он уходит. Очень спокойно спросила, без тени осуждения. Не нравится спектакль. – Почему? – В десяти предложениях, кратко, горячо, почти что с яростью, кажется, сказал чуть больше, чем можно говорить. – Да, Вы совершенно правы – Очнулся и взглянул на нее. О! – «Пойдемте со мной», – приказала ему Василиса первый раз в их совместной судьбе. Их роль известны были с первого мгновения. Она выше, очень высоко, он ниже, странно, что с такой высоты можно было его заметить.

Падал, падал…