Камера обскура - Владимир Набоков

«Я немедленно везу тебя прочь отсюда, – сказал Макс. – Снимай халат и надевай пальто. Оставь это пресс-папье. Дай, я тебе помогу… Это чудовищно, что они тут делали с тобой. Вот… Бери мою шляпу, – ничего, что ты в ночных туфлях. Пойдем, пойдем, Бруно, у меня там, внизу, автомобиль – главное, скорее убраться из этого застенка!»

«Нет, – сказал Кречмар. – Нет. Я сперва должен с ней поговорить – она должна подойти ко мне вплотную, вплотную. Сейчас вернется, подождем ее. Я хочу, Макс. Это продлится одну минуту».

Но Макс вытолкнул его на веранду, затем в сад и, увидя оттуда на дороге свой автомобиль, заорал и замахал, призывая шофера. «Только чтобы она подошла ко мне, – повторял Кречмар, – совсем близко. Ради Бога, она уже здесь? Может быть, она уже вернулась? Может быть, она идет рядом?»

«Нет, Бруно, успокойся. Идем, пожалуйста. Никого нет, только этот голый смотрит из окна. Пойдем, милый, пойдем».

«Я пойду, – сказал Кречмар. – Но только ты скажи мне, если ее увидишь, мы ее можем встретить. Тогда не мешай ей, пускай она ко мне приблизи, прибли, бли, приблитиблися…»

Они стали спускаться по тропинке, но через несколько шагов Кречмар вдруг повалился в глубоком обмороке. Макс едва успел его поддержать. Подоспел запыхавшийся шофер. Он и Макс понесли Кречмара в автомобиль. В это время подъехала таратайка, из нее выскочила Магда. Она подбежала, крикнула что-то, но автомобиль попятился, чуть ее не задавил и сразу ринулся вперед и скрылся за поворотом.

XXXVII

Аннелиза получила телеграмму из Цюриха во вторник, а в среду, около восьми часов вечера, услышала в прихожей голос Макса, стук чемодана о косяк, шаги, движение. Дверь открылась, Макс ввел Кречмара. Он был чисто выбрит, в темно-синих очках, на бледном лбу был шрам, незнакомый чисто-лиловый костюм казался слишком просторным. «Привез», – спокойно сказал Макс, и Аннелиза заплакала, прижимая платок ко рту. Кречмар безмолвно поклонился по направлению невнятного плача. «Пойдем помыть руки», – сказал Макс, медленно ведя его через комнату.

Потом сидели втроем в столовой, ужинали. Анелиза все не могла привыкнуть смотреть на мужа. Ей казалось, что он все-таки чувствует ее взгляд. Печальная торжественность его движений, манера ощупывать воздух доводили ее до какого-то тихого исступления жалости. Макс говорил с Кречмаром как с ребенком и деловито резал ему ветчину.

Его поместили в бывшую комнату Ирмы – Аннелиза сама удивилась, как легко ей было, ради этого нечаянного жильца, нарушить сон комнатки, все в ней изменить, переставить, приноровить ее к удобствам слепца.

Кречмар молчал. Правда, сначала, то есть еще в Цюрихе, проездом в Берлин, он не переставая, с тяжелой, бредовой настойчивостью упрашивал Макса вызвать Магду на минутное свидание – он клялся, что эта последняя встреча продлится не более минуты; действительно, долго ли нужно, чтобы в привычной темноте нащупать и, крепко схватив одной рукой, сразу ткнуть стволом браунинга в грудь или в бок и выстрелить – раз, еще раз, до семи раз. Макс упорно отказывался его просьбу уважить – и тогда-то он замолчал, молча ехали до Берлина, молча прибыл и затем промолчал три дня… Аннелиза так и не услышала его голоса – словно бы он не только ослеп, но и онемел.

Черная увесистая вещь, сокровищница смерти, лежала в глубоком кармане пальто, завернутая в шелковистое кашне. Запершись в уборной вагона, он переместил браунинг в задний карман штанов, а затем, когда приехал, – в свой чемодан и ключ от чемодана ночью держал в кулаке, но к утру, во время какой-то сложной и смутной погони, потерял его и, проснувшись, долго его искал, шарил в беспросветной тьме постели, и, найдя его наконец, отпер чемодан и снова переложил браунинг в карман штанов, так, чтобы он оставался всегда, всегда при нем.

И он продолжал молчать. Присутствие Аннелизы в доме, ее шаги, ее шепот (она почему-то говорила с прислугой и с Максом шепотом) были в конце концов столь же условны и призрачны, как его воспоминания о ней. Да, шелестящее, слабо пахнущее одеколоном воспоминание, больше ничего. Подлинная жизнь, та хитрая, увертливая, мускулистая, как змея, жизнь, жизнь, которую следовало пресечь немедля, находилась где-то в другом месте, где? Неизвестно. С необычайной ясностью он представлял себе, как после его отъезда она и Горн – оба гибкие, проворные, со страшными лучистыми глазами навыкате – собирают вещи, как Магда целует Горна, трепеща жалом, извиваясь среди открытых сундуков, как наконец они уезжают – но куда, куда? Миллион городов и сплошной мрак.

Прошло три немых дня. На четвертый, рано утром, так случилось, что он остался без надзора: Макс только что уехал на службу, Аннелиза, не спавшая всю ночь, еще не выходила из своей спальни. Кречмар в мучительной жажде немедленного действия пошел ходить по квартире, ощупывая мебель и косяки. Уже некоторое время звонил в кабинете телефон, и это напоминало о том, что в Берлине есть издательства, к которым тот, невидимый, был причастен, общие знакомые, возможность что-нибудь узнать, – но Кречмар не мог припомнить ни одного телефонного номера, все было где-то записано, ничего не хранилось в голове. Звон напряженно раздувался и спадал опять. Кречмар снял незримую трубку и приложил ее к уху. Смутно знакомый мужской голос спрашивал господина Гогенварта, то есть Макса. «Нет дома», – ответил Кречмар. «Ах, вот как», – замялся голос и вдруг бодро сказал: «Это вы, господин Кречмар?» – «Да, да, а вы кто?» «Шиффермюллер. Я вот по какому поводу. Я только что звонил в контору к господину Гогенварту, но его еще не было. Я думал, что успею застать его дома. Как удачно, что вы тут, господин Кречмар. Вероятно, все в порядке, но как-никак, я почел своим долгом… Дело в том, что сейчас заехала сюда фрейлейн Петерс за своими вещами. Я ее пустил в вашу квартиру, но я не знаю… может быть, какие-нибудь распоряжения…» «Все в порядке», – сказал Кречмар, с трудом двигая одеревеневшими, как от кокаина, губами. «Что вы говорите?» «Все в порядке», – повторил Кречмар. «Я не слышу, простите?» «Все в порядке», – повторил Кречмар чуть яснее и дрожа повесил трубку.

Каким-то чудом ничего не задев, он пробрался в переднюю, хотел было отыскать трость и шляпу, но это выходило слишком долго, слишком сложно. Поспешно поглаживая края ступеней подошвами и скользя ладонью по перилам, неловко подгибая колени на площадках и повторяя «в порядке, в порядке», – Кречмар спустился и вот оказался на улице. Мелкое, мокрое сразу закололо его в лоб. Он двинулся, потрагивая склизкое железо палисадника и прислушиваясь, не проезжает ли таксомотор. Вот – неторопливый и влажный шелест шин. Кречмар отрывисто крикнул. Шелест бесстрастно удалился. «Ах, надо скорее», – пробормотал он.

«Хотите, я помогу вам перейти?» – предложил приятный женский голос у самого плеча. «Ради Бога, автомобиль», – сказал Кречмар.

Звук мотора, шелест. Кто-то помог ему влезть. Кто-то захлопнул дверцу. «Прямо, прямо,» – тихо произнес Кречмар, а когда уже автомобиль тронулся, он подался вперед, наткнулся пальцем на стекло, постучал, сообщил адрес.

Будем считать повороты. Первый – это, вероятно, Моцштрассе. Слева заскрежетал и звякнул трамвай. Кречмар вдруг повел рукой вокруг себя, ощупал сиденье, переднюю стенку, пол, пораженный мыслью, что, быть может, кто-нибудь сел вместе с ним. Опять поворот – это, должно быть, Виктория-Луиза-Плац. Или Прагер-Плац? Сейчас будет Кайзер Аллее. Остановились. Неужели приехали? Не может быть, просто перекресток. Еще по крайней мере пять минут езды до… Но дверца открылась. «Пожалуйста, – сказал голос шофера. – Пятьдесят шестой номер».

Кречмар вышел на панель. Перед ним в воздухе, радостно приближаясь, появилось полное издание того голоса, который только что звучал в телефоне. Шиффермюллер, швейцар дома, сказал: «Как неожиданно, как приятно, господин Кречмар. Фрейлейн Петерс у вас наверху, она…» «Тише, тише, – пробормотал Кречмар. – Заплатите тут. У меня с глазами…» Он наткнулся коленом на что-то звонкое и как будто валкое – детский велосипед, может быть. «Да впустите же меня в дом, – сказал он. – Дайте мне ключ от моей квартиры. Скорее же. Теперь введите меня в лифт. Скорее же. Нет, нет, оставайтесь внизу. Я один поднимусь. Я сам нажму кнопку…»

Лифт мягко застонал, голова слегка закружилась, потом ударило под пятки, доехал.

Он вышел, шагнул, но, не совсем рассчитав направление, сошел одной ногой в бездну, нет, не в бездну, а просто вниз, на следующую ступеньку лестницы, и невольно сел. «Правее, гораздо правее», – прошептал он и, вытянув руку, добрался до двери. Стараясь не слишком царапать и звякать, он нашел скважину, сунул в нее ключ, повернул, знакомая песня отворяющейся двери.

Слева, слева, да – в небольшой угловой гостиной – проворно шуршала бумага, затем что-то легко, легко хрустнуло, как будто суставы приседающего на корточки человека. «Вы сейчас мне будете нужны, господин Шиффермюллер, – сказал Магдин голос. – Вы должны будете мне помочь все это…» Голос осекся. «Увидела», – подумал Кречмар и вынул из кармана пистолет. Слева, в комнате, глухо щелкнуло, Магда крякнула и певуче продолжала: «…все это снести вниз. Или лучше позовите…» Тут голос ее как бы обернулся на слове «позовите», и последовала тишина.