Бертолетова соль агентуры глубокого укрытия [СИ] - Самурай Врангель

— Аркадий. Можно просто Аркаша. Художник. Работаю с маслом тридцать лет. Мои натюрморты заполнили рынок США.

— А почему США? — поинтересовался шеф.

— Кхм… Там много лохов, врать не буду. А я шарю под Моне.

— А в Италию вы свои картины не отправляли? — поинтересовался предводитель итальянцев в Украине.

— Конечно, отправлял… На моих «Моне» стоит внизу мааленькая подпись: arcasha.

Скорцени поперхнулся.

— Что-что? Arcasha?

— Да, arcasha.

Скорцени посмотрел на начальника.

— Шеф, такую картину за пятнадцать тысяч евро мы зимой подарили английскому посольству. У них был юбилей. Вы помните?

— Конечно, помню. Там ещё груши на столе лежат, хлеба краюшка…

— И пустой треугольный стакан, — сказал Аркаша.

— Да, — удивлённо проговорил шеф. — И пустой треугольный стакан. Вы и в самом деле автор. Это надо же!

— Сколько, говорите, евро?

— Пятнадцать тысяч.

— Мда… Я получил пятьдесят.

— Выпьете с нами? — предложил шеф.

— Да, в общем-то, не откажусь, — ответил художник, присел за столик и бахнул сразу двести грамм. Закурил. Спросил:

— А вы, братья, откуда залетели на Подол?

— Да, собственно, из Рима, — ответил шеф. Скорцени молчал и осторожно оглядывался по сторонам.

— А… из Рима. Понятно. Как там Рим?

— Да пока ничего. Колизей стоит на месте.

— Был я у вас в молодости. Писал портрет одной дамы. Хороша дама, помню как сейчас. Жена одного вашего бандита. Он тогда работал премьер-министром. В то время у вас Красные бригады шорох наводили. Те ещё парни. Почти как наши, подольские. — Задумчиво затянулся сигаретой.

— Да, было, было, — ностальгически поддакнул шеф. — В этом что-то есть. Хоть и красные, но — бригады. Ветераны Красных бригад до сих пор собираются и вспоминают прошлое. У них в Риме есть свой закрытый для посторонних клуб. Так и называется — "Красный бригадир".

— Да? — спросил Аркаша. — Это интересно. Я бы с ними пообщался.

— Туда не попадёшь, — сказал шеф. — Они впускают только своих, бывших реальных бойцов. Я бы и сам туда сходил. Даже мечтаю туда попасть! Так я — итальянец и местный, как вы говорите, а тоже возможности нет.

— Вы итальянец, но абсолютно чисто говорите на русском языке. Как это у вас, получается? — спросил художник, рассматривая харизматичное лицо шефа.

— Русский язык — мой второй родной язык. Я тридцать лет говорю на русском языке и уже давно думаю на нём. Вот мой друг, Скорцени, тоже им владеет, но думает пока ещё на итальянском.

— А Отто Скорцени не ваш родственник? — спросил Аркаша пуская дым сигареты.

— Прадед, — ответил Скорцени. — А вы его знаете?

— Да, в общем-то, слышал. Хороший был диверсант.

— Он был воин, — с вызовом сказал Скорцени.

— Да, я это и имею в виду.

В "Экспресс" зашел человек в круглых очках и с большими, мохнатыми усами. Медленно направился к стойке.

— Саша! Маринин! — крикнул Аркаша. — Ты чего это так замаскировался.

Саша быстро подсел к Аркаше и итальянцам за столик.

— Не ори, — сказал Аркадию. — Я в бегах. — Посмотрел на итальянцев. — От жены.

— Да? — удивлённо спросил художник. — А зачем эти дурацкие усы? И с глазами у тебя вроде всё в порядке. Пенсне нацепил…

— Аркаша, меньше текста. Я просто соскучился по "Экспрессу". Вот и пришел. А усы — выросли. Вопросы есть?

— Да нет вопросов, — нейтрально ответил художник.

— Извините, но, по-моему, я вас где-то видел, — проговорил шеф.

— Да? Интересно, где? — настороженно проговорил Маринин.

— А! Вспомнил. Вы — музыкант. И работаете дуэтом. Я слышал вашу великолепную интерпретацию испанской песни о любви. Беса ме! Беса ме мучо! Вы играете на балалайке. А где ваш бородатый напарник?

Маринин ошеломлённо глядел на итальянца. Посмотрел по сторонам. Осторожно спросил:

— Вы нас слышали в "трубе"?

— Как вы сказали? В трубе?

— "Труба" — это подземный переход на Крещатике.

— О! Да, да! Я вас слышал в "трубе". Мне так приятно пообщаться с музыкантом. Я устал от разговоров о войне, революции и подполье. Человека искусства видно сразу. Того, кто не держал в руках оружие, заметишь за версту. Вы добрая душа. Если не возражаете, выпьем? — И налил Маринину стакан водки.

— Ммм… Да. Я люблю музыку. Но и выпить не прочь! — Взял стакан. Представился:

— Саша.

Главный итальянец протянул руку.

— Бенито. А это мой напарник по работе, Отто.

Скорцени наклонил голову.

— Отто Скорцени его прадед, — вставил Аркаша. — Ты представляешь?

— Это правда? — спросил "музыкант"

— Да, — ответил Скорцени. — В его честь все мужчины нашей "семьи" получают имя Отто.

Выпили.

— Отто Скорцени ваш прадед, — неторопливо констатировал Маринин, кинув в рот дольку лимона. — А мой прадед штурмовал Берлин. Его звали Егор. Но я — Саша. У нас, как вы говорите в "семье", каждый имеет своё собственное имя. Прадед — Егор, дед — Данила, отец — Иван, а я — Александр. Вот так, Отто. — "Музыкант" с убедительной безмятежностью смотрел на Скорцени, топорща усы.

— У всех свои традиции, — уклончиво ответил Скорцени.

— У нас традиция быть самим собой, — мягко начал давить на итальянца Маринин. У него было специфическое отношение к нерусским, оккупировавшим Киев. — Поэтому я не Данила или Егор, а Саша. Но это нааши, чисто украинские традиции. — Замолчал, вытащил из кармана пачку "Беломор-Канала" и сунул в рот папиросу, дунув в мундштук.

— Кхм… давай выпьем, — сказал шеф, уловивший психологическую конфронтацию. — За… За ваш Подол!

— Я не против, — сказал Маринин.

Выпили. Скорцени стал жевать курицу и через минуту успокоился, забыв наезд.

— Вы гастролируете по всей Украине или работаете только в Киеве? — миролюбиво спросил он у Маринина.

— Вообще-то наш дуэт редко даёт концерт. Вам, в некотором смысле, повезло. Гастролируем только на острове Змеиный. Мы не любим гастроли. Недавно прилетели оттуда. Перелёт был тяжелый, поэтому мы все до сих пор нервные, взвинченные, если что — извините.

— О! Вы выступаете за пределами Украины? — удивлённо проговорил шеф. — Это означает, что у вас отличный мастер — класс. Вы проводите мастер-классы? Я бы взял несколько уроков на балалайке. Гитарой я владею.

— Нет. Наш регламент расписан. Места для мастер-класса там не нашлось. Но, может быть, позже, ближе к осени, что-нибудь получится.

Аркаша со скрытым удивлением слушал. Саша Маринин умел запудрить мозги, и художник давно знал все его темы. Но вот проведение мастер-класса на балалайке — это было что-то новенькое. Выпили ещё. За процветающую Италию. За житницу славянских народов — Украину. Выпили за полнолуние. За удачу Маринин пить отказался — "Я не у кого ничего просить не буду!" Выпили за здоровье. Принесли третий графин с водкой. Выпили за Красные бригады. Выпили за взятие Берлина (Маринин), выпили за Муссолини (шеф), за итальянские вооруженные силы (Скорцени) и последователей художника Моне (Аркаша). Выпили за братство народов и Интернационал.

Аркаша осоловело проговорил:

— Я должен вас всех нарисовать! — и вытащил из портфеля лист бумаги. Принялся делать набросок.

Разговор продолжался в сложившейся на три графина с водкой колее.

— И что же нам теперь, есть эту демократию? Её на хлеб не намажешь. Сколько у тебя оклад? — спросил Маринин у шефа. Они уже давно перешли на "ты".

— Двадцать пять тысяч евро, — ответил тот.

— В год?

— Нет, в неделю.

— Неплохо. У тебя проблема одна — сохранить эту зарплату.

— Ну… В общем-то, ещё есть проблемы…

— Всё равно, связанные с работой. Верно?

— В общем, да.

Маринин провёл рукой вокруг себя. Сказал:

— Мои земляки, в радиусе пятисот километров получают, в лучшем случае, тридцать или сорок евро в неделю. Как ты считаешь, о чём тебе можно с ними разговаривать?

— Ммм… Саша… Я никогда не делил… На богатых, бедных… Лишь бы хороший человек… Все перед богом равны…

— Этот вопрос давно решил Маркс, — оборвал его Маринин. — Тебе знаком такой немецкий еврей — Маркс.

— Да.

— Он считает идею прибавочной стоимости — воровской идеей. А как ты?

— Не согласен.

— Нуу… Конечно… Куда-там… Двадцать пять тысяч евро — кто же будет согласен. Но! Но в этом-то и есть корень вечного антагонизма, и не ищи его в национальных или ритуальных отличиях.

— Саша, хватит грузить, — сказал увлечённый рисунком Аркаша. — Парни нормальные, групповой портрет нормальный. Не сбивай с мажорной темы.

— Но я уважаю Маркса, — добавил главный итальянец. Хотя бы за то, что он никогда не работал. Из принципа.

Выпили за Маркса.

В "Экспресс" зашли двое. Оба в тёмных очках и чёрных бейсболах. Медленно двинулись в направлении бара.