Сага о Форсайдах - Джон Голсуори

- Конечно, она не могла знать, что Фоскиссон не стал бы останавливаться на этом пункте. Но она должна была ждать такого вопроса. Соврала бы им в лицо - и дело с концом! Мне стало ее жаль.

- Ты, Майкл, готов пожалеть блоху, которая тебя укусила. Но почему нам этого не простят?

- Видишь ли, положение ее почти трагическое, а в обществе с этим считаются. И не забудь об ее помолвке!

- Ну, помолвка будет разорвана.

- Совершенно верно! И симпатии общества будут на ее стороне. А если не будет разорвана, так на его. Во всяком случае, не на нашей. И, знаешь ли, ведь она, в сущности, защищала то, во что мы все теперь верим.

- Не говори за других.

- Но мы же говорим, что все свободны?

- Да, но разве мы делаем то, что говорим?

- Нет, - сказал Майкл.

В эту минуту вернулся Сомс.

- Ну что, сэр?

- Как я и предполагал, Булфри пошел на мировую.

Это моральная победа.

- О, неужели моральная, сэр?

- Но издержки большие, - сказал Сомс, глядя на Флер. - Твоя мать очень недовольна - у нее нет чувства меры. Ловко Фоскиссон вывел из себя эту женщину.

- Он и сам вышел из себя. По-моему, это говорит в его пользу.

- Ну, - сказал Сомс, - все кончено. Автомобиль забрала твоя мать. Поедем в такси.

Они ехали на Саут-сквер по тем же улицам, что утром, и так же молчали.

Немного позже, направляясь в палату, Майкл читал назидательные заголовки на рекламах газетных объединений.

"Великосветский процесс о дифамации".

"Внучка маркиза и адвокат".

"Сенсационные показания".

"Современные нравы!"

"Все кончено", так ли? А огласка? По мнению Майкла, все только начиналось. Нравственность! Что это такое, у кого она есть и что с ней делают? Как он сам ответил бы на эти вопросы? Кто может в наше время на них ответить? Не он, не Флер! Они оказались на стороне инквизиции, и какое теперь их положение? Ложное, даже гнусное! Он вошел в палату. Но при всем желании он не мог сосредоточиться на качестве продуктов питания и снова вышел. Почему-то его потянуло к отцу, и он быстро зашагал на Уайтхолл. Заглянул в "Клуб шутников", в "Аэроплан" и, наконец, в "Партенеум". В одной из тихих комнат клуба сэр Лоренс читал жизнеописание лорда Пальмерстона. Он оторвался от книги и посмотрел на сына.

- А, Майкл! Обижают они старого Пэма. Без затей был человек, работал как негр Но здесь разговаривать неудобно, - он указал на одного из членов клуба, который, казалось, еще бодрствовал. - Не хочешь ли пройтись, а то как бы с ним удара не было. Книги здесь для отвода глаз, на самом деле это дортуар.

Они отправились в Грин-парк, и дорогой Майкл рассказал о событиях этого утра.

- Фоскиссон? - повторил сэр Лоренс. - Я его помню; славный был мальчишка, когда я кончал школу. Правота по долгу службы плохо влияет на характер: адвокаты, священники, полисмены - все от этого страдают. Судьи, епископы, инспекторы полиции - те лучше, они страдали так долго, что уже привыкли к этому.

- Зал был битком набит, и газеты стараются мрачно сказал Майкл.

- Ну конечно, - и сэр Лоренс указал на водоем. - Эти птицы напоминают мне Китай, - сказал он. - Кстати, я вчера видел в "Аэроплане" твоего друга Дезерта. Он стал интереснее с тех пор, как променял поэзию на Восток. Всем нужно менять профессии. Я-то уж стар, но, откажись я вовремя от положения баронета, из меня вышел бы недурной акробат.

- А нам, членам палаты, что бы вы посоветовали? - улыбнулся Майкл.

- Профессию почтальона, мой милый. Совсем не плохо.

Известное положение в обществе, большие сумки, собаки лают, никакой инициативы и разговоры на каждом пороге. Кстати, ты виделся с Дезертом?

- Я его видел.

Сэр Лоренс сощурился.

- Роковое не повторяется, - сказал он.

Майкл покраснел; он не думал, что его отец так наблюдателен. Сэр Лоренс помахал тростью.

- Твой Боддик уговорил кур нестись, - сказал он. - Поставляет нам отличные яйца.

Майкл оценил его такт. Но этот неожиданный, мимолетный намек на старый семейный кризис пробудил в нем опасение, которое долго сонной змеей пряталось в нем, - опасение, что назревает новый кризис, что он уж близко.

- Зайдите выпить чаю, сэр? У Кита сегодня утром болел животик. Как раскупается ваша последняя книга? Дэнби хорошо ее рекламирует?

- Нет, - сказал сэр Лоренс, - он молодец! Сделал все, чтобы ее зарезать.

- Я рад, что с ним покончил, - сказал Майкл. - Не дадите ли вы совет, сэр, как нам держать себя теперь, когда процесс кончился?

Сэр Лоренс смотрел на птицу с длинным красным клювом.

- Победителю следует быть осторожным, - сказал он наконец. - Моральные победы нередко вредят тем, кто их одерживает.

- Мне тоже так кажется, сэр. Уверяю вас, я к этой победе не стремился. Мой тесть говорит, что дело дошло до суда главным образом из-за моей драки с Мак-Гауном.

Сэр Лоренс залился беззвучным смехом.

- Пошлина на предметы роскоши. От нее не ускользнешь. Нет, я к вам не пойду, Майкл, - у вас, наверно, сидит "Старый Форсайт". Твоя мать знает прекрасное лекарство от боли в животике, когда-то ты только им и жил. Я протелефонирую из дому. До свидания!

Майкл посмотрел вслед его тонкой, проворной фигуре. Наверно, и у него есть свои заботы, но как он умеет их скрывать! Славный "Старый Барт"! И Майкл повернул к дому.

Сомс уже уходил.

- Она возбуждена, - сообщил он Майклу. - Это реакция. Дайте ей на ночь порошок Зейдлица. И будьте осторожны: я бы на вашем месте не стал говорить о политике.

Майкл вошел в гостиную. Флер стояла у открытого окна.

- А, вот и ты! - сказала она. - Кит выздоровел. Поведи меня сегодня вечером в кафе "Рояль", Майкл, а потом в театр, если идет что-нибудь забавное. Мне надоело быть серьезной. Да, знаешь, Фрэнсис Уилмот зайдет сегодня попрощаться. Я получила записку: он пишет, что совсем здоров.

Майкл встал рядом с ней у окна; почему-то пахло травой. Ветер тянул с юго-востока, и, косо падая поверх домов, луч солнца золотил землю, почки, ветви. Пел дрозд; за углом шарманщик играл "Риголетто". Плечом он чувствовал ее плечо, такое мягкое, губами нашел ее щеку, такую теплую, шелковистую...

Когда после обеда в кафе "Рояль" Фрэнсис Уилмот распрощался с ними. Флер сказала Майклу:

- Бедный Фрэнсис, как он изменился! Ему можно дать тридцать лет. Я рада, что он едет домой, к своим неграм. А что это за вечнозеленые дубы? Ну, идем мы куда-нибудь?

Майкл накинул ей на плечи мех.

- Посмотрим "Нетерпится"; говорят, публика хохочет до упаду.

Когда они вышли из театра, было тепло. По небу плыли красные и зеленые огни реклам: "Шины Шомбера - Быстрота и Безопасность". - "Молокин Мечта Молодых Матерей". Прошли Трафальгар-сквер и залитую луной Уайтхолл.

- Ночь какая-то ненастоящая, - сказала Флер. - Марионетки!

Майкл обнял ее.

- Оставь! Вдруг тебя увидит кто-нибудь из членов парламента!

- Он мне позавидует. Какая ты красивая и настоящая!

- Нет. Марионетки не реальны.

- И не нужно.

- Реальное ты найдешь в Бетнел-Грин.

Майкл опустил руку.

- Вот нелепая мысль!

- У меня есть интуиция, Майкл.

- Разве я не могу восхищаться хорошей женщиной и побить тебя?

- Я никогда не буду "хорошей": это мне не свойственно. Сквер сегодня красивый. Ну, открывай дверь кукольного дома!

В холле было темно. Майкл снял с нее пальто и опустился на колени. Он почувствовал, как ее пальцы коснулись его волос - реальные пальцы; и вся она была реальной, только душа ее от него ускользала. Душа?

- Марионетки! - прозвучал ее голос, ласкающий и насмешливый. - Пора спать!

IX

РАУТ У МИССИС МЭГЮССИ

Рауты бывают светские, политические, благотворительные и такие, какие устраивала миссис Мэгюсси. Англо-американка, баснословно богатая, безупречно вдовствующая, с широкими взглядами, она воплощала собой идеал хозяйки салона. Люди могли безнаказанно умирать, жениться, появляться на свет, лишь бы она рано или поздно могла свести их в своем доме. Если она приглашала какого-нибудь врача, то с тем, чтобы свести его с другим врачом; если шла в церковь, то с тем, чтобы заполучить каноника Форанта и свести его у себя за завтраком с преподобным Кимблом. На ее пригласительных билетах значилось "чествуем"; она никогда не приписывала "меня". Эгоизм был ей чужд. Изредка она устраивала настоящий раут, потому что изредка ей попадалась персона, с которой стоило свести всех - от поэтов до прелатов. Она была искренне убеждена, что каждому приятно почествовать известного человека; и это глубоко правильное убеждение обеспечивало ей успех. Оба ее мужа умерли, успев почествовать в своей жизни великое множество людей. Оба были известны и впервые чествовали друг друга в ее доме; третьего заводить она не собиралась: светское общество поредело, а кроме того, она была слишком занята - все время уходило на общественную деятельность. Упоминание о Бэлле Мэгюсси порой вызывало улыбки, но как было обойтись без человека, выполняющего функцию цемента? Если б не она, где было епископам заводить дружбу с танцовщицами или министрам черпать жизненные силы у драматургов? Только в ее салоне люди, раскапывающие древние цивилизации Белуджистана, могли встретить людей, пытающихся сравнять с землей новую цивилизацию Лондона. Только там светила двора сталкивались со звездами эстрады. Только там могло случиться, что русская балерина сидела за ужином рядом с доктором медицины сэром Уолтером Пэдл, удостоенным ученых степеней всех университетов мира; даже чемпион по крикету мог лелеять надежду пожать там руку великому экономисту-индусу, сэру Банерджи Бат Бабор. Короче говоря, дом миссис Мэгюсси был из тех, куда стремятся попасть все. И ее длинное лицо сморщилось от долгого служения великому делу. "Свести иль не свести?" - для нее этот вопрос был решен раз и навсегда.