Врата в будущее. Эссе, рассказы, очерки - Николай Рерих

Сегодня ночью с вихрем ударил сильный мороз и снег. В наших юртах стало холодно, даже часы остановились. Утром засияло красно солнышко, в буквальном смысле, а все бугры и горы забелели, зарозовели и засинели в нежданном снеговом уборе. Со ступеней бывшего храма окружающая местность мне напомнила две моих картины. Одну из далекой Карелии, другую из тибетского Чантанга. Такие же холмы были и в моей картине 15-го года «Зовущий». Все зовы о том же. Величие простора едино. Спасибо за Ваше слово о России, которая мне так по сердцу.

26 апреля 1935 г.

Цаган Куре

Нереченное

Ученые говорят, что абсолютного нуля достигнуть нельзя.

«Профессор Лейденского университета В. де Хаас, достигший в своих лабораторных опытах одной пятитысячной градуса выше абсолютного нуля, заявил, что абсолютного нуля никогда нельзя будет достичь».

«Абсолютный нуль — 459,6 градуса ниже нуля по Фаренгейту. При этой температуре все газы делаются массивными и всякое движение прекращается».

Итак, еще одна абсолютность признана невозможной. Так же точно при разложениях и обратных сложениях получается маленькая разница. Выходит так, что механически сложенное теряет нечто бывшее и даже уловимое по весу при начале опыта. Известный опыт с разложением и механическим сложением картофеля показывает, что остается нечто, ускользающее от формулировок.

Такое же нереченное можно наблюдать во всевозможных явлениях. При этом именно в таком неуловимом для формулировки обстоятельстве будет заключаться нечто особо существенное. Опять-таки приходится вспомнить о том, что вес человека, погруженного в интенсивное мышление, разнится от его обычного веса.

Такое нечто, с одной стороны, разочаровывает исследователей в своей недосягаемости. Но с другой стороны, именно это нечто, даже уловляемое нашими грубофизическими аппаратами, всегда останется и зовущим, и воодушевляющим. Можно ли быть огорченным, разочарованным, когда такие явные возможности уже доступны даже земным выражениям. Наверное, будет допущен еще какой-то новый подход в исследованиях, который вместо воображаемой абсолютности даст новую беспредельность.

Рассказывают, что некоторые знаменитые полководцы во время самых ответственных сражений оставались в своей ставке, как бы погруженные в какое-то механическое, обычное занятие. Люди незнающие допускали всякие иронические соображения. Некоторые даже полагали, что в эти моменты полководец хотел мысленно уйти под влиянием страха. Но знавшие этих великих людей ближе отлично понимали, что в это время происходил какой-то, тоже нереченный процесс.

Вождь сделал все от его рассудка зависящее. Рассудочно он не мог в эту минуту изменить там где-то уже примененных его приказов. Вождь хотел отставить язык рассудка и дать чему-то нереченно глубокому создать новый влиятельный процесс. Какое-либо маленькое механическое занятие вовсе не было простым времяпрепровождением. Наоборот, это был один из способов переключить свое сознание. Само собою разумеется, что и без механических отвлечений сознание может быть переключаемо. Но для этого надо наряду с искусством мышления вполне овладеть и обратным искусством остановки мысли.

Если искусство мысли нелегко, то и умение остановить мысль иногда может быть более трудным. Ведь для этого нужно, чтобы данный процесс мысли остановился бы вполне, чтобы новое образование в сознании возникло бы ничем не отягощенно. А это очень трудно, ибо опять-таки абсолютности не бывает и при таком опыте.

Очень часто люди предполагают, что они перестали мыслить о чем-то, но все же это останется их миражом. Они себя заставляют насильственно думать о чем-то другом. Но само это насилие уже будет оставлять какие-то рефлексы прошлой мысли. А ведь, чтобы переключить сознание, нужно тоже достичь каких-то мельчайших, многонулевых цифр. И это все-таки будет относительность.

Но издревле, от высот сказано: «если хочешь стать новым человеком, вздохни о Нереченном. Во вздохе едином перенесись в края беспредельности».

Итак, не длинными вычислениями, но во вздохе едином о Нереченном обновляется сознание. И там, где казался недосягаемый, непроходимый утес, там неожиданно открываются зовущие дали.

Но все должно быть добровольно. В этом понятии заключен закон величайший. Никакое насилие, никакое принуждение не позволит сознанию возвышенно переключаться. Добровольность обычно остается очень не истолкованным понятием. Всякая вольность в обиходном понимании часто не уживается с добром, с сердечностью к ближним.

Конечно, всякие испытания и жизненные опыты достаточно покажут на деле, насколько преображает все действия светлая добровольность. Ведь это прекрасное желание изойдет из глубин чаши сознания. Оно дает и самоотверженность, и желание постоянного творчества во всем одухотворенном труде.

Опять-таки очень трудно различать, где истинная добровольность и где какие-либо посторонние, навеянные соображения. И в воинских частях бывают добровольцы. Но среди них лишь некоторые будут истинными добровольцами, тогда как добровольство прочих будет окрашено тем или иным соображением. Есть целые военные части, куда идут как бы добровольно, но в сущности, чтобы избежать или покрыть ту или иную житейскую драму.

Во всех мыслительных процессах добровольность играет главную роль. Без нее останется лишь грубый мираж, который никогда не обновит сознания.

Какой же светлый вздох о Нереченном может производить необъяснимое относительными формулами? Какой же перенос сознания в Нереченное сможет обратить материю в дух или, вернее сказать, одну степень состояния в другую? Где-то уже кончится воля, где-то погаснет желание, где-то не найдет слова приказ, и там обновит все единый вздох о Нереченном.

Самая изысканная пранаяма окажется недействительной там, где в пространствах пронесется вздох о Нереченном.

Читаются книжные слова о самом великом. Прекрасны эти слова, но там, где Слово, там самые лучшие слова требуют еще чего-то, еще большего — Нереченного.

Спрашивает: «мне ли мыслить о Нереченном?» — «Да, да, именно тебе, на всех путях».

28 апреля 1935 г.

Цаган Куре

Взаимность

«Взаимность есть основа соглашений».

Сколько раз эта старая французская поговорка повторялась. Твердилась она и на лекциях международного права, и при заключении всяких договоров. Наконец, произносили ее в бесчисленных случаях всяких жизненных пертурбаций.

Не только сама непреложная истина заключена в словах поговорки. Каждый человеческий ум, на всех ступенях своих, отлично понимает, что без взаимности всякая договоренность будет лишь пустым и стыдным звуком. Без взаимности непременно будет участвовать ложь, обман, который рано или поздно даст все последствия, творимые обманом.

Вот мы говорили о добровольности. Но и взаимность может расцвести лишь на основе доброй воли. Ничем нельзя вызвать так называемую взаимность, если этот прекрасный цветок не расцветет лотосом сердца.

Волны бьются о скалы. Скалы встречают их без взаимности. Правда, волны могут источить скалы. Волны могут образовать целые подводные пещеры и в постоянстве своем могут разрушить каменных гигантов. Но ведь это будет не соглашение, не договоренность — это будет натиск. Это будет насилие, а всякое насилие непременно окончится тем или иным разрушением. Поднявший насилие от насилия и погибнет.

В примере волн и скал как бы встретились два несогласимых элемента. Но даже и скалы, если их породы позволили бы, они могли бы ввести даже противоположное начало в полезные для бытия каналы.

Но вряд ли можно предположить, что сердца человеческие так же мало согласимы, как вода и камень. Ведь даже и вода может быть в твердом состоянии, и породы камня могут издавать влагу. И ведь эти элементы лишены сознания. По крайней мере, их сознание нам недоступно. Но не может же быть такого человеческого сердца, которое, с одной стороны, не могло бы дать влагу благодати, а с другой стороны — не было бы способно к адаманту мужества.

Общая всем векам и народам человечность все-таки неистребима. Какими бы наркотиками, алкоголем и никотином ни убивать ее, она все-таки как-то и где-то может быть пробуждена.

Великий преступник бывает трогательным семьянином. Значит, если его чувства все-таки способны пробудиться по отношению к своему — тем самым при каком-то усиленном процессе они могут быть продолжены и ко всему сущему. Сейчас уже не ставится идеал Святого Франциска Ассизского, говорившего даже волку — «брат волк». Даже не задается идеал подвижников, обладавших сердечным языком, понятным и птицам, и животным. Помимо этих высоких идеалов, слыша о которых, люди обычно восклицают: «Мы ведь не Франциски», может быть основание общечеловечности.