Ликвидатор. Исповедь легендарного киллера. Книги 1, 2, 3. Самая полная версия - Алексей Львович Шерстобитов

Следующая встреча, как и остальные, окончилась не только пониманием братьями моей правоты, но доказательной фактурой в виде аудиозаписей, где голос, принадлежавший «Усатому», предлагал мне по 200 000 долларов за голову каждого Пылева. Четыреста тысяч долларов! Тимур Хлебников должен был за три года получить от Волошина миллион, а я за один день мог заработать почти половину этой суммы! Заманчиво? Но не для меня! Я никогда не был, как это ни странно может звучать, сторонником кровопролитий, не деньги решали и решают для меня все.

Бачурин Юрий – «Усатый». Фотография из фототаблиц материалов уголовного дела.

Кроме того можно было предположить любой ход развития событий после ликвидации обоих Пылевых, к тому же одни они никогда со мной не встречались, а значит, жертв могло бы быть в разы больше. Не сумасшествие ли это?!

Поскольку меня не интересовали ни эти условия, никакие другие, намерения мои исчезнуть не претерпели изменений, я передал всю накопленную информацию Олегу Пылеву и направился домой. Сделать этого не получилось – пришлось вернуться. Готовилось что-то грандиозное и меня не хотели отпускать, на всякий случай держа в поле видимости. Только с утра я покинул квартиру Олега, набитую десятками вооруженных до зубов, бойцов, а вечером был звонок, разговор с Ананьевским Сергеем я приводил в прежних томах, думаю, нет смысла его повторять…

На следующее утро я узнал, что ни «Усатого», ни Лехи Садовникова больше нет…

Помехой оставался только «Женек» – Евгений Любимов, чего уже никто не боялся, поскольку у «лианозовских» исполнителей не было. Исчезнуть мне так и не получилось, время шло, а после обещания Андрея, что убивать мне больше никого не нужно будет, я остался. Но со временем меняется всё и все, убивать все же пришлось, но только через несколько лет…

Двадцать восьмого февраля был день рождение Надежды… Ничего не желая слышать, она покинула дом с утра, попросив отца отвезти ее на могилу к Тимуру. Не желая ни гостей, ни самого события, ни даже просто шевелиться, пробыла там довольно долго, не замечая времени и холода. Вернувшись с кладбища ближе к вечеру, она застали полную квартиру людей. Дочка сделала ее любимый салат оливье, мамы напекли хачапури и пироги.

Были Калинины, Саркисовы, Зурики, сестра Тимура – Карина, Александр Тобак, даже Алена Разумкова – бывшая, когда-то женой погибшего. Дарили, как оказалось, самое необходимое: Калинины целый гардероб вещей, кофты, свитера, маечки, в том числе брендовое дорогое платье. Чета Сахокия тоже преподнесли подобные подарки, коими завалили весь диван, представившийся тогда холмиком черного… именно только черного цвета!.. Все пригодилось – Надя носила траур год, оставив его и после, совершенно не обращая внимание на просьбы детей, родственников, друзей хоть что-то поменять. Мама Тимура – Нора, всегда носит черное, решив не одевать цветного до конца жизни.

В конце дня позвонил Влад Листьев. Хлебниковы периодически встречались у Калининых. Тимур познакомился с ним на каком-то экономическом форуме в Сочи, с тех пор поддерживал теплые отношения. В трубке прозвучал его успокаивающий голос:

– Надюшь, я знаю, что ты мужественный солдатик. Я тебе обязательно помогу. Но сейчас так замотан с открытием Первого канала… Мы завтра начинаем! Обязательно заеду – расскажешь, и вместе подумаем, что делать… – Завтра настало Первое марта и вечером Листьева тоже не стало. Та же кровь, та же смерть прежде времени, то же горе…

Калинины хотели заехать за ней, но этот удар совершенно добил ее. Только через экран телевизора могла она несколько мгновений наблюдать за происходящим. На Александра и Эмму, по ее воспоминаниям, смотреть было совсем невозможно, свалившееся просто разбило их. Она хотела, собравшись, поехать на следующий день, но вновь не смогла, подумав, что утешать будет нечем, сказать, как говорили ей недавно: «Ну потерпи и все постепенно затихнет!» – не могла, знала – это неправда!

* * *

Прощание с Владом Листьевым…

Все эти дни от похорон до поминок были насыщены всевозможными мероприятиями по сбору допросов, другими следственными действиями, но как разнились слова, сказанные на похоронах и поминках с написанным в протоколах, а ведь на «девять дней», перед которыми мать Тимура и вдова готовили всю ночь, мест не хватило, заняты были все сидячие места, протиснуться было непросто, туалет всегда занят, как и балкон, Надя обращалась к сидящим в уголке Саркисову, Зазулову, Степанову, маститым конструкторам, героям труда, гениям науки, настоящим мужикам, прожившим основную часть жизни при Союзе, положившим свои силы и почти всю жизнь на алтарь служения Родине. Когда она подошла, мужчины встали. Посмотрев на каждого, вдова произнесла:

– Если боитесь, я вас пойму. Но я должна знать – вы скажите правду или нет? Если нет – просто скажите…

Они обещали…

Когда она читала через несколько недель протоколы показаний, слезы обиды катились градом: оказывается, эти люди даже не могли представить, кто мог убить ее мужа, их коллегу, жестко отстаивающего их права, достигнутые договоренности, суммы, которые так желали украсть, за что и погиб. Не станем осуждать, ведь ими могло двигать очевидное желание сохранить заказы, заводы, коллективы, себя, в конце концов, что несравнимо больше, чем оглашение их предположений, к тому же не бывших фактами, вдова же хотела обвинений из их уст, чего ожидать было вряд ли разумно…

Материнский инстинкт невозможно забить ничем другим, если он есть и не подвержен страстям типа пьянства и наркомании. Надежда старалась дать детям необходимое, и давала, но не было главного: любви и тепла, получая все остальное, несмотря ни на что, они отвечают ей тем же, хотя было бы несправедливым не отметить, что зона тепла все же появилась – внуки. Как-то ее выросшая дочь, ставшая матерью, сказала:

– Мам, я даже не представляла, что ты сможешь относиться к моим детям теплее, чем к нам. С нами ты была как в шорах – на автомате нас кормила, учила, лечила, одевала, возила отдыхать… Но в твоем сердце была мерзлая могила, и не было места нам.

Что она могла ей ответить? Дочь права… Пылева и Ческиса можно обвинить в краже любви к ее детям, впрочем, как и меня, пишущего эти строки. Я помню, что отнимал отцов и мужей, пусть они были такими же как я и сами в свою очередь творили зло, но их дела – их проблемы и их ответственность, а мое – только мое и никого больше!

Как-то Александр Калинин сказал Надежде: