Опасная граница: Повести - Франтишек Фрида

— Ты прав, — согласился Карбан. — Кстати, сейчас у нас появился повод проводить более строгий досмотр.

— Прижмите как следует этих молодчиков!

— Так ты не хочешь, чтобы я об этом доложил?

— Не хочу.

Карбан пошел вызывать врача. Тот сделал больному укол, прописал лекарства, ужаснулся отекам суставов я тромбофлебиту и заявил, что, если состояние больного не улучшится, он положит его в больницу. Как только врач ушел, Непомуцкий вытащил из ночного столика бутыль и налил себе полный стакан. Он лечил ревматизм по-своему. Иногда это действительно было единственное средство против мучительной боли. Напиться и забыться...

В его жизни случалось всякое. Начинал служить он на румынской границе, потом ловил контрабандистов на границе с Венгрией, а когда наконец попал в Чехию, то был уже наполовину инвалидом. Однажды в Карпатах он едва не замерз. Зимы там бывали такими суровыми, что ледяной ветер продувал даже толстый полушубок. Он всегда служил в самых отдаленных местах, куда направляли только холостяков. В свое время Непомуцкий хотел жениться, но годы шли, а он никак не мог подыскать себе подходящую жену, пока, наконец, не перешел в разряд старых холостяков.

Врач ежедневно делал Непомуцкому уколы, но настроение у того не улучшалось. Он не мог выйти на улицу: колени болели невыносимо, отеки не спадали. С каждым днем он становился все нетерпеливей. Погода стояла прекрасная, и дни, проведенные в закрытой комнате, казались ему бесконечными. «Выбраться бы на солнце да погреть больные суставы!» — мелькала иногда у него мысль. В такие минуты он дико ненавидел свои искривленные, посиневшие ноги, украшенные орнаментом варикозных вен.

А врач беспомощно разводил руки:

— Старина, вам давно надо было что-то предпринять!

Что он мог сказать этому молодому, здоровому человеку, который ощупывал его отекшие суставы гонкими белыми пальцами? Рассказать о ночах в Карпатах, о трескучих морозах и страшных снежных бурях? Он мог бы поведать ему о ночи, проведенной в стоге старого сена, когда волки выли рядом всю ночь напролет, о контрабандистах, которые бросались на таможенников с длинными ножами, о своем товарище, который прошел несколько километров, зажимая ладонями распоротый живот, и умер на пороге таможенной конторы, о нескончаемых метелях, во время которых медведи, пытаясь пробраться в теплый хлев, выбивали лапами двери. Поверил бы он ему? А происходили ли вообще все эти события, о которых он вдруг вспомнил? Не выдумал ли он их? Нет, все это правда.

Больше всего он любил вспоминать о венгерской границе. Сначала он не понимал венгров и вставлял в их удивительный язык румынские слова, но потом привык. Климат здесь был более теплый и мягкий, люди приветливее. Он научился пить вино, которое стоило здесь гораздо дешевле. В трактирах звучал зажигательный чардаш, весело пели скрипки. Это был другой мир, другие люди. Казалось, даже кровь у них течет быстрее. Они молились и, выхватив кривые ножи из-за голенища, начинали драться, а потом обнимались и клялись в верной дружбе. Местные всегда крестились, прежде чем начать драку в трактире.

Однажды они что-то отмечали, много выпили и пошли к цыганкам. Ему потом долго было стыдно за ту ночь, а позже он подал рапорт с просьбой о переводе в Чехию. К его удивлению, просьба была быстро удовлетворена. По состоянию здоровья ему предложили место внутри страны, но он отказался. Он хотел служить только на границе, в городе ему делать было нечего. Боже, где же то время, когда ему не было равных в ходьбе?

А теперь он беспомощно лежал под одеялом и воспоминания о прожитом, о молодых годах были столь же болезненны, что и отеки на суставах. Вернувшись в Чехию, он уже не думал о женитьбе — привык к одиночеству. Он полюбил пузатые бутыли и в них находил утешение...

Иногда в гости к нему приходили друзья-таможенники. Они присаживались на край постели, жаловались на Карбана, выгонявшего их на дежурство чаще прежнего. Непомуцкий воспринимал их слова как упрек — в такой маленькой конторе ощущалось отсутствие даже одного человека. Поэтому он угощал друзей сливовицей:

— А ну, мужики, наливайте! Мне уже хватит. А когда кончится, я напишу, и мне пришлют еще.

Они кашляли, хватали ртом воздух, потому что сливовица тройной перегонки была крепкой, как чистый спирт.

Доктор, пришедший в очередной раз, задумчиво покачал головой:

— Не нравится мне все это, дружище. Надо что-то предпринимать, иначе плохи наши дела.

В ту же ночь Непомуцкому приснился страшный сон, будто он лишился обеих ног. Он ползал по земле, опираясь на свои обрубки, маленький, скрюченный, а люди смеялись над ним. Сон этот впоследствии он видел еще несколько раз. Из темных углов комнаты постоянно вставали эти отвратительные, смеющиеся морды.

— Ничего не поделаешь, придется отправить вас в больницу, — решил доктор.

— В больницу я не поеду, — отрезал Непомуцкий. Ни за что на свете он не отказался бы от своей выпивки.

— Вы лишитесь ног!

— Лучше сдохнуть, чем так жить.

— Прекратите наконец пить, и мы приведем вас в порядок. Как мне вас лечить, если вы сами медленно убиваете себя?

— Я не сплю по ночам.

— Я дам вам снотворное. Попробуйте неделю не пить и увидите, что вам станет лучше. Образумьтесь!

Непомуцкий отвернулся к стене и уже не разговаривал с доктором. Тот выписал ему несколько рецептов и, уходя, еще раз обернулся в дверях:

— Я дал вам последний шанс, в противном случае придется ампутировать обе ноги.

Отеки не опали, боль не исчезла. Снотворное действовало не больше трех-четырех часов. Потом Непомуцкий беспокойно ворочался до утра. Днем боли терзали его сильнее, поэтому он снова приложился к бутыли.

— Что вы за человек? — упрекнула его фрау Шайнер. Она принесла ему завтрак и почувствовала запах перегара. — Ведь вы же обещали, что не будете нить.

— Все равно я инвалид!

— Опять вы за свое! Если послушаетесь доктора, то еще будете бегать как козлик.

— Все равно с границей покончено.

— А что вы, жить без нее не можете? — удивилась она,— Вас переведут на пенсию, будете себе гулять с палочкой...

— Лучше подохнуть!

— Боже мой, что вы говорите!

Тихо подкрались сумерки, и ветки яблони за окном исчезли в темноте. Непомуцкий сделал большой глоток прямо из бутыли — сливовица даже не обожгла горло. Потом он погрузился в беспокойный полусон. Ему слышался шум быстрой реки, шелест ветра в засохшем камыше, а вот и волки подошли к стогу сена, где он спрятался. Таможенник слышал, как они мягко и осторожно ступали своими лапами. Он зарылся еще глубже, но голодные звери принялись разгребать сено лапами. Вот в свете фонарика дико сверкнули глаза одного из них...

Боль нарушила его беспокойный сон, сверля колени стальными буравчиками. Ему понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя. Он протянул руку за бутылью и стал пить прямо из нее — сливовица стекала по губам на подушку.

— Черт возьми, я не хочу быть калекой! — раздались в тишине его слова. Ему показалось, что в комнате кто-то засмеялся. — Кто... кто здесь? — хриплым голосом спросил он.

В ответ ни звука. Тишина давила на него со всех сторон так же, как темнота. Непомуцкий выругался. С пола доносился запах разлитой сливовицы.

— Я не хочу быть калекой! — упрямо повторял он.

И вдруг его мозг пронзила мысль: есть способ сразу избавиться и от боли, и от всех страданий. Рука сама полезла под подушку.

Ян Непомуцкий застрелился 27 мая 1937 года.

Лето 

1

В начале июня установилась жара. И ночи были теплые, звездные. В темноте бесшумно носились летучие мыши, ловя жирных бабочек. Филины оглашали лес жуткими криками. На пестрых от разноцветья склонах холмов пьяняще пах чебрец.

У Карбана в подчинении было всего несколько сотрудников. Напрасно просил он у начальства пополнения. Дальше обещаний помочь дело не шло. И хотя он узнал, что в Праге заканчивают курсы двести новых таможенников и будет произведен еще один набор, он рассуждал трезво: что такое двести человек в масштабах всей границы?

Десятикилометровый участок кирхбергской конторы охраняло всего несколько человек. Каждый день, ставя задачи патрулю, Карбан смотрел на план участка и размышлял, куда же послать этот патруль, чтобы граница хотя бы частично была прикрыта. И при этом он не должен был забывать о приказе, гласившем, что ночью в наряд назначаются два человека. Кого же посылать на охрану границы, учитывая, что людям необходимо спать, есть и иметь хотя бы немного свободного времени? Он посылал патрули в соответствии с конкретной обстановкой на границе или просто на самые важные переходы. Остальные участки оставались без надзора.

Карбан как старший таможенник обязан был не только вести канцелярские дела, но и выходить с нарядом на границу. Вот и получалось — все служебное время он проводил на границе, а с бумагами возился в свое личное время. Жил он в здании таможни и, можно оказать, находился на службе круглосуточно. А если у него и выдавалась свободная минута, он все равно шел в лес, к границе. Только вместо тяжелого карабина он брал с собой пистолет, а в сумку кроме нескольких бутербродов клал документы, необходимые на случай задержания контрабандиста. Бывало и так, что, возвратившись вечером из леса, он сразу заступал в наряд с другим таможенником. Пока стояла хорошая погода, его не очень утомляли даже шестнадцатикилометровые переходы. В пути он мог присесть и чуть-чуть вздремнуть. Задержанных было немного. Казалось, контрабандисты обленились от теплой погоды. Через границу ходили лишь местные жители с маленькими рюкзаками, содержимое которых ничего не стоило. Маргарин, сахарин и другие мелочи люди, без сомнения, носили только для себя.