Дело Галины Брежневой. Бриллианты для принцессы - Евгений Додолев

Гдлян и Иванов в своем «Кремлевском деле» вспоминали:

«В ноябре 1988 года Лукьянов стал первым заместителем Председателя Президиума Верховного Совета СССР, а его место секретаря ЦК КПСС, куратора правоохранительных органов занял член Политбюро Чебриков. В отличие от юриста Лукьянова Виктор Михайлович по образованию был инженером-металлургом. Родился в 1923 году в Днепропетровске, откуда родом была почти вся брежневская номенклатурная знать. С 1951 года на партийной работе. Из кресла второго секретаря Днепропетровского обкома Компартии Украины пересел в Управление кадров КГБ СССР, который затем возглавил в 1982 году. Генерал армии, лауреат Государственной премии СССР. Два десятка лет член ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР, кавалер нескольких орденов Ленина, Трудового Красного Знамени и других наград. В свое время Чебриков активно проводил андроповский курс на усиление борьбы с организованной преступностью. Он был одним из инициаторов появления «бухарского дела», неоднократно, вместе с Рекунковым, докладывая наверх об успешных совместных акциях двух великих ведомств. По иронии судьбы именно секретарю ЦК Чебрикову и сменившему его на посту Председателя КГБ Крючкову и предстояло оказаться в числе могильщиков уголовного дела № 18/58115–83.

Проработавшие вместе два десятка лет, Чебриков и Крючков понимали друг друга с полуслова. Это мы почувствовали сразу. Если раньше прослушивание наших кабинетов в Ташкенте и Москве осуществлялось лишь эпизодически, то с конца 1988 года прослушивание и звукозапись служебных и домашних телефонов руководителей следственной группы стали постоянными. Продолжалось это и после избрания нас двоих народными депутатами СССР, вплоть до августовского дня 1991 года, после которого наши досье с визами Горбачева были обнаружены при обыске в кремлевском сейфе руководителя аппарата Президента СССР Болдина. Кстати, на протяжении всего этого времени мы располагали достоверной информацией о том, что наши телефоны прослушиваются.

Чебрикову не составляло никакого труда через руководство прокуратуры добиться включения в состав нашей группы сотрудников госбезопасности А. Жучкова, И. Кудрякова, В. Карабанова, С. Бушуева и других во главе с полковником А. Духаниным. Конечно, было совершенно очевидно, чем будет заниматься этот «троянский конь» и какие можно ожидать последствия. Был заметно усилен и неприкрытый контроль КГБ за нашей деятельностью. Речь идет не о предусмотренном законом прокурорском надзоре, который, помимо Генерального прокурора и двух его заместителей Катусева и Васильева, осуществляли еще 16 подчиненных им прокуроров, а о мелочной опеке, неправовом вмешательстве в следствие. В частности, к нашим следователям, осуществлявшим допросы Усманходжаева и Салимова, Васильев приставил «понятых» из числа работников КГБ. На каждый, например, допрос обвиняемого Усманходжаева в течение нескольких месяцев мы были обязаны получать разовое письменное разрешение Васильева, что было просто откровенным издевательством и произволом. С каждым новым протоколом допроса Васильев бежал в ЦК к Чебрикову, а Духанин — на доклад к Крючкову.

Кремлевская верхушка выискивала любой предлог, лишь бы не пойти на опасный прецедент, увести Смирнова от ответственности. Большие надежды возлагались на Верховный суд СССР, рассматривавший дело Чурбанова. Ожидания оправдались: марионеточные судьи стремительно свернули слушание дела и поспешили уже 30 декабря 1988 года вынести свой вердикт. Но покровителей мафии со Старой площади ждало разочарование: провокация в судебном процессе не дала результата. Население восприняло приговор не как образец законности, а совсем наоборот. Только тогда наконец-то была дана санкция на арест Смирнова. Это произошло 11 января 1989 года — через четыре года после того, как в ЦК КПСС поступила первая информация о его криминальных деяниях, и через четыре месяца после того, как Президиум Верховного Совета СССР дал согласие на привлечение к уголовной ответственности. Сухарев потребовал содержать Смирнова не в «Матросской тишине», а в следственном изоляторе КГБ в Лефортово, чтобы допросы Смирнова проводил Духанин, а другие следователи госбезопасности выявляли его криминальные связи в Молдавии и других республиках, закрепляли уже установленные эпизоды по Узбекистану и Таджикистану.

В январе 1989 года были арестованы бывший первый секретарь Ферганского обкома КП Узбекистана, сват Усманходжаева Умаров и бывший первый секретарь Андижанского, затем Самаркандского обкомов партии Рахимов. Оба они рассказали о многочисленных фактах получения и дачи взяток, изъявили желание выдать нажитые преступным путем ценности в доход государства. Круг свидетелей обвинения московских мздоимцев расширялся.

Обострялась и конфронтация с партийной верхушкой. Все более нагло вели себя внедренные в группу кагэбэшники. К примеру, мы в то время приступили к изъятию ценностей Усманходжаева, Сухарев и Васильев настояли на том, чтобы в группу по изъятию вошли следователи КГБ. Все свои усилия они направили не на отыскивание преступных капиталов, а на противодействие этому. В результате у Усманходжаева удалось изъять денег, облигаций, золота, ювелирных изделий всего на сумму около полутора миллионов рублей. Полковник Духанин отказывался выполнять указания руководства группы, представлять нам материалы дела, все вопросы решал только с Крючковым и Васильевым. На уже упоминавшейся февральской встрече у Чебрикова, где присутствовал Лукьянов и все руководители правоохранительных органов, Крючков открыто угрожал разоблачить нашу «антизаконную деятельность». В привлечении к уголовной ответственности Могильниченко и других столичных функционеров нам категорически отказали.

Дело № 18/58115–83 выходило из кабинетов прокуратуры и Старой площади, выплескивалось на улицы. Реакцией общества на порочную правовую политику верхов и продажное правосудие стало выдвижение и избрание нас народными депутатами СССР. Дело шло к развязке.

Планы по дальнейшему расследованию были такие. Укрепив свои позиции на Съезде народных депутатов, мы по его окончании предполагали начать операцию по изъятию многомиллионных богатств покойного Рашидова и привлечь к уголовной ответственности ряд работников ЦК КПСС, доказательств виновности которых в коррупции было предостаточно: Могильниченко, Истомина, Ишкова, Пономарева и других, а также руководителей союзных ведомств, таких, как министр мелиорации и водного хозяйства Васильев, министр легкой промышленности Тарасов. Укрепив таким образом доказательственную базу, мы могли бы вплотную подойти к изъятию капиталов Брежнева. И лишь тогда, то есть не ранее чем через 9–10 месяцев, угроза изобличения действующих кремлевских вождей становилась бы реальной.

Именно этого и опасалась коррумпированная верхушка КПСС. 24 марта 1989 года Политбюро перешло в открытую атаку на следственную группу. А через два месяца с трибуны Съезда народных депутатов СССР Лукьянов произнес знаменательные слова о судьбе уголовного дела № 18/58115–83: «…Это дело должно быть расследовано дотла, до конца, куда бы ни вели его нити. Это — позиция Политбюро, это — позиция Президиума Верховного Совета.» Куда вели эти нити, читателю уже известно: к Лигачеву и Гришину, Романову и Алиеву, Соломенцеву и Капитонову, Могильниченко и Истомину, Тарасову и Васильеву, Теребилову и Рекункову, Сороке и Аболенцеву».

Ретроспекция (Щелоков)

Во время чурбановского процесса над редакциями дамокловым мечом инквизиторских расправ угрюмил насупленный ЦК-запрет на какие-либо публикации по делу, чтобы, не дай бог, журналисты сдуру не открыли глаза зажмуренным, подобно Фемиде, юристам на некоторые пикантные детали и тем самым «не оказали давление на суд». Исключение — лишь для лаконичных сообщений ТАСС, которые аккуратно визировались председательствующим в генеральском мундире и бдительно, полагаю, просматривались на Старой площади.

К началу декабря 1988 года многим журналистам, более-менее внимательно следившим за ходом дела, стало ясно, к чему клонит долгий суд. Воспользовавшись очевидными недостатками в работе чрезмерно торопившихся следователей (а они обязаны были спешить — им кислород могли перекрыть в любой момент, обычная привычка — «ставить на место» разоблачителей коррупции, обошедших, как на травле волков, оградительные красные флажки над культовыми строениями обкомов), по-отечески свирепо разгромить работу Гдляна и Иванова и тем самым блокировать возможный прорыв их следгруппы в Кремль. Заодно — по тем же причинам — пытались замять любые упоминания (и даже поводы для упоминаний) о ниточках вверх. Думаю, что поэтому все щелоковские эпизоды мялись с жокейской торопливостью. В этой ситуации я считал важным напомнить о том, что дело такое все-таки было, и дать им понять, что за ходом расследования следят не только равнодушные и оплаченные пайками мифотворцы, флюгерно ждущие рикошета — от главных редакторов — спущенных «мнений». Впрочем, публикация в «Московской правде» очерка о деле Щелокова «Охота на себя» накануне приговора — лишь предлог. Предлог для воспоминаний не о суде, а о самом министре.