Любава - Кай Вэрди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да какая ж дочка-то! Настёна, в своем ли ты уме? Пропала ж дочка-то твоя! — охнули бабы.
— Нет… Возвращается Любава. Кажную ночку приходит, а к утру сызнова уходит. Пить она хочет, пить просит… Да тока никак я угодить ей не могу. Не берет Любава воду, как ни прошу, как ни умоляю. Во что только не наливала — не берет. С откудова тока воды не предлагала — глядит на нее, и пить просит… — по ввалившимся щекам Настасьи потекли слезы. — Уж я и в ковшике ее любимом, резном, ей давала, и в кружечку ее лила, и в свою тож, и в ту, что завсегда просила… Смотрит, да пить просит… — Настасья, выронив ведро из рук, стояла и почти шептала слова. Потом, вдруг встряхнувшись, будто вспомнила что, схватила коромысло и поспешила к дому.
Охнув, бабы в онемении смотрели ей вслед, а после, сдвинув головы, зашептались.
Стала Настасья таять день ото дня. Увидит где какую посудину необычную — выпросит. На коленях стоять будет, умолять, слезами заливаться, но выпросит. Отнесет домой, водой наполнит, сядет в горнице и дочку ждет. Вся деревня шепталася о ней, да тока во мнениях сойтись не могли. Чуть даже не подралися, а бабы так сцепились у колодца, что водой разливать пришлось, благо, в колодце воды хватает.
Одни-то твердили, что умом Настасья тронулась, дочку потерявши. А может, оттого, что по голове ее сильно стукнули. И теперь ее надобно в специальную клинику везть. Есть, сказывали, такие при монастырях, для умом скорбных. Вот тока где та клиника? А кто свозить станет?
Другие спорили, что неспроста то. С Любавой чтой-то случилось, померла, вот и ходит к матери, и ходить станет, покуда с собой не заберет. А на Настасью глянешь — и сразу ясно, что скоро уж она к дочке-то уйдет. Вот тело бы девкино найти да закопать, как положено, да отпеть бы ее — глядишь, и упокоилась бы ее душа, перестала бы мать тиранить…
Мужикам тоже спокоя не было. И Любаву страшились, и Настасью жалко — уважали ее мужики сильно. За смелость, за характер, за умения да за самостоятельность уважали. Какой бабе в одиночку выжить под силу? А эта дитем выжила, выкарабкалась, помощи не просила, не ныла, сама пробивалась. Гордая. Сильная. Смелая.
Решили мужики последить за Настасьей. Стали ночами караулить. И кажную ночь одну и ту же картину наблюдали: сидит она в горнице за столом, а на столе какой тока посуды нету! И вся водой полная. Сидит и ждет чегой-то. А опосля встрепенется, вскинется, выскочит на середину горницы, на колени падет, и руки все к кому-то тянет. Потом закивает, подскочит, и давай все кружки, все миски со стола подавать кому-то. Протягивает в руках, а сама словно уговаривает. Потом эту поставит торопливо, следующую возьмет… И так с каждой. А кому предлагает? Нет перед нею никого… А как миски со стола все переберет, падет на колени и сызнова давай руки к кому-то тянуть. Да плачет…
Мужики глядели, крестились, а опосля не выдерживали — убегали. Страшно… А вскоре нашлись и те, что Любаву видеть стали. Сказывали, стоит посреди горницы, да с матери глаз не сводит. И говорит ей словно что-то. Настасья ей воду тянет, а та не смотрит туда, на мать все глядит. А раз повернулась Любава к окошку да как взглянет на Илюшку, что носом стекло расплющивал. Тот и упал, заоравши. Да так упал, что кость переломил, да сильно — кость аж наружу вылезла. Перепугалися мужики, и перестали к Настасье под окошки ходить. Сами не стали, и бабам своим запретили.
До поздней осени Настасья так промаялась, вовсе на тень походить стала. Есть не ест почти, ночами не спит, делами не занимается. Тока воду таскает. Как уж бабы ее только поесть не уговаривали! Еду к колодцу носили — хоть покормить ее, несчастную. Но Настасья и кусочка в рот не брала. Наберет воды, да домой скорее — вдруг Любавушка без нее появится? А под конец у ней уж сил и за водой ходить не стало — наберет едва-едва треть ведра и идет еле-еле. Ветром ее качает, тростинку словно…
А как земля-то морозом стала схватываться, исчезла Настасья. День ее не было, второй, третий… Уж бабы ее по деревне, по полям искать стали, мужики все окна излазили — нет Настасьи, ни днем, ни ночью. На четвертый день к ней домой зайти решились. А там пылью уж покрывается все, вода в мисках где вовсе высохла, где меньше ее стало… Видно, что не было хозяйки дома.
А на пятый день пошли мужики с пасеки за водой — домик пасечный отмыть да на зиму его приготовить — а в колодце Настасья вниз головой… Насилу достали ее с оттудова. Видать, не выдержала она, да вниз головой в колодец и бросилась. Да специально подальше ушла, чтоб не углядел кто да не вытащил ненароком…
Глава 10
От крика, полного ужаса, подскочили и старики, и Илия. Вскочили, заозирались.
— Кажись, от церквы орали… — проговорил Петрович, вытягивая шею, будто силясь разглядеть, что в той стороне происходит.
— Верно… Кажись, с оттудова… — подтвердила и баба Маня, поджимая губы и начиная стрелять глазами по сторонам.
— Да что ж такое то! — в сердцах пробормотал Илия, срываясь с места.
Примчавшись к руинам одним из первых, он увидел рабочего, которого поставили охранять раскоп, чтобы туда никто излишне любопытный не влез и не сломал себе шею. Парень был бледный как мел и дрожал крупной дрожью, периодически крестясь и что-то шепча, не отрывая взгляд от раскопа… По его щекам катились слезы, взмокшие волосы липли ко лбу.
— Что случилось? — задыхаясь от быстрого бега, спросил его Илия. — Ты орал?
— Он привидение увидел. Мертвячку маленькую, — ответил за него второй «охранник», тоже порядком испуганный.
— Какую еще мертвячку?.. Где? — пытаясь перевести дыхание, священник, стоявший согнувшись и уперев руки в колени, поднял голову. — Какое еще… привидение?.. Вы совсем с ума посходили со своими призраками! — начал ругаться Илия.
— Тттам… — заикаясь и перебивая каждую букву зубной дробью, с трудом проговорил парень, указывая трясущейся рукой в сторону раскопа. — Ннадд яммой в…взлетела… — он судорожно сглотнул. — Я з…закричал, а она… она повернулась и туда полетела… — махнул он рукой в сторону деревни. — Мертвячка… Могилу… открыли… Вот она и… Теперь передушит нас всех…
— Тьфу! —
