Толкиен - Две твердыни - Джон Толкиен

Ибо уже известно ему, что лазутчики, высланные наперехват Хранителям, сгинули без следа. Кольцо не отыскалось. И заложников-хоббитов ему не доставили. Если бы удалось хоть это, судьба наша повисла бы на волоске. Но не стоит бередить сердце ужасами испытаний, ожидавших хрупкую стойкость наших малышей в застенках Черного Замка. Пока что планы Врага сорвались — благодаря Саруману.

— Так значит, Саруман — не предатель? — удивился Гимли.

— Предатель, конечно, — сказал Гэндальф. — Вдвойне предатель. Ну не чудеса ли? Из наших недавних горестей горше всего казалась нам измена Сарумана; к тому же, сделавшись владыкой и воеводой, он большую силу набрал. Он сковал угрозой Мустангрим, и отсюда не шлют дружины в Минас-Тирит, на защиту от нашествия с востока. Но изменник всегда сам себе петлю вьет. Саруман возмечтал овладеть Кольцом или же захватить хоббитов и выпытать у них всю подноготную. А удалось ему на пару с Сауроном всего лишь вихрем домчать Мерри и Пина к Фангорну, и они как раз вовремя оказались там, куда бы иначе нипочем не попали!

А обоюдные подозрения путают их планы. В Мордоре о битве у опушки ничего не знают, спасибо ристанийским конникам; зато известно, что в Привражье были захвачены в плен два хоббита и что их умыкнули в Изенгард вопреки веленью Черного Властелина. Теперь ему надо остерегаться Изенгарда на придачу к Минас-Тириту. И если Минас-Тирит падет, худо придется Саруману.

— Как жаль, что наши друзья поневоле мешают им сцепиться! — заметил Гимли. — Будь Изенгард и Мордор соседями, дрались бы они между собой, а нам было бы легче разделаться с обессиленным победителем.

— Мощь победителя возросла бы вдвое, а сомнения исчезли бы, — возразил Гэндальф. — Да и куда Изен гарду воевать с Мордором — разве что Саруман прибрал бы к рукам Кольцо, но теперь это ему больше не грозит. Он и сам еще не ведает, в какую петлю угодил. Вообще ему многое невдомек. Он так спешил ухватить добычу, что не усидел дома, вышел навстречу своим лазутчикам. Но опоздал: лишь куча пепла осталась от его свирепой своры. Недолго он здесь бродил. Его сомнения и помыслы ясны мне до смешного. В лесной науке он не смыслит: что ему Фангорн! Он решил, что конники перебили всех без разбора и спалили все трупы, а были с орками пленники или нет — это ему неизвестно. Он ничего не ведает ни о распре своих молодцов с посланцами Мордора, ни о Крылатом Супостате.

— Какой еще Крылатый Супостат! — перебил Леголас. — Я его подстрелил из лориэнского лука над Взгорным Перекатом; он рухнул в воду. Нагнал он на нас страху. А что это было за чудище?

— Это чудище стрелой не достанешь, — сказал Гэндальф. — Ты спешил всадника, добро тебе, но он опять верхом. Это назгул, один из Девятерых, они теперь носятся на крылатых тварях. Скоро эти невиданные чудища, черной тучей затмевая небеса, нависнут над последними ратями Запада, и ужас оледенит сердца наших воинов. Но пока что им не велено перелетать за Великую Реку, и Саруман еще не проведал о новом обличье Кольценосцев. В мыслях у него одно Кольцо: а вдруг его нашли на поле брани? Что, если оно теперь у Теодена, конунга Мустангрима, что, если он распознает Кольцо и сумеет им воспользоваться? Это страшит Сарумана больше всего; потому он и кинулся назад в Изенгард, чтобы удвоить и утроить натиск на Ристанию. А угроза таится вовсе не там, куда обращен его воспаленный взор. Угроза у него под боком: про Древня-то он и думать забыл.

— Ты опять говоришь сам с собой, — улыбнулся Арагорн. — Я не знаю, кто такой Древень. О двойном предательстве Сарумана я догадался; но какой прок в том, что судьба забросила хоббитов в Фангорн, а мы попусту сбились с ног и потеряли время?

— Погоди, погоди! — вмешался Гимли. — Я сперва хочу про другое спросить. Вчера-то вечером кто был на опушке — ты, Гэндальф, или же Саруман?

— Меня там вчера вечером не было, — отвечал Гэндальф, — стало быть, вы видели Сарумана. Должно быть, мы так схожи, что ты недаром покушался раскроить надвое мою шляпу.

— Ладно, ладно! — сказал Гимли. — Я рад, что это был не ты.

— Еще бы, о досточтимый гном, — опять рассмеялся Гэндальф. — Приятно все-таки хоть в чем-то не ошибиться. Мне ли, увы, этого не знать? Но ты не подумай, я на тебя ничуть не в обиде за приветливую встречу. Разве не я всегда твердил друзьям, чтобы они на всякий случай опасались собственной тени? Так что хвала тебе, Гимли, сын Глоина! Может быть, тебе однажды доведется увидеть рядом меня и Сарумана — тогда и разберешься.

— О хоббитах речь! — напомнил Леголас. — Мы прибежали сюда сломя голову их выручать, а ты, оказывается, знаешь, где они? Говори, где!

— Там же, где Древень и прочие онты, — отвечал Г эндальф.

— Онты! — повторил Арагорн. — Значит, не врут старые небылицы об исполинах-древопасах из лесной глуши? Есть еще онты на белом свете? А я думал, это обманный отзвук былых дней или просто ристанийские байки.

— Ристанийские! — воскликнул Леголас. — Да любой тебе эльф в Глухоманье слышал и помнит жалобные песни про онодримское разлучение! Но даже и для нас это древние были. Вот бы мне встретить живого онта, тогда бы я и вправду помолодел! Но «Древень» — это же «Фангорн» на всеобщем языке, а ты ведь говорил не о Лесе. Кто такой Древень?

— Ну и вопрос, — вздохнул Гэндальф. — Я о нем совсем немного знаю, а начни я рассказывать, и этой незатейливой повести конца не будет видно. Древень — это и есть Фангорн, главный здешний лесовод, извечный обитатель Средиземья. А знаешь, Леголас, возможно, ты с ним еще и встретишься. Вот Мерри с Пином повезло: они на него наткнулись прямо здесь, где мы сидим. Третьего дня он унес их к себе в гости на другой конец Леса, к горным подножиям. Он сюда частенько захаживает, когда ему неспокойно — а нынешние слухи один другого тревожней. Я видел его четверо суток назад: он бродил по Лесу и, кажется, заметил меня, даже остановился — но я не стал с ним заговаривать; меня угнетали мрачные мысли, и я был изнурен поединком с Оком Мордора. Он промолчал и не окликнул меня.

— Наверно, он тоже принял тебя за Сарумана, — предположил Гимли. — Но ты о нем говоришь так, точно это друг. А вроде бы Фангорна надо остерегаться?

— Остерегаться! — усмехнулся Гэндальф. — Меня тоже надо остерегаться: опасней меня ты в жизни никого не встретишь, разве что тебя приволокут живьем к подножию трона Черного Владыки. И Арагорна надо остерегаться, и Леголаса. Поберегись, Гимли, сын Глоина, да и тебя тоже пусть поберегутся! Конечно, Фангорн-Лес опасен — особенно для тех, кто размахивает топорами; и опасен лесной страж Фангорн — однако же мудрости и доброты ему не занимать. Веками копились его обиды, чаша терпения переполнилась, и весь Лес напоен гневом. Хоббиты с их новостями расплескали чашу и обратили гнев на Сарумана, на изенгардских древорубов. И будет такое, чего не бывало со Дней Предначальных: смирные онты, воспрянув, познают свою непомерную силу.